Май, месяц перед экзаменами - Криштоф Елена Георгиевна (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
Глава седьмая,
в которой автор уделяет главное внимание инженеру Антонову и некоторым проблемам его семейной жизни
В этот день приходится встретиться им на узкой дорожке, которая узка в буквальном смысле слова, не более того. Вернее, даже дорожки не существует вообще, только цепочка следов в рыжей, свежераскопанной глине и шаткие, в две пляшущие доски, мостики. Мостиков не сколько, а где канавы узкие, там надо прыгать.
Она видит Антонова-старшего еще издали. Он идет по тому, что теперь называлось уже не степью, а территорией, так далеко — десять раз можно сделать вид, что ей не к этим мосткам, а куда-нибудь вправо или влево.
Антонов идет неторопливо, нагнул голову, будто необходимо ему что-то рассмотреть у себя под ногами. Хотя нечего ему там рассматривать, разве что широкие, плоские, проложенные по сухому колеи от ребристых шин самосвалов.
Ничего предосудительного, ничего такого, к чему можно придраться, нет ни в походке Антонова, ни в выражении его опущенного лица, которое к тому же Анна Николаевна не может рассмотреть как следует. Но досада разбирает ее заранее на саму встречу, на все то, что Антонов подумает или сделает, когда наконец поднимет голову и увидит ее. И уж совсем имеющей право на такую досаду чувствует она себя, когда Антонов действительно поднимает голову и замечает ее.
Сейчас же какие-то следы усталости, задумчивости слетают с него, как не было их. И сквозь все прежнее навстречу ей стремительно прорывается победитель. Расположенный к окружающим и все же, в первую очередь, неуклонный, жестковато-радостный победитель. Во всяком случае, так кажется Анне Николаевне, и с этим она ничего не может поделать.
И этот победитель отлично глядится на фоне новых корпусов завода, поднятого над степью его волей, на фоне территории, развороченной его волей. Низкое солнце бьет в окна новых корпусов, начисто заслонивших прежний заводик, а фигура Антонова в подчеркнуто коротком плаще не как у мальчика, но как раз такая, о которой после сорока лет говорят: «Совсем как у мальчика».
«Наверное, любит повторять насчет здорового тела и здорового духа и рассказывать, как по трое суток, но выходя из цеха… — Анна Николаевна замедляет шаг. — Сейчас начнет демонстрировать это здоровье. Раз! — перепрыгнет через канаву. Два!..»
Однако пока Антонов не делает даже «раз», а тем более не собирался делать «два», оттеснять ее плечом, проходить мимо с тем самым своим ледокольным выражением, о котором недавно кричал в учительской физрук: «Прет как на буфет!»
Совсем наоборот. Антонов-старший стоит с той стороны облепленных высохшей глиной мостков, руки его засунуты глубоко в карманы, и даже челочка падает с одной стороны на лоб так беззаботно, так подходяще к этому, наверно очень удачно для него окончившемуся дню, к этой закатной степи, которая все-таки еще остается степью и поросла молодой травой, и облака плывут над нею…
Анне Николаевне не хочется смотреть в его обезоруживающее лицо. На минуту прикрыв глаза, она пытается растворить в тихом воздухе вообще всю фигуру Антонова с его широкими и еще будто распрямляющимися плечами, с его плащом и ногами, туго упершимися задниками в крохкую глину.
Но Антонов не оказывается миражем или, тем более, призраком. Он все стоит, уступая ей дорогу, — не растворяется.
Когда она наконец подходит к нему почти вплотную, благополучно перейдя все мостики и перепрыгнув все канавы, Антонов спрашивает:
— В наши края? — спрашивает так, будто после этих он хочет сказать еще какие-то столь же приветливые слова и скажет.
— На завод. — Голос Анны Николаевны явно подчеркивает: «Вот именно на завод, а не на вверенное вам строительство, как вы решили, очевидно. На маленький, неприметный, меркнущий при ваших масштабах завод…»
Антонов делает какое-то движение, которое вполне можно понять как полупоклон.
«И какие же дела Государственной важности ведут тебя на завод?» — спрашивают глаза Антонова, которые он щурит не только иронически, но и ласково, как перед маленькой.
«Ведут, ведут… И ты правильно определил: именно государственной», — отвечает ему тоже глазами Анна Николаевна. К сожалению, объяснить подробно цель ее визита на завод никакие взгляды не могут. А заявить об этом же словами Анна Николаевна не чувствует себя готовой, хотя на минуту все-таки пробивается искушение взять Антонова за рукав, отвести в сторону от этих мостков, прямо в степь, сказать:
«Иду в местком организовывать общественное мнение против вас. Послушайте, вы же умный человек, зачем вам эта возня вокруг кафеля, паркета, вообще квартиры?» Интересно, что бы он ответил? Надо думать, прежде всего голова у него мотнулась бы от неожиданности. Потом он сказал бы, как откусил:
«Вам государство поручило учить детей. И не берите на себя чужие функции…»
Но Анна Николаевна не отводит Антонова в сторону, не говорит ничего обличающего, поэтому Антонов имеет полную возможность спросить голосом даже чуть размягченным, каким часто говорят отцы первых учеников с их учительницами:
— Ну, как там мой? Грызет гранит?
В голосе его, правда небольшая, порция уважения к граниту, выпавшему на долю средней школы: «Мы с вами взрослые люди и хорошо понимаем, где начинается настоящий гранит, а где только так — упражнения».
— Виктор неплохо знает математику, — отвечает Анна Николаевна сухо, не в тон, и сама чувствует, как смотрит насмешливо-отстраняюще. Так насмешливо и так отстраняюще, будто Антонов задал кто его знает какой неумный вопрос.
Но Антонов не унимается:
— Экскурсию организовывать? — кивает он себе за плечо.
Анна Николаевна чуть задерживается с ответом. Интересно просто так, без всякого выражения ясно смотреть на Антонова. Если ответить: «Да, экскурсию», он, пожалуй, вернется, чтоб лично показать все достойные объекты.
— Нет, совсем не экскурсию.
Ну что ж, Антонову-старшему пришлось убедиться наконец, что им вовсе не любуются. Что острое, неприятное, с самого начала почудившееся ему во взгляде классного руководителя его сына, существует в этом взгляде на самом деле.
«Ишь заноза!» — молча говорит Антонов вслед Анне Николаевне, когда та отходит уже далеко. И вдруг с удивлением чувствует: досада, усталость, чуть ли не обида наваливаются на него, совершенно меняя настроение, с каким он шел домой.
«Спица!» — он выкрикивает «спицу» так же молча, но с особым удовольствием. «Спица» относится не только к некоторым манерам Анны Николаевны, но и к ее узкой, может быть даже слишком прямой спине.
Когда Антонов открывает дверь, отперев ее своим ключом, в передней стоит Юлия Александровна и свет уже горит, и это все трогает Антонова больше, чем всегда. Может быть, потому что он сегодня устал больше, чем всегда, или после встречи с Анной Николаевной ему особенно приятно видеть внимание к себе?
Секунду Юлия Александровна стоит, подняв руки высоко к выключателю и оглядываясь через плечо. В желтом свете лампы лицо ее особенно молодо и красиво. Что-то от изморози, от раннего утра заключается в лице, и в вязаном сером костюме, и во всем облике Юлии Александровны… Будто вовсе не от старательной косметики щеки и лоб Юлии Александровны глядятся так молодо, отсвечивая белым и розовым.
Мысль эта не приходит к Антонову в таком вполне определенном виде. Она мелькает неясным образом, до того давним, что, возможно, и не существовало его никогда. Была поляна в лесу, и Юлька, широко расставив высокие крепкие ноги, стоит, держит ладони ковшиком. Ладони мягкие и замерзшие. Струйка воды падает, разбиваясь, с шиферного скользкого обрыва в эти ладони.
Или это Юлька умывается во дворе их первой квартиры? Там, возле колонки, вечно стыли зеленые лужи и были мостки вроде сегодняшних. Только грязь их покрывала темная, северная.
