Мой старый дом - Арро Владимир Константинович (книга регистрации TXT) 📗
Отец положил зеркальце, вытянул перед собой руки и стал зачем-то слабо шевелить пальцами. А потом попятился назад в комнату и исчез.
Встретились они уже на чердаке, между гирляндами сохнувшего белья. Отец схватил Саню, приподнял его и так держал долго-долго. Потом он повёл его к выходу. На лестнице он снова обнял Саню и прошептал: «Я знаю, что тебе не было страшно. Но не ходи больше туда, не смей. Маме ничего не говори».
Так мама об этом и не узнала.
Почта
Почтальоншу нашу я увидел издалека. Она шла к михеевской парадной. Сумка её была набита битком, да ещё в руках она несла большую кипу газет и журналов. Я подумал, что в такой толстой сумке уж обязательно найдётся для меня письмо. Просто наверняка. Может быть, даже не одно. А чем же она у неё тогда забита?
Я стал отступать, отступать и скоро очутился в своей парадной. Мне хотелось быть поближе к своему ящику. Мне хотелось посмотреть, как она будет опускать письмо в ящик. И услышать, как оно прошуршит и стукнется о донышко твёрдым ребром.
Я поднялся на второй этаж и стал смотреть в пролёт лестницы. Мне хорошо были видны ящики. А в окошко я видел двор.
Почтальонша вышла из михеевской парадной и пошла к Полиной. Пусть и Поле будет письмо. Я не знаю, ждёт ли она, но пусть и ей будет.
В тот момент, когда почтальонша открыла нашу дверь, из своей квартиры вышла тётя Сима. Она тоже ждёт письма — от своего младшего сына Гены, из армии.
— Ну, что ты мне принесла? — спрашивает тётя Сима.
Почтальонша отвечает:
— «Вечёрку».
— И всё?
— И всё.
— Вот паразит, — говорит тётя Сима. — Совсем матери не пишет.
А я внимательно наблюдаю за руками почтальонши, как она рассовывает по ящикам письма и газеты. Вот верхний ряд… Вот средний…
— А Скачковым есть что-нибудь? — спрашивает тётя Сима.
— Скачковым? Это которые переехали?
— Ну-ну. Из сорокового номера.
Да что она суётся-то!.. Ведь сейчас и так видно будет…
— Нет, им нет.
Как нет, ведь ещё не дошла до нашего ряда!.. Суётся не в своё дело…
— А тут мальчонка всё ждёт, — говорит тётя Сима. — Приезжает издалёка, с новой квартиры, думает, вот письмо будет от отца…
— Так ведь переадресовать можно корреспонденцию, — говорит почтальонша. — Двадцать копеек заплатишь — и пойдёт по новому адресу. Постойте, а может, было им письмо?.. Вроде я опускала…
— Когда?
— Да дней пять-шесть, может, назад. Или я путаю…
— Путаешь, наверно. Было бы, так я б увидала. И мальчонка бы, Санька, тогда не ездил. Было бы, значит, было. А так его нет.
Тётя Сима вздохнула и ушла в квартиру. За почтальоншей тоже захлопнулась дверь.
На лестнице тихо. Пусто и тихо. По подоконнику коси-коси-сено ползёт. Не люблю я их трогать. И как это Михеев их трогает?..
Тихо на лестнице. Во всём доме тихо.
Аэропорт
Во всём доме тихо. Во всём городе тихо. То трамваи звенели, машины урчали, а тут всё пропало. Тишина. А Саня Скачков сидит в своём бывшем доме, в своей бывшей парадной, на выщербленном, изрезанном подоконнике и вспоминает.
Да разве ж не помнит он то утро, когда отец уезжал? Был июнь, половина ребят уже разъехалась на дачу.
Саня проснулся в то утро и первым делом услышал, как Файзула поливает двор из шланга, вода трещит и клокочет, и Саня тотчас хотел мчаться ему помогать.
Но из кухни вышел отец, и Саня всё вспомнил.
— Ага, проснулся, — сказал отец. — Вставай скорей, будем завтракать! Ты что, забыл, что я уезжаю?
— Нет, не забыл! А где мама?
— Она на работе. Поедешь провожать меня в аэропорт?
— Конечно поеду! — воскликнул Саня. — Пап, а ты на каком, на ТУ или на ИЛе?
— Сейчас посмотрю, — сказал отец и достал билет. — На ТУ-сто тридцать четыре.
— Во здорово! Сколько ж тебе часов лететь?
— Да там такая путаница с часами, — сказал отец. — Вылечу в полдень, часов пять пролечу, а будет уже почти полночь.
— Я знаю, я знаю! — вскричал Саня. — Это из-за поясов! Мы проходили. Солнышко-то оттуда к нам движется!
— Вот видишь, какой ты у меня образованный. Большой и умный.
Они вместе позавтракали и вымыли посуду. Потом вынесли чемодан и рюкзак на улицу и стали ловить такси.
В машине они уселись рядом, на заднем сиденье, и одной рукой отец его обнял. О чём-то Саня его расспрашивал, о чём-то сам рассказывал, всё время болтал. А отец его слушал и вроде не слушал, он курил и смотрел по сторонам, на прохожих, на дома, мимо которых они проезжали. Иногда он только сжимал Санино плечо…
В аэропорту Саню больше всего поразило, что перед ними сами собою раздвинулись двери. Потом он с удивлением разглядывал громадный зал со множеством ярусов и переходов. Высоко вверху, в стеклянных цилиндрах, пронизанных солнцем, летали воробьи. Вокруг мраморного бассейна вились растения. И вообще здесь было полно чудес, от которых у Сани голова пошла кругом.
Чемодан и рюкзак отца вдруг провалились под пол. А Саня с отцом на лифте вознеслись на галерею и очутились в кафе. Саня и не заметил, как в руках у него оказались две плитки шоколада, а перед глазами, за стеклянной стеной, простёрлось бетонное поле с ревущими самолётами. Большие серебряные машины одна за другой взлетали и садились, а по полю сновали какие-то тележки и автобусы. Спокойный женский голос по радио называл разные города и время отлёта.
И всё это вместе было необъяснимо прекрасным миром. Отец уже принадлежал ему, а Саня только, как свидетель, шёл рядом.
И вдруг всё это кончилось. Отец, о чём-то говоря и в чём-то напутствуя Саню, вывел его на улицу и посадил в такси. Он дал водителю денег и назвал их адрес.
Саня кивал, улыбался, махал рукой, а как только машина тронулась и в окне замелькали деревья, он вдруг понял, что всё было не так, всё было неправильно! И не нужны были никакие волшебные двери, ни галереи и стеклянные стены, ни вьющиеся растения, ни шоколад, который он держал в руках. А просто нужно было, чтобы отец не уезжал.
…Саня вышел из парадной и прошёл через весь двор, не подымая глаз на окна. Ему было всё равно, видят его или не видят.
В подворотне ему попался Тентелев.
— А-а, дорогой враг!.. — вскричал он. Но тут же смолк. — Что с тобой, Скачков?
— А что?
— На тебе лица нет!..
Саня сказал:
— На мне? На мне лица нет? А это что, не лицо? Вот оно, лицо, вот! Или, другими словами, физиономия. Или, проще сказать, рожа! А что это весёлая рожа, так я тебе просто ручаюсь. Гляди, как я смеюсь: ха-ха-ха-ха!.. Гляди, как я улыбаюсь: гы-ы-ы!.. Или тебе этого мало? Иди своей дорогой!
Тентелев совсем ошалел от этих Саниных речей. Он покачал головой и посмотрел ему вслед.
Весёлый водитель
За Саниной спиной стучал и дребезжал трамвайный вагон. Были в нём люди или не были? Видели Саню или не видели?
Какая разница. Ведь если человек стоит на задней площадке и плечи его трясутся, то это оттого, что весь вагон трясётся, и больше ни отчего.
За вагоном оставалось ущелье улицы. Дома расплывались, кривились, как будто по стеклу хлестал дождь. Бывает ведь так — по стеклу хлещет дождь и всё, что за ним, меняется.
Вслед за трамваем по мостовой, не обгоняя и не отставая от него, давно уже шёл грузовик. Саня вдруг увидел, что водитель смотрит на него и корчит ему рожи. На остановке, притормозив вслед за трамваем, водитель бросил руль и стал помогать себе руками. Рожи у него выходили одна уморительнее другой. Саня никогда таких не видел. Отворачиваться было некуда, поэтому ему ничего не оставалось делать, как смотреть.
Сделав на прощанье печальную рожу и покачав головой, водитель свернул в боковую улицу. Саня зачем-то запомнил номер его машины: ЛЕБ 54–22.
