Бульвар под ливнем (Музыканты) - Коршунов Михаил Павлович (онлайн книга без TXT) 📗
— А в это надо верить или не верить?
— Конечно. Как же еще, мама?
— Поэтому деретесь?
— Следующий раз я буду драться, — сказала Маша. — Не испугаюсь!
Мать ничего не ответила. Может быть, она подумала о том, что дочка выросла и произошло это в один день, а именно — сегодня, и без всякого вмешательства родителей. Скрипка, казалось бы, такая неприметная, скромная вещь, а в ней запрятана не только музыка, но и восприятие всей жизни, и уже вполне серьезное и самостоятельное, требующее определенных взглядов, и никто не властен над этим, кроме скрипки. Даже родители.
— Мама, а ты знаешь, кто мой любимый композитор?
— Спи, ты уже сказала.
— Разве?
— Конечно.
— А когда папа купит мне шкаф для нот?
— Теперь обязательно купит.
Маша засыпает, покорная все-таки детству, потому что это был только один первый день из ее первого повзросления.
Снится ей маленький скалистый остров в Средиземном море. Франсуаза рассказывала, остров напротив марсельского порта. Совсем близко. Франсуазу возил туда на лодке друг ее отца, рыбак. На острове крепость. Теперь это музей, а раньше была страшная тюрьма, где долгие годы просидел в заточении граф Монте-Кристо. Любимый герой Маши. Называется крепость Иф. Монте-Кристо умел постоять за себя. А Моцарт? Если бы он был таким, как граф Монте-Кристо, он был бы несокрушим. Но почему Моцарт и граф не встретились? Тогда бы Моцарт не погиб. Ничего бы с ним не случилось. Монте-Кристо не допустил бы этого.
На острове продают открытки крепости и ставят на память штамп. Когда Франсуаза поедет во Францию на каникулы к отцу, она пришлет открытку со штампом. Обещала.
Глава шестая
Оля отперла шпильтыш, вытянула педальную клавиатуру, придвинула скамейку. Отрегулировала высоту. За орган надо уметь садиться, чтобы сразу обе ноги ловко попали на педали; и вставать из-за органа надо уметь, круто повернуться и спрыгнуть со скамейки тоже на обе ноги одновременно.
Оля вынула из папки ноты, поставила на шпильтыш. Села на скамейку. Оставалось только нажать кнопку пуска мотора, и тогда — первые клавиши под первыми пальцами. Как будто в первый раз. У всех так или у нее одной? Когда это кончится? Или никогда? И этому надо радоваться и бояться, если вдруг все сделается по-другому, нестрашным, привычным и доступным. Когда будешь знать всегда, как ты начнешь и как ты закончишь; будешь владеть собой постоянно и одинаково уверенно и, значит, будешь играть всегда одинаково, как и спрыгивать со скамейки. Оля недавно прочитала, что исполнитель не возобновляет музыку, а рождает ее заново для себя и для других. Значит, так было и так будет.
В учительской — короткое совещание перед концертом. Последнее. Больше ни одного совещания провести не удастся, не будет времени. На совещании идет разговор тоже о времени, о минутах.
— Вы сказали — четыре с половиной минуты? — переспросила Верочка преподавателя по классу трубы.
— Да, — ответил преподаватель. Он носил военную форму, но без погон. Недавно был демобилизован из армии. — И я уверен, мой воспитанник с честью преодолеет первый в жизни редут.
Он закончил выступать и сел на место.
Все преподаватели были достаточно напряжены и чувствовали это друг в друге. Каждый раз концерты учеников, да еще первые на большой ответственной эстраде, — это беспрерывные волнения от начала и до конца. Возможны любые происшествия, как мелкие (вышел со скрипкой и забыл в артистической комнате смычок), так и крупные (оставил дома ноты своей партии, в последний момент сломал трость — нечто в виде деревянного мундштука, сделанного из свежего камыша, — без чего нельзя играть на кларнете или гобое, или просто разбил лицо, как это случилось с Франсуазой).
Всеволод Николаевич поглядел в блокнот.
— Люда Добрякова, «Романс без слов», класс педагога Ярунина. «Мелодия» Кабалевского — Петя Шимко. Сюита Синдинг — Женя Лаврищева и партию второго фортепьяно Дима Саркисов. Сколько получается минут, Верочка? — И, не ожидая ответа Верочки, директор начал сам подсчитывать: — Семь… Семнадцать… И еще надо прибавить… Понятно. А как Дима Саркисов? Как его руки?
— Может быть, только левая рука в полной мере меня не удовлетворяет, — ответил педагог фортепьянного отделения.
Кто-то из молодых учителей тихонько сказал:
— Левая рука… левая нога…
Кто-то еще тихонько добавил:
— Руки как ноги… а голова…
Голову подняла Верочка и укоризненно взглянула на молодых учителей. Они замолчали.
— А как с хором младших школьников? Кто у них дирижирует?
С места встал руководитель хора:
— Зоя Светличная из шестого класса. Тоже первый редут.
— Это что — совет в Филях? — прозвучал насмешливый голос Ипполита Васильевича.
Все замолчали.
И без того в воздухе еще сохранилось напряженное состояние после вчерашних событий со скрипачами. В особенности после колокольного звона.
— А что вы ждете, генералы? Юный Рахманинов, как вам известно, провалился со своей первой симфонией. У Вагнера на премьеру оперы в Магдебурге пришло три человека. Провалился с треском.
Все молчали. И молодые и старые.
Всеволод Николаевич сказал:
— Ипполит Васильевич, вы как-то, извините, не туда, может быть.
— И Скрябин на концерте не попал на клавиши.
— Что вы, Ипполит Васильевич, с утра прямо начали, — сказала Верочка расстроенно. — Не буду писать в протокол.
Старик улыбнулся:
— Уже записано.
— Где?
— В протоколе истории, уважаемая Вера Александровна.
— Вы хотите, чтобы и мы все в историю? — не сдавалась Верочка, пощелкивая шариковой ручкой, как винтовочным затвором в тире.
— Помилуйте, Вера Александровна, при жизни нам всем стыдно на это претендовать, не э-тично.
Верочка промолчала.
— В колокола звонят… так сказать, вечерний звон! — Старик покрутил в воздухе палочкой, будто погонял возницу своей кареты. Он был в прекрасном настроении.
Кира Викторовна вскочила и взволнованно сказала:
— Моя вина! Но я продолжаю настаивать…
— Успокойтесь, — сказал директор.
— Мы все уже уладили, — сказала Верочка.
— Да-да. Мы это быстро, — кивнул директор. — С утра прямо извинились перед театром.
— И Управлением общественного порядка, — сказала Верочка.
— Да-да. Очень милые люди. Имеют собственный духовой оркестр.
— Мои скрипачи будут выступать! Первый редут… последний! «Олимпийские надежды». Мне все равно! — И Кира Викторовна села на место, решительная и непреклонная.
Директор уже опять не хотел быть директором.
— А мне нравится, когда колокола, — прозвучал насмешливый голос Ипполита Васильевича.
— Надо воспитывать, а не только экспериментировать, — сказала Евгения Борисовна. — Я предупреждала Киру Викторовну, эксперимент… психология…
— Психология — тоже воспитание. А еще и двойки ставить надо.
— Ипполит Васильевич, — вмешался в разговор преподаватель музыкальной литературы, «музлит». — Вы Юре Ветлугину поставили двойку за сочинение по полифонии. Переживает.
— У меня других отметок нет — два или шесть. Вот моя фортификация!
— Ну, а… — начала было Верочка.
— Что, Вера Александровна?
— Вы говорили, он увлекается полифонией. Имеет собственные мысли о Бэле Бартоке. Вчера только.
— Я музыку преподаю, а не стрельбу по мишеням. Можно десять очков выбить, без огорчений. А музыка требует огорчений, и Кира Викторовна права, когда она их так вот… не по шерстке. Права. Одобряю! Шуман сказал: «По отношению к талантам не следует соблюдать вежливость». — Старик сердито ударил палкой об пол. — Никакого слюнтяйства! Тогда рождается индивидуальность. Вот он знает, учился у меня. — Ипполит Васильевич показал на директора. — Двойки имели, Сева?
— Имел, — сказал директор и слегка по привычке вздрогнул.
— То-то, — сказал Ипполит Васильевич.
Директор, как и Верочка, на всякий случай промолчал.
— Кто может сразу на шесть, тот получает два, потому что старается продемонстрировать хороший вкус в музыке. А подлинный талант должен научиться плевать на так называемый хороший вкус! Тогда я спокоен за его будущее. Вы самобытный музыкант, Сева, и, кажется, самобытный директор тоже.
