Княжна Джаваха - Чарская Лидия Алексеевна (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений txt) 📗
И целый поток ласкательных слов полился из уст деда, и казалось, никогда еще не была так дорога ему его маленькая внучка Нина!
В тот же вечер мы уехали. Все население Бестуди высыпало нас провожать. Бек-наиб дал нам двух нукеров в провожатые, но Абрек смело заявил, что дорога спокойна и что на нем одном лежит забота доставить маленькую княжну и княжича его начальнику.
— Прощай, деда, прощай, милый! — еще раз обняла я старика на пороге сакли и вскочила в коляску между Анной и Юлико.
— Прощай, милая пташка из садов Магомета! — ласково ответил дед, и коляска затряслась по кривым улицам аула.
Из поместья бека Израила нам навстречу неслись два всадника, сверкая в лучах заходящего солнца серебряными рукоятками поясного оружия. Когда они приблизились, мы узнали в них Бэллу и Израила.
— Прощай, джанночка, не могла не проводить тебя.
И свесившись со своего расшитого шелками и золотом седла, Бэлла звонко чмокнула меня в обе щеки.
— Бэлла! душечка, спасибо!
— Чего спасибо! не тебе радость… мне радость, — быстро затараторила она по своему обыкновению. — Говорю сегодня Израилу — едем: Нина уезжает, проводим на конях… Он боится… коней взять из табуна боится без отцова спросу… «Ну, я возьму», — говорю… И взяла… Чего бояться… не укусит отец…
И оба звонко расхохотались, сами не зная чему — тому ли, что отец их не может кусаться, или что оба они молоды, счастливы и что вся жизнь улыбается им, как интересная сказка с чудесным началом.
Они долго провожали нас… Солнце уже село, когда Бэлла еще раз обняла меня и погнала лошадей назад.
Я привстала в коляске, несмотря на воркотню Анны, и смотрела на удаляющиеся силуэты двух юных и стройных всадников.
Между тем надвигалась ночь, и Анна, при помощи молчаливого Андро, постлала нам постели в коляске. Я зарылась в подушки и готовилась уже заснуть, как вдруг почувствовала прикосновение чьих-то тоненьких пальчиков к моей руке.
— Нина, — послышался мне тихий шепот, — ах, Нина, не засыпайте, пожалуйста, мне так много надо поговорить с вами!
— Ну, что еще? — высунулась я из-под покрывавшей меня теплой бурки, все еще сердитая на своего двоюродного братца.
— Ради Бога, не засыпайте, Нина! — продолжал умоляющий голос. — Вы на меня сердитесь? — добавил Юлико торопливо.
— Я не люблю лгунишек! — гордо бросила я.
— Я больше не буду… Ниночка, клянусь вам… — горячо залепетал мальчик, — я сам не знаю, что сделалось со мною… Мне просто хотелось подурачить глупых девочек… а они оказались умнее, чем я думал! Не сердитесь на меня… Если б вы знали, до чего я несчастлив!
И вдруг самым неожиданным образом мой кузен, этот надменный маленький гордец с манерами маркиза, разрыдался совсем по-детски, вытирая слезы бархатными рукавами своей щегольской курточки.
Вмиг бурка, укутывавшая меня, полетела в угол коляски на колени сладко храпевшей Анны, и я, усевшись подле плакавшего мальчика, гладила его спутанные кудри и говорила задыхающимся шепотом:
— Что ты? что ты? тише, разбудишь Анну… Перестань, Юлико, что с тобою? Ну, я не сержусь на тебя, ну, право же не сержусь! Ах, какой ты…
— Не сердитесь, правда? — спросил он, всхлипывая.
— Я всегда говорю одну только правду! — гордо ответила я. — Да что с тобою? О чем ты плакал?
— Ах, Нина! — порывисто вырвалось у него, — если б вы знали, как мне тяжело, когда вы на меня сердитесь… Сначала я вас не любил… ненавидел… ну, а теперь, когда я вижу, какая вы храбрая, умная, насколько вы лучше меня, я так хотел бы, чтобы вы меня полюбили! Так бы хотел! Вы такая чудная, смелая, вы лучше всех девочек, которых я когда-нибудь видел. Вы заступились за меня сегодня, не дали в обиду этим скверным татарским девчонкам, и я вам никогда этого не забуду. Меня ведь никогда никто не любил! — добавил он с грустью.
— Как? а бабушка? — удивилась я.
— Бабушка… — и Юлико с горькой улыбкой посмотрел на меня. — Бабушка меня совсем не любит. Когда был жив мой старший брат Дато, она и внимания не обращала на меня. Ах, Нина! если б вы знали, что это был за красавец! Какие гордые, прекрасные глаза были у него! И сам он был такой сильный и стройный! Я его очень любил и очень боялся… Он командовал мною, как командуют вельможи своими слугами… И я его слушался, потому что его все слушались — и мать, и бабушка, и слуги… У него был тон и голос настоящего принца. Когда он был жив, обо мне забывали… но когда он умер от какой-то тяжелой грудной болезни, все попечения родных обратились на меня… Дато не стало… остался Юлико, последний представитель нашего рода. Вот почему так полюбила меня бабушка… Поняли вы меня, Нина?
Да, я его поняла, этого бедного маленького князя, и мне было бесконечно жаль его!
— Юлико! — совсем уже ласково обратилась я к нему, — а твоя мама, разве она тебя не любила?
— Моя мама любила Дато… очень любила, а когда Дато умер, мама все грустила и ничего не кушала долго, долго… Потом и она умерла. Но при жизни она редко меня ласкала… Да я и не обижался за это. Я с удовольствием уступал все ее ласки моему чудесному брату. Я так любил его!
— Бедный Юлико! бедный Юлико! — прошептала я и вдруг неожиданно обняла его за тонкую шею и поцеловала в белый, не детски серьезный лоб.
Он весь как-то задохнулся от радости.
— Нина! — заговорил он, чуть не плача, — вы больше не сердитесь на меня? О, я так же буду вас любить за вашу доброту, как любил Дато!.. Ах, Нина! теперь я так счастлив, что у меня есть друг! Так счастлив!.. Хотите, я что-нибудь серьезное большое сделаю для вас? Хотите, я буду прислуживать вам, как прислуживал Дато? буду вашим пажом… а вы будете моей королевой?
Я посмотрела на его воодушевленное лицо, слабо освещенное бледными лучами месяца, и произнесла торжественно и важно:
— Хорошо, будь моим пажом, я буду твоей королевой!
Мы долго еще болтали, пока сон не смежил усталые веки моего пажа, и он уснул, прислонясь к плечу своей королевы.
Я не могла спать. Меня грызло раскаяние за мое прошлое недоброе отношение к Юлико… Бедный мальчик, не видевший до сих пор участия и дружеской ласки, стал мне вдруг жалким и близким. Я обещала мысленно искупить мои злые выходки заботами о бедном, слабом ребенке.
Уже ночь окутала окрестности, когда я уснула. Но мой сон почему-то был тревожен. Это скорее была какая-то тяжелая дремота.
Я проснулась очень скоро и выглянула из коляски. Ночь совсем овладела окрестностями, и туча, застилавшая золотой шар месяца, мешала видеть в двух шагах расстояния. Коляска стояла. Я уже хотела снова залезть под бурку, как слух мой был внезапно прикован тихой татарской речью. Голосов было несколько, в одном из них я узнала Абрека.
Он говорил что-то на кабардинском наречии, которое я едва понимала.
Речь шла о лошади: татары упрашивали Абрека доставить им лошадь князя. Абрек просил за нее много туманов, и они, забыв о спящих в коляске, уговаривали его не скупиться. Тогда, насколько я поняла, Абрек сбавил цену. И они поладили.
— Так через три дня… ждать? — спросил хриплый и грубый голос.
— Через три дня ждите, — обещал Абрек и добавил: — останетесь довольны Абреком… жалко княжну — любит коня; набавь еще, Бекир, два тумана.
Я похолодела… Они говорили о моей лошади, о моем Шалом!.. Абрек обещал выкрасть Шалого и продать его душманам!..
Мне хотелось крикнуть во все горло им — этим верам, что я знаю их замысел и пожалуюсь отцу, что Шалый принадлежит мне и что я ни за что в мире не расстанусь с моим сокровищем. Но я одумалась: ведь он не называл Шалого. Может быть, речь идет о другой лошади, которую хочет продать бабушка и поручила это дело Абреку?.. Но почему тогда Абреку жаль княжну?.. Я путалась в моих мыслях, не допуская, однако, чтобы мой любимец Абрек мог быть предателем. Абрек, охотно выучивший меня джигитовке и лихой езде, Абрек, холивший моего коня, не мог быть вором!.. И успокоившись на этой мысли, я уснула.
На утренней заре следующего дня мы въехали в Гори.
