Верное сердце - Кононов Александр Терентьевич (лучшие книги читать онлайн TXT) 📗
— Да ты ж не бывал в Сибири!
— А ты бывал?
— И я не бывал. А читать — читал.
— «Читал»! Умником себя полагаешь. А гостя принять не умеешь. Скинул я с себя тулуп, а теперь чую: зябко. Вон сколько дров сложено в углу — целая поленница, а подвал твой не топлен.
— Его не натопишь.
— Что ж, мне сызнова тулуп надеть? Да и домой топать?
— Твоя воля.
— Да я гостить к тебе, борода, пришел!
— Гостю рад. Рассказывай, Иван, чего надумал. Не хитри.
— «Не хитри»! Ты больно премудрый!
— Рассказывай.
— Чего рассказывать?…
Иван Козлов засопел сердито, нахмурился. И не выдержал:
— Утром прибежал этот… стрюцкий. Пальтецо коротенькое, шапочка маленькая, нос клюковкой. И — прямо ко мне: «Проспал, сукин сын!» А, думаю, это, значит, из-за тех листов, что на воротах… Я ему «Полегче, господин стрюцкий, времена ныне не те». — «Кэ-эк разговариваешь, морда?» А ты сам посуди, Иван: что я, на всех ночных прохожих должен кидаться? И так уж себя псом цепным понимать начал. Идут, скажем, сколько там их — двое или трое… Может — мастеровые, может — студент какой. Разве ж могу я знать, что у них на уме? Не могу. Сторож не для того поставлен, чтоб на людей собакой рычать. Верно?
— Верно. Ну дальше?
— Дальше заявляется околоточный. Рожа — с котел, красная, колером в малину ударяет. С простого напитку так и на морозе не краснеют, это он, значит, портвейн глушит. Или же мадеру. Ты как считаешь?
— Да брось ты про мадеру! Дело говори.
— А дело такое, что надумал околоточный кулаком мне под самый нос залезть. Кулак — в белой перчатке, а весит, надо думать, с пуд, не меньше. И вот уж не знаю, перчатку он пожалел или по глазам моим увидал — сдачи дам, — ну, только прошел мимо, в контору.
— Неужто дал бы ты сдачи?
— Дал бы! Пусть потом гонят меня в эту самую твою Сибирь… гиблый край!
— Коли так, молодчина ты!
— Вот уж сам не умею разобрать, кто я такой. Боязно мне. Вот тебе и молодчина!
— Кого ж боишься? Околоточного?
Иван Козлов, бормоча себе под нос, надел тулуп, взял в руку шапку — и не ушел, остался.
— Боюсь от народа отбиться. И, как в темной воде, ничего мне не видать. Нет ли такой книжечки, чтоб от нее просветление в голове настало?
— А говоришь — малограмотный.
— По складам разберу. Может, и до сути бы дошел. Не сразу, так по прошествии времени.
— А какой сути ты, Иван, ищешь?
— Знал бы, так и тебя научил бы.
Оба замолчали — и гость и хозяин.
Иван-дворник призадумался: а давно ли и сам он сути вещей не знал? Занесло его буйным ветром из родной деревни в усадьбу помещика, барона Тизенгаузена, оттуда — в тюрьму, из тюрьмы — в лес. В лесу, у костра, и узнал он от своих людей — от русских и латышей — про самую суть… Взять бы огонек из того незабываемого костра, передать Ивану Козлову — неси дальше, свети людям!
— Я с тобой как с человеком пришел толковать, посоветоваться! — сердито сказал Козлов.
— Человека узнать — пуд соли съесть надо.
— Не успеешь.
— Чего не успею?
— Пуд соли со мной съесть. Время не позволит…
Иван Козлов поостерегся, не договорил. Прост мужик, да не очень!
— Нет у меня, тезка, такой книжки, — вздохнул Иван-дворник. — Попытаться достать…
— Вот! Где бы достать?
— К Дормидонту в кухмистерскую студенты ходят… да нет, не доверятся они мне: слыхал, какая слава у старших дворников? В полиции состоят секретно, устные доносы в участок носят…
— Говорят, — жарко зашептал Козлов, — главное дело — в студентах.
— Студент без рабочего — ноль без палочки.
— Как это? Ноль… Во-он, — протянул Козлов, — какие ты мне загадки загадываешь. Не хочешь, значит, открыться, попросту сказать.
— А скажи тебе попросту, вот как про Сибирь я давеча сказал, ты опять в толк не возьмешь.
— Ох, ты премудрый! Про Сибирь-то ты соврал — сам, видать, про этот край ничего не знаешь. Ну, а тут дело другого рода. Тут — рядом. Народ! Боюсь от народа отбиться.
— А зачем тебе, чудак, отбиваться?
— Вот я и думаю: уйду с цепной должности. Беда только, что староват я стал, тяжелое уж не подыму. В грузчики не гожусь. К станку нашего брата, гужееда, не пустят. Да и понимаю я в станках, как кошка в соленых огурцах.
Сверху, по ступеням, грузно загрохотали подкованные сапоги, дверь в подвал растворилась, показалась голова Дормидонта Васильева, владельца подворья.
— Беседуете? — ядовито спросил он, увидев, что старший дворник не один. — А я тебя искал, искал…
Иван молча поднялся, надел полушубок, поверх него — холщовый фартук, нацепил на грудь бляху.
— Ты, тезка, побудешь тут? — спросил он Козлова.
— Побуду. Коли хозяин не забоится, что я скамью просижу.
Ждал Иван Козлов долго. Надоело ждать — лег в тулупе на скамью и заснул.
Проснулся он оттого, что кто-то настойчиво шептал ему в самое ухо: «Чего, чего… ничего!»
Это дворник, вернувшись, чиркал спичкой, зажигал лампу.
— Неужто вечер уже? — вскинулся спросонья Козлов. — Эх ты, мать честная, курица лесная!
— Щи хлебать будешь?
— Коли горячие, буду.
Дворник достал с полки две оловянные тарелки, налил щей из принесенного котелка, положил ложки.
— По-господски обедаешь: с тарелками. Щи-то хозяйские?
— Хозяйские. У Дормидонта щи варят на совесть. А вот хлеба теперь не отпускает. Хлеб — свой!
Поев щей, Козлов спросил требовательно:
— Какой будет у нас с тобой окончательный разговор?
Пропустив вопрос мимо ушей, дворник заговорил не спеша:
— Слыхал я про один завод… Там мастер один, ну, прямо — жандарм. Надумал он в случае чего запереть мастеровых в цеху, пока полиция не явится. И замок даже заказал для этого, вроде лабазного. Зашумят, скажем, заводские ребята — может, начнут сговариваться того же мастера для науки на тачке вон вывезти, — а он загодя замок на ворота — и в участок. Знает, собака, что окна в цеху — под самой крышей, из них не выскочишь.
— Вот такой же пес и у нас в сборочном цеху есть. Бывший унтер.
— А что бы ты сделал, Иван, когда б увидел: вешает этот пес замок на цеховые ворота? И налаживает мимо тебя — в полицию бежать?
— А что ж я могу сделать?
— Ну, мало ли что…
— То-то и дело, что мало!
— Можешь, к примеру, выкрикнуть: «Мать честная, курица лесная»? Любимая твоя поговорка!
— Могу. Да не стану.
— Отчего?
— Оттого, не к чему это. Да и дурнем себя выставлять не привык.
— Да ты ж любишь это присловье — про курицу. Вот и давеча…
— А поди ты, Иван, к черту! Ноги моей больше у тебя не будет!
Козлов запахнул тулуп, плюнул в сердцах, пошел к выходу.
— Ты ж хотел окончательный разговор со мной весть? — спросил дворник.
— Да разве ж это разговор?
— Самый настоящий, окончательный! Садись, слушай. Когда навесит на цех замок собака-мастер — ты первый это увидишь. Немедля иди к реке на пристань, там артель грузчиков работает. Как раз напротив вашего завода. Подойди к набережной, зевни этак в небо и протяни погромче: «Эх, мать честная, курица лесная!» Понял? Остальное уж дело не твое.
— Во-он что! Это ты, значит, про наш завод…
— Ну? Согласен? Не согласен, тогда помни: я тебе ничего не говорил, ты от меня ничего не слыхал.
Козлов откинул полу тулупа, сел на лавку плотней, покряхтел:
— Значит, отказался ты от затеи — пуд соли со мной раньше съесть?
— Отказался. Правду ты сказал: не успею. Вот гадай теперь, Иван, отбиваться тебе от народа или нет.
— Против народа мне никак нельзя, — прошептал Козлов.
— Тогда сделаешь то, что я тебе велел.
— «Велел»… Скажи на милость! «Велел»… И до завтрего подумать нельзя?
— Нельзя. Давай ответ сейчас!
Козлов расстегнул тулуп, опять застегнул. Покашлял, помолчал.
— Ну, а потом? — заговорил он наконец. — Ну, закричу я эту… дурость, а потом куда ж мне?
— А потом вернешься в свою будку, вот и все.
— Это я могу. Это дело простое.
