Лужайки, где пляшут скворечники (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (электронные книги без регистрации TXT) 📗
— А он где живет? — нервно спросил мальчишка и встал.
— Он нигде не живет, давно умер. Это старинный снимок. А тебе… что за дело до виолончели? — Это у меня получилось не очень-то ласково. Шагал бы ты, мол, по своим делам, подальше от нас.
Но он не ушел. Может, решил, что я спрашиваю из интереса. И объяснил хмуро, но без задержки:
— Она мне теперь ни за чем. Но знать-то надо… Она меня спасла…
Ивка смотрел на мальчишку не так, как я. Бесстрашно и с сочувствием. Тихо спросил:
— От чего спасла?
— Вообще… Всего спасла, как есть… Ну, не сама она, а ее хозяин.
Теперь, конечно, полагался новый вопрос. Ивка спросил. Но совсем не про то:
— Ты, наверное, есть хочешь?
Мальчишка мигнул. Если бы такое сказал я, он бы обязательно огрызнулся. Но Ивка есть Ивка. Его ясная душа была видна сразу и каждому.
— Вообще-то да… Я утром не поел… — Мальчишка говорил сипловато, будто у него заложило горло.
На сумке-тележке был карман. Ивка достал оттуда полиэтиленовый сверток. В нем было пять жареных пирожков.
Ивка дал мальчишке, мне и себе тоже взял. Пирожки были с капустой. Мы стояли и жевали, поглядывая на витрину. Будто все трое давно знакомы.
Пирожок — он ведь маленький. Полминуты — и нет его. Ивка взял оставшиеся два. Один протянул нашему незнакомцу, другой разломил — мне и себе:
— Мы-то все же позавтракали.
Мальчишка не отказался. Даже улыбнулся чуть-чуть. И когда мы с Ивкой двинулись вдоль витрин, он пошел рядом с нами. Будто так и договорились. Может, ждал, что мы продолжим свои вопросы?
Ивка спросил:
— А как ты спасся? Где?
— Зимой. Недалеко от Гудермеса…
Вот оно что! Я посмотрел на Ивку и сказал мальчику:
— Вот у него там брата чуть не убили. Он теперь в госпитале.
Ивка шел, опустив голову. И отдувал упавшие на лицо волосы. Мальчик шагал сбоку от него. Они друг на друга не взглянули, но… будто локти их сдвинулись поближе. Да…
Мальчик вдруг заговорил. По-прежнему хрипловато:
— Это как-то неожиданно началось… Сперва не стреляли и не бомбили, мы тогда жили в деревне у маминой знакомой. Отец сказал, что уйдет на три дня, и пропал. В горы ушел, там их окружили, но они прорвались… Мы радовались, когда узнали, что они прорвались… Мама не хотела, чтобы он уходил туда… Она говорила: «Зачем тебе, это не твое дело». Он все равно ушел…
Мама сказала, чтобы я принес воды, я пошел к колодцу, и тут налетели вертолеты. Все перемешалось. Я упал в яму и надел ведро на голову… Потом затихло. Я побежал к дому, а его уже не было… Потом пришли соседи, сказали, что никто не спасся.
Ну, потом я не все помню… Я жил у незнакомых людей. Думал, что за мной придет отец. Потом пришел раненый человек и сказал, что отец не вернется.
— Тебе, — говорит, — надо выбираться к своим.
Я говорю:
— К каким своим?
— Все равно. Главное, чтобы отсюда…
Несколько человек решили идти к железной дороге, я пошел с ними. Они кормили… Но однажды по шоссе стали стрелять из танков, все побежали кто куда, и я остался один. Пришел в какую-то деревню, названия не помню. Там был пункт…
— Какой пункт? — спросил я.
— Филь-тра-ци-онный… Кого-то пропускали, кого-то забирали. Крик такой… Двоих мужчин отвели и застрелили прямо у дороги. У всех требовали документы. А какие у меня документы? Я сунулся в обход, а там бэтээры. Один солдат схватил меня в охапку и говорит:
«Ты один? Тогда уходи. Детей без взрослых не пропускают, майор приказал всех ловить. Иди отсюда, кончить могут…»
Я спрашиваю:
«А чего я такого сделал?»
«Ты, может, и ничего, а вчера к солдатам подошли два пацана и говорят: где ваш командир? Солдаты сказали, что командир ушел в деревню. «Тогда получайте вы!» — и две гранаты в них. Кого-то ранило, кого-то наповал. Одного пацана тоже наповал. А второго не насмерть, но его добили. И сейчас отгоняют всех маленьких и даже стреляют иногда…»
Я ему говорю:
«Ни в кого я гранат не кидал. Я даже не ихний, смотрите, я совсем белый».
А он:
«Один из них тоже был белый, вас не разберешь…»
Я потыкался к одним беженцам, к другим. «Возьмите меня с собой». Все боятся…
Там были музыканты. Целый оркестр со скрипками. Их-то обещали выпустить…
— Откуда там такой оркестр, — сказал я. — Со скрипками — это же не военный, не духовой…
— Не знаю. Может, выступали перед солдатами и задержались из-за обстрела… Они ждали специального автобуса.
— А кто обстреливал?
Мальчишка глянул с недоумением:
— Разве там можно понять?.. На этих музыкантов солдаты тоже смотрели не по-хорошему. Кто-то говорил, что один скрипач носил в футляре не скрипку, а «Калашников» и убежал к боевикам…
— Это правда? — шепотом спросил Ивка.
— Откуда я знаю. Может, и правда… Но музыканты, конечно, говорили, что нет. Что он задержался в больнице из-за какого-то приступа, поэтому его и нету среди них…
Там, в этом оркестре, был один старик. С большущим таким инструментом. Он его не оставлял ни на минуту. Другие музыканты смеялись: «Вы от него не отцепляетесь, даже когда в кустиках садитесь…» Один раз он и правда пошел с ним в кусты. Никакой будки для туалета там нигде не было, да он бы и не влез в нее с таким футляром… Ну, я подождал, пока он там в снегу… Подождал, а потом выбрался из-за куста и говорю:
«Дяденька, возьмите меня с собой на вокзал. Одного меня не выпустят…»
Он сперва испугался, вцепился в футляр. Потом понял и опять испугался:
«Как же я тебя возьму? Тебя же нет в нашем списке!»
«А я залезу в футляр. Я легкий…»
«А куда я дену инструмент?»
«Здесь оставите. Никто не заметит».
Он тогда и говорит:
«Мальчик, ты представляешь, какая дорогая вещь этот инструмент? Это все, что у меня есть…»
«А человек, значит, не дорогая вещь, да? Дешевле вашей музыки? Меня же здесь пристрелят…»
Он тогда посмотрел на меня через толстенные очки и спрашивает:
«А ты не думаешь, что могут пристрелить нас обоих, если тебя найдут?»
«А может, и не найдут…»
Он смотрел, смотрел на меня, а там автобус загудел. Старик и говорит:
«Почему Бог дал мне талант, но не дал смелости? Ладно, полезай…»
Вытащил он эту… виолончель. Положил в кусты, погладил. А я — в футляр, скорчился там. Ну и стало темно, закачало…
Дышать было трудно. Долго трясло, потому что ехали по неровной дороге. Я не знаю сколько. Потом опять застряли, и мотор заглох. У меня рядом с головой щелкнуло — и дырка такая небольшая, круглая. Я в первую очередь обрадовался даже — дышать легче. А потом полетел куда-то в этом футляре, кувырком. Оказалось — на дорогу. Ну и думал, что конец, грохнулся так… Лежал, лежал. Вылезти-то не мог, футляр заперт снаружи, сил не было, чтобы поднатужиться и запоры сорвать. Да и страшно…
Потом поднялись, понесли. Открыли. Один, с черной бородой, говорит другому:
«Посмотри, брат, какая здесь музыка…»
Вытащили меня.
«Ты откуда, мальчик?»
А я молчу после такой тряски.
Тогда самый главный, в большой папахе, спрашивает по-русски:
«Ты почему в этом чемодане?»
Я кое-как объяснил, что спасался. На поезд хотел попасть. «Чтобы уехать, — говорю, — а то убьют».
Они переглянулись, больше ничего говорить не стали. Дали горячей каши и чаю. Потом главный опять ко мне:
«Вот этот человек отведет тебя на станцию», — и показывает на бородатого. Потом заговорили между собой, по-свое-му. Думали, что не понимаю.
Старший бородатому говорит:
«Отведешь подальше и застрелишь».
А тот:
«Зачем? Ребенок ведь. Аллах не простит».
«А твой ребенок где? А твоя жена? А мои дети где? Те, которые бомбили, смотрели, где чей ребенок?»
«Мальчик не бомбил».
«Мальчик видел наши лица. Может узнать потом. Дорогу сюда запомнить может… Иди, это мой приказ. Если грех, Аллах накажет меня…»
Я больше не смог есть, сделался почти без сознания.
Бородатый взял за плечо и сказал, что пора.
