Дагги-Тиц (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
– Есть, конечно. У Зои. Только у нее лучше не спрашивать, разревется. Она же любила его… ну, будто жениха. Может, и поженились бы, если бы… – Полянка по-детсадовски шмыгнула носом.
– А больше… ни у кого нет?
– Есть у Гвидона. Только… он иногда еще больнее, чем Зоя… Делается вдруг такой нервный. Они же с Мелькером были самые-самые друзья. Говорят, Гвидон у него жил долгое время, когда мама умерла, а отец запил. Ему тогда было одиннадцать лет… Когда Мелькера убили, Гвидон хотел кинуть бутылку с бензином в окно милиции. Зоя с него целый месяц глаз не спускала, еле отговорила…
Вот какие, оказывается, беды прятались внутри маленького ребячьего театра. А Инки ничего не знал!
– А я ничего не знал… Ты не говорила…
Полянка умудренно объяснила:
– Инки, про такое ведь не рассказывают сразу. Человек об этом узнаёт постепенно… Ну, когда живет среди других. Среди друзей…
„Да. Вот и я постепенно…“ Инки не стал обижаться. Только сказал:
– Надо бы все же посмотреть на фото…
– Выберем момент и попросим у Гвидона…
Момент выпал через три дня, когда собрались у Зои, чтобы посоветоваться: снимать на видеопленку „Муху-Цокотуху“ („и где для этого взять приличную камеру“) или придумать что-то новое? Спорили, спорили (только Инки помалкивал) и решили, что новое лучше. Может быть, вроде „Принца и нищего“ – там могли бы участвовать близнецы Славик и Ромка. Инки облегченно вздохнул: не надо больше при всех объясняться Мухе в любви (пусть она и Полянка!). Потом был перерыв, Зоя пошла ставить чайник, а Полянка поманила Инки на лестничную площадку.
Там, у окна между пролетами, стоял и смотрел во двор Гвидон. Полянка подошла, дернула за рукав и храбро (не так, как ожидал Инки) сказала:
– Гриша, послушай-ка. Инки хочет посмотреть фотографию Мелькера.
Гвидон медленно (как Егошин, когда у него болит спина) обернулся. Спросил невнятно:
– Зачем?
Лицо Гвидона было не сердитым, но… подозрительным каким-то. Глаза из-под темной косой челки смотрели неласково. Полянка, однако, не смутилась:
– Он говорит, что, кажется, встречал его в Столбах. Там, где жил раньше…
Гвидон свел брови, хотел спросить что-то еще, но вдруг рывком расстегнул джинсовку. Достал из внутреннего кармана черную записную книжку. Вынул из нее снимок размером с сигаретную пачку. Взял в ладонь.
– Вот…
– Борис… – тут же сказал Инки. Потому что это и был Борис – живой, улыбающийся, знакомый.
– Ну… да, – лицо Гвидона стало помягче. – У него такое имя. А Мелькер – это он для нас…
– Конечно, – кивнул Инки чуть виновато. – Я не знал…
Гвидон опять отвернулся к окошку, но так, словно позвал Инки встать рядом. И тот встал. Почуял спиной, что Полянка ушла в комнату. Она всегда все понимала…
– А где ты с ним виделся? – глуховато спросил Гвидон.
– На улице Торфодобытчиков. У него там была любимая скамейка. А у меня… тоже… Вот и сошлись случайно… Он там прятал в тайнике сигареты…
Инки спохватился, что выдает „курительный“ секрет Бориса, но тут же горько понял: „Теперь-то не все ли равно…“
– А о чем говорили? – прежним тоном сказал Гвидон.
– Да о всяком… Про мои часы. Я сказал, что у ходиков нет гири, а он обещал привезти в следующий раз…
– Привез?
– Да… Только я про это не знал до осени. Потому что не пришел, когда договорились, ногу повредил… А потом приходил много раз, но его не было… Я ходил, ходил. Не из-за гири, а так… А осенью догадался сунуть руку в тайник. А она там…
– И часы идут… с ней?
– Еще бы… – сказал Инки.
Потом они стояли молча. Внизу за окном были замороженные клены и железные гаражи, от которых, кажется, даже здесь пахло ржавчиной.
Инки вдруг почувствовал, что рука Гвидона обняла его за плечо.
– Спасибо… – выдохнул Гвидон.
Инки не удивился и не спросил, за что спасибо. Начал водить пальцем по стеклу. Гвидон свободной рукой взял его за ободранное запястье, придержал:
– Откуда такие царапины?
– А! Воевал с Алькой. С котенком… Он ласковый, только бестолковый…
Гвидон отстранился и смотрел уже иначе, с живым таким интересом.
– Цапает когтями, да?
– Ну да! Начинаешь гладить, а он давай отбиваться, будто его съесть хотят… Это не всегда, а если дурь найдет… Начинает вот так… – Инки согнутыми пальцами, будто кошачьей лапой, помахал в воздухе, выгнул спину и пошипел. Само собой получилось.
Гвидон засмеялся. Будто уже совсем другой Гвидон:
– Инки, ты по правде котенок. Ты покажи это Зое…
– Что?
– Свои кошачьи повадки.
– Зачем?!
– Она сразу навесит на тебя новую роль.
Инки тихо взвыл:
– Какую еще роль?
– Бродячего котенка Оськи…
Оська и Беатриска
Через неделю Инки сказал бестолковому Альмиранте:
– Все из-за тебя, мочалка драная…
Это было поздно вечером, когда Инки улегся спать, а соскучившийся Алька прыгнул ему на грудь.
– Все из-за тебя… – Инки хлопнул его мизинцем по носу. Не сильно, а так, для порядка. Альмиранте отмахнулся растопыренной лапой. Тоже для порядка. И вопросительно зевнул розовым ртом. Мол, я-то при чем, если у тебя какие-то нелады?
– А вот при том… Если бы не царапался, Гвидон бы ничего не заметил. И меня бы не сделали Оськой. А теперь опять не жизнь, а мученье…
Алька зевнул снова широко и пренебрежительно: „Врешь ты про мученье. На самом-то деле рад…“
Конечно, Алька был прав (так же, как правы были Сим и Желька, которые свесились с лески вниз головой, хихикали и поддакивали котенку). Инки нравилось быть Оськой. Ну, сначала он, разумеется, увязал в стыдливости, ощущал себя замороженным, однако после первой репетиции это прошло. Инки заставил себя как бы влезть в черно-белую шкурку Альмиранте и… в нем проросли все котеночьи повадки. Он потягивался, как Алька, зевал, как Алька, урчал, как Алька, поедая кусок вареной колбасы. И замахивался „когтями“, когда колбасу хотели отобрать. И совершенно по-кошачьи гонял из угла в угол шарик из скомканной газеты…
Ребята и Зоя покатывались от смеха. И звонче всех смеялась Полянка…
Пьеса была написана давно. Года два назад Зоя прочитала книжку Сетона-Томпсона „Животные-герои“, там была повесть „Трущобная кошка“. Зое показалось, что можно сделать из этой истории забавный мюзикл, и она стала „клепать“ сценарий. Там от повести почти ничего не осталось. Зато появились всякие персонажи, которых не было у Сетона-Томпсона. Например, всегда голодный, но неунывающий Оська.
Сценарий так понравился Борису, что он тут же сочинил стихи для песенок. Но поставить пьесу не сумели. Как-то „не пошло“. Не оказалось ребят, которые умели бы почувствовать себя кошками. Вместо этого устроили для себя и для окрестных мальчишек турнир лучников „имени Робин Гуда“, а тетрадка с пьесой легла на дальнюю полку… А теперь вот снова появилась на свет.
Инки сразу понял, что он обречен. От „штурманят“ ему деваться было некуда, а подвести друзей – немыслимо…
После разговора с Гвидоном Инки стал в этой компании совсем своим.
Даже после премьеры „Мухи-Цокотухи“ он все же оставался новичком. Все к нему относились по-дружески, все хвалили за „комариную“ роль, однако по-настоящему своей была здесь для него лишь Полянка. Она – как ниточка между Инки и остальными „штурманятами“. А когда все узнали, что Инки раньше был знаком с Мелькером (пусть совсем немного – это неважно!), будто лопнула тонкая стеклянная перегородка.
Потому что он, как и другие, знал живого Бориса.
Память о Борисе была здесь во всем и всегда. И печаль о нем – тоже всегда. Еле заметная, спрятанная очень глубоко, но не исчезающая. Инки уже чувствовал, что крохотный ребячий театр – выгнанный из-под своей крыши, потерявший самого главного человека, хлебнувший всяких бед – не просто живет. Он живет, преодолевая эту печаль. Вопреки несправедливости и злу. Потому что, пока живут они, живет и Борис…
И теперь, когда стали звучать придуманные Мелькером песни, он будто и правда то и дело оказывался среди ребят…
