Много впереди (Повесть) - Ауслендер Сергей Абрамович (бесплатные книги полный формат txt) 📗
— Откуда? — спросил Исаак.
Диночка нахмурилась.
— Я… украла на базаре… не для себя же, — потом улыбнулась вдруг — Там гнали пленных красных… торговки все головы вывернули… Я быстро цапнула… ищи ветра в поле.
Исаак покачал головой.
— И так на нас косятся.
— Пусть косятся, не умереть же с голоду. Колька и Мотька молча ели, совесть за украденную булку их нисколько не мучила.
— А вы сами, — неожиданно сказал Колька и протянул Дине горбушку.
Та поколебалась, но взяла.
— Догадливый, спасибо.
Собачонки вертелись под ногами, просительно виляя хвостиками, дали и им по кусочку, не забыли и Исаака.
Сразу стало веселее и уютнее, только спать хотелось до смерти.
— Ну, идите в кассу спать, — скомандовала Дина, будто умеющая угадывать все мысли.
Забрались в маленькую клетушку и разлеглись.
— У Диночки брат в красных, она нас потому так и жалеет. — Добрая девчонка, — сказал Мотька.
Мгновенно заснули, будто тяжелая крышка сундука над ними захлопнулась.
А когда проснулся Колька, показалось, что попал в волшебный замок — понять ничего не мог.
Горела палатка блеском пяти огромных ламп, на скамейках много народа сидело, девок, парней и польских усатых солдат.
Мотька у дверей стоял и важно покрикивал:
— Билеты прошу приготовить, билеты, прошу пана.
На галдарейке сидел седой старик и грустное, что-то жалобное выводил на плачущей скрипке. А потом тряхнул головой, и заплясала скрипка разудало, громко, прямо, ноги на месте не стоят, плясать хочется.
Выскочил мальчишка в синем матросском костюме, завертелся, запрыгал, волосы только вились под круглой лихо заломленной шапочкой с ленточками. Знакомым показался Кольке мальчишка.
— Ба, да ведь это не мальчишка, а давешняя Диночка!
Улыбались губы, покраснели щеки, только глаза, блестящие, как электрические фонарики, такие же строгие и печальные.
Захлопала публика, заорала, польские офицеры победно усы покручивали, выбегала Диночка, кланялась, но гордо так, сердито.
Потом в желтом балахоне, с лицом, мелом вымазанным, выбежал Исаак— только по носу длинному и рукам нескладным можно было узнать, — запищал тоненьким смешным голосом, задергался, рассказывал что-то, от чего вся публика ржала: с мест от смеха валились.
После Исаака два парня с голыми руками и ногами гири тяжелые поднимали, друг другу на плечи становились и много других штук показывали.
Затем опять Диночка выбежала в розовом платье, красивая и нарядная, с длинным хлыстом в руках; за ней собачонки, которые давеча Кольку с Мотькой за ноги хватали. На собачонках платьица с бантиками. Дина их плясать и кувыркаться заставляла.
Исаак длинную смешную песню пел, парни опять выходили, схватывали друг друга поперек, боролись, еще раз Дина выбегала с бубном, пела грустную песню о разлуке, о милом доме.
У Кольки в носу защекотало: вспомнил и мать, и отца, и дядю Васа — всех вспомнил.
Кончилось представление. С веселым гулом повалила публика из палатки.
Мотька лампы потушил и пошел в заднюю каморку. Там все артисты собрались. Слепой старик и два парня ели с жадностью, засовывая в рот большие куски хлеба и соленой рыбы. Исаак костюмы прибирал в сундук. Дина сидела на скамейке, усталая, печальная, на мальчиков взглянула ласково.
— Ешьте; ну, как твой глаз?
Чувствовал Колька, что жалеет она его и стала уж такой родной, милой, будто давно знал, а не с сегодняшнего только дня.
Старик и парни поели молча и ушли. Тогда Исаак, Дина и Колька с Мотькой за стол сели. Дина почти ничего не ела. Исаак ее уговаривал.
— Надо кушать, Диночка, а то сил не хватит, поработали сегодня.
Улыбалась Дина, брала тонкими пальцами кусок черного хлеба, подносила ко рту и задумывалась.
Наконец, шепотом стала обо всем расспрашивать, как бежали, как в сражении были — обо всем, обо всем; глаза загорелись, щеки зарумянились — вспомнила, видно, про брата, там, у красных.
Долго сидели в тот вечер: наговориться не могли. Иногда только Исаак руками взмахивал.
— Тише вы, тише, ведь везде уши, везде шпионы.
Нагибали головы совсем близко, говорили шепотом о Москве, о красных, о том, что будет еще праздник и на их улице.
От того, что так близко приходилось нагибаться, будто роднее, ближе становились здесь, среди злых врагов, в тяжелом плену.
На другое утро Мотька сказал.
— Надо и нам свой номер придумать. Я всю ночь думал и выдумал. Мы для Диночки сюрприз устроим.
Он рассказал подробно, какой номер придумал, но Колька наотрез отказался, — ему стыдно невыносимо дурака валять, да еще на потеху проклятым ляхам.
Мотька рассердился.
— Ну, и дурак. Диночка и Исаак из сил выбиваются, они добрые, а думаешь— будут нас задаром кормить? Ну, и убирайся тогда к черту, — а потом прибавил: — Нам необходимо здесь остаться; может, и нашим чем поможем, когда деньги начнем зарабатывать.
Колька не мог ничего возразить — пришлось согласиться.
Каждое утро уходили они в поле, и Мотька учил, как представлять.
Наконец, Мотька важно сказал:
— У нас есть номер: мы сегодня представить можем.
Дина насмешливо подняла брови.
— Что же может представить этот медвежонок Николай, — воображаю.
Кольке обидно стало— решил постараться изо всех сил, чтобы лицом в грязь не ударить.
Вечера ждал с нетерпением и страхом, никогда, кажется, так страшно не было, пули — это что, по сравнению с сегодняшним вечером, а вдруг никому не понравится и Диночка рассердится или, еще хуже, засмеет их глупую выдумку.
Мотька храбрился, но тоже трусил, впрочем, ему что, ведь не в первый раз будет представлять.
Еще задолго до начала выбрали из сундука тряпки, нужные для костюмов, сбегали на пустырь: в последний раз повторили.
Наконец, зажгли в палатке лампы — превратилась она опять в заколдованный замок.
Колька и Мотька встали у дверей билеты отбирать, и на каждого входящего смотрел Колька с надеждой и страхом — ведь вот для этого толстяка сегодня представлять будут: понравится ему или нет.
Прозвенел звонок; слепой старик взобрался на свою галдарейку; один из парней сменил мальчиков у дверей, а они побежали одеваться.
Диночка не обращала на них никакого внимания — была чем-то расстроена.
Дрожали у Кольки руки, когда натягивал на голое тело черное трико, а поверх— мохнатую бахрому, на голову баранью шапку, лицо сажей вымазал.
Страшно и стыдно сделалось — так бы и убежал за тридевять земель, только бы не выходить сейчас на освещенную ярко сцену, да и забыл, казалось, вдруг все, что должен он представить.
Прибежала Диночка мальчиком матросиком, посмотрела на Кольку, скорчила презрительную гримаску.
Кончил рассказывать что-то смешное Исаак.
— Сейчас нам, — прошептал Мотька, а Колька ничего уже не понимал, вспотел от страха и все забыл.
— Не зевай, приготовься! — крикнул Мотька и вдруг скрылся.
Слышит Колька чей-то чужой незнакомый голос. Неужели это Мотька говорит?
— Сейчас, почтенная публика, я покажу вам живого медвежонка, настоящего, дикого, оттуда из России, от большевиков; он смирный. но когда рассердится, может укусить и очень больно. Вы его лучше не сердите. Ну-ка, Мишка, лезь, да ну же. Мишенька!
У Кольки будто ноги и руки отнялись— не может двигаться, помнит, что надо зарычать и кувырком выкатиться, а шевельнуться сил нет; убежать, так тоже не убежишь, сидит на корточках и застыл.
Слышит Мотькин голос; наконец, его шепот злой уже совсем близко.
— Да ну же, шевелись!
Схватил его Мотька, тряхнул, поволок, глаза от блеска даже ослепило, а публика вдруг засмеялась, захлопала, видно смешон уж больно был Колька.
Болтал что-то Мотька, на Кольку верхом сел, Колька шевельнулся, на четвереньках пополз — опять публика захлопала и засмеялась.
