Федька (Повесть) - Левин Дойвбер (книги без регистрации TXT) 📗
— Заснул?
Федька вздрогнул. Открыл глаза.
— И не думал!
Думать-то, пожалуй, не думал, а заснуть-то, должно, заснул. Шли-то лесом? Лесом. А вот глянь-ка! Нету леса. Поле. Темное ночное поле и где-то близко огонек. Когда из лесу-то вышли?
— Вона! — сказал Сорока. — Уж мы тут час как стоим!
Подошел Потапов, комвзвода.
— Пошли!
— Есть! — Сорока спрыгнул с тачанки. Надел шапку. Достал наган. — Так помни, — сказал он. — Не разговаривать. Не курить. Не спать.
— Ладно, — сказал Мишка. — Знаю.
— Ну, смотри.
— Да ты куда собрался? — спросил Федька.
— Тут, — сказал Сорока, — по грибы.
И пошел куда-то в темноту, в ночь.
— Погоди, Вася! — крикнул Федька. — И я!
— Тшш! — зашикал Сорока. — Чего орешь? Дура!
Шло их немного: шесть человек бойцов, комиссар, комвзвода, Сорока, Федька. Шли осторожно, бесшумно. Приостановятся. Прислушаются. Ничего, спокойно. И — пригнувшись, почти ползком — дальше.
Свернули с дороги. Пошли по целине. Обогнули холм. Опять свернули. Вышли на поляну, поросшую густым кустарником. И все время впереди, не потухая и не разгораясь, теплой свечкой в ночи, тлел и светился чахлый огонек.
— Это что ж? — спросил Федька.
— Ольховка, — шепнул Сорока. — Полустанок.
— Ага, — сказал Федька. — Знаю.
Налево — лес. Направо — поле, степь, степная даль. Над степью, летом, огромное палящее солнце, блеклое небо и синяя дымка за далеким курганом. Зимой же, в сумерках, волчий вой, снега, метель, а вечером — щербатый месяц и белая звезда.
Тут, между лесом и степью, расположился полустанок Ольховка, малый мир, унылый и убогий: вокзал, водокачка, перрон, колокол на перроне и фонарь.
Покажется слева из леса или справа из-за кургана поезд, прогремит на стыках рельсов, прогудит, протяжно и гулко, на всю степь — и вот уж и нет его и никого и ничего. Только под блеклым небом, над блеклой травой низко стелется реденький дымок.
И вдруг пришел час, и ожил полустанок. Однажды поутру что-то загудело, загрохотало, заухало в степи: бу-бух! На полустанке удивились: стреляют? На всякий случай захоронились, попрятались. Потом из тумана вынырнул черный бронепоезд. С паровоза на перрон соскочил человек в просмоленной рубахе, в кожаных штанах, без шапки. «Эй! — крикнул он. — Эй, кто есть?» Никто ему не ответил. «Ну, народ! — сказал он и сплюнул. — Вот народ!» Потом из степи привалила большая группа красноармейцев. Рассыпались по всему полустанку, даже на крыши забрались, открыли стрельбу. Стреляли день и ночь и еще день и еще ночь, отбивая чьи-то яростные атаки. Потом стало тихо. Фронт отодвинулся куда-то за лес. Потом на полустанок пришла белая охрана: старые люди, бородачи, из мобилизованных крестьян. Пришли, вытряхнули из мешков на полати скудный свой солдатский скарб и зажили неторопливо и мирно: встал, щец похлебал, отдежурил свое и на боковую. И день да ночь — сутки прочь.
Недалеко, за лесом, был фронт: обходы, перебежки, атаки, бои. А тут покой, тишь да гладь. Покажется изредка поезд, прогремит на стыках рельсов, прогудит, протяжно и гулко, на всю степь — и вот уж и нет его и никого и ничего. Только под блеклым небом, над блеклой травой низко стелется реденький дымок.
— Знаю, — сказал Федька, — Ольховку знаю.
— Откуда знаешь? — шепнул Сорока.
— Я тут с батей проезжал. В город как ехать — так мимо надо.
— Кто разговаривает? — сердито сказал комиссар.
— Замри! — шепнул Сорока. — Замри, Федор!
Было поздно. Полночь.
Было поздно. Глухая пора. Полночь.
На перроне неярко горел керосиновый фонарь.
И под фонарем, туда — назад, зажав под мышкой винтовку, тяжело шагал бородатый солдат. Часовой.
Шагал. Мурлыкал что-то. Пел:
Потянулся, почесался, зевнул:
— О-хо! Ходи-ходи! А ночь-то долгая!
Вдруг умолк, насторожился: что-то хрустнуло в кустах.
— Кто?
Ни звука. Тишина.
— Кто? — крикнул часовой.
И — близко — услыхал голос, совсем негромкий и очень внятный:
— Руки вверх!
Часовой живо обернулся и шарахнулся назад: в лицо ему смотрело дуло нагана.
— А? — пробормотал он. — Что?
— Руки поднять надо, вот что!
Тут только часовой увидел, что наган-то держит какой-то боец в буденновке, со звездой на буденновке. А рядом — другой, в кубанке, в башлыке, щуплый паренек лет тринадцати-четырнадцати.
— Оглох? — Паренек взялся за ствол винтовки, потянул к себе. — Оглох, дядя?
— Что ты? — Часовой обеими руками прижал винтовку к груди. — Что ты? Что ты? Нельзя!
Но паренек не отпускал.
— Но-но! — спокойно сказал он. — Но-но, дядя! Не балуй!
В телеграфной комнате не было ни души. Под потолком горела большая двадцатипятилинейная лампа, на столе валялись какие-то бумаги, обрывки телеграфной ленты, стыл чай в эмалированной кружке — значит, есть, были тут люди. А вот поди ты — ни души. И не видно было, чтоб выходил кто.
— Надо быть, тут они! — сказал Потапов. — Заховались черти!
— Пошарить? — предложил Никита.
— Давай!
Шарить-то, однако, пришлось недолго. Никита нагнулся, посмотрел под стол. И увидел: сидит, обхватив руками шишковатую голову, какой-то человечек в форменной тужурке, подслеповатый и рябой.
— Вылазь, — сказал Никита. — Приехали.
— А стрелять не будете? — дребезжащим голосом спросил человечек.
— Не будем мы стрелять, — сказал Никита. — Вылазь.
Согнувшись в три погибели, пыхтя, ворча, человечек полез из-под стола. Встал, отряхнулся, вытер ладошкой пот со лба, вздохнул:
— Фу, умаялся!
— Вы кто такой? — спросил комиссар.
— За начальника, — ответил человечек. — За начальника полустанка.
— Телеграфист где?
— Тут.
— Где тут?
— Я.
— Вы и начальник и телеграфист?
— Именно, — сказал человечек. — И начальник и телеграфист.
— Что же ты так, один без пары, как петух на базаре? — сказал Никита.
— Временно, — сказал человечек. — Я-то, собственно, телеграфист, а временно за начальника.
— Ну, ладно, — сказал комиссар. — Садитесь.
— Куда прикажете?
— Хотя бы к аппарату.
— А зачем?
— А это там видно будет.
— Садись, честью просят. — Никита придвинул стул. — Да не бойсь. Не укушу.
Телеграфист, искоса поглядывая на Никиту, присел.
— Так вот, — сказал комиссар. — Дайте-ка Кленцы.
— Кленцы нельзя, — сказал телеграфист. — Связи нет.
— Что так?
— Там красные.
— Давно?
— С вечера.
— Вона что, — сказал комиссар. — Так, так. А Боровое можно?
— Боровое можно.
— Дайте Боровое.
— Даю.
— Вызовите дежурного по штабу.
— Есть дежурный.
— А ну, простукайте: «У аппарата начальник штаба пятой казачьей. Доложите: прибыли Буды — Боровое сводный офицерский, двадцать пятый пехотный, третий пластунский?»
Телеграфист, пригнувшись, долго работал ключом. Кончил. Подождал. Вдруг аппарат сам заработал. Побежала лента.
— Ну-ка? — сказал комиссар.
— «Указанные части Буды — Боровое прибыли», — прочел по ленте телеграфист.
— Так, — сказал комиссар. — Добре. Теперь вот что: «Какие еще части ожидаете?» Нет. Погодите. Не так. «Когда прибудут остальные части?»
Ответа не было долго. Наконец, аппарат заработал. Поползла лента.
— «Кто говорит?» — прочел телеграфист.
— Ага, — сказал комиссар. — Давайте: «Говорит начальник штаба пятой казачьей, полковник Степанов».
И опять молчание. Потом ответ: «Ждите у аппарата. Разговор сейчас продолжим».
— Подождем, — благодушно сказал Потапов. — Не под дождем.
— Да нет, — сказал комиссар, — не нравится мне это.
