Пока нормально - Шмидт Гэри (список книг TXT) 📗
Я чуть не взял ее за эти грязные руки. Мне кажется, она бы мне разрешила.
Почему, когда тебе хорошо, обязательно случается что-нибудь такое, что все портит? Почему?
Вот мы стоим там, Лил и я, Лил держит перед собой руки – и надо же было моему брату, этому уроду, прикатить на своем «стингрее» как раз в этот момент! И вот он слезает и смотрит на маргаритки. А потом на нас.
– Красота, – говорит он.
– Спасибо, – говорит Лил, потому что еще не знает, какой он урод, и не знает – хотя вы-то, конечно, знаете, – что на самом деле он вовсе не считает наши маргаритки красотой.
– Похоже, их полить надо, – говорит он.
Я чувствую, как у меня в животе завязывается узел.
– Не надо, – говорю я.
– Мы уже поливали, – говорит Лил.
– Маловато, – говорит мой брат-урод, подходит и встает перед ними.
Он наклоняется над первым цветком и выпускает изо рта шматок слюней – примерно такого же размера, как порция птичьего дерьма. Эти слюни падают прямо в цветок, и его головка сгибается под их тяжестью.
Потом мой брат-урод склоняется над следующим цветком. И выпускает новую порцию слюней.
Лил садится на велосипед и уезжает.
А мой брат плюет на каждый цветок по очереди. Огромными шматками, которые он добывает откуда-то из глубины своих легких.
– Теперь они выглядят гораздо лучше, правда, Дугго?
Я стою рядом, как придурок.
Видите – стоит жизни пойти на лад, как все тут же портится!
– Стоит жизни пойти на лад, как все тут же портится! – сказал вечером мой отец. – Работаешь как собака, черт бы его драл, и все у тебя идет хорошо – да что там хорошо, просто отлично, – потому что ты выкладываешься на всю катушку, а после позволяешь себе на пару минут задержаться в обед, чтобы восстановить силы. Кому от этого плохо? Я что, норму не выполняю? Так кому от этого плохо, черт бы его драл? Оказывается, мистеру Толстосуму Балларду! И он начинает выговаривать тебе за то, что ты опоздал: ему-де это обойдется в целых полтора доллара! «У нас здесь опаздывать не принято, – говорит он мне, когда я прихожу. – Из-за этого дело стоит, так что постарайтесь не превращать это в привычку». Я чуть не сказал ему: «Если я захочу превратить это в привычку, то превращу, и ты мне не указ, черт бы тебя драл!»
И так далее – а сам расправляется со своим мясом, зеленой фасолью и консервированными персиками.
– Да кем он вообще себя считает, а? – сказал отец.
Я чуть было не ответил, что мистер Толстосум Баллард, наверное, считает себя начальником моего отца, но я же не придурок. Руки у отца подрагивали, как будто ему не терпелось пустить их в ход, а я не хотел, чтобы он пустил их в ход с моей подачи. Так что я ел и помалкивал – в конце концов, именно этим он и посоветовал бы мне заниматься, если бы я что-нибудь сказал. А мать по большей части смотрела в окно.
– Стоит жизни пойти на лад, как все тут же портится, – повторил отец.
Когда отец с братом ушли, я помог матери отнести посуду на кухню.
– Спасибо за ужин, мам, – сказал я.
– Спасибо за маргаритки, – ответила она.
– Давай я буду вытирать, – предложил я.
Опять эта улыбка.
В следующую субботу дела с доставкой прошли лучше, в основном потому, что я уже помнил маршруты.
Ивлин Мейсон с Гардинер-стрит ждала меня у задней двери и открыла ее, чтобы я внес в дом пакеты с продуктами и положил их на стол в кухне.
– Какой ты худенький, – сказала она.
– По-моему, тут всё, – сказал я.
– Присядь-ка и налей себе стаканчик молока, – сказала она. А потом открыла коробку пончиков с корицей, которую я ей привез.
Вы не представляете себе, как я люблю пончики с корицей.
Я выпил стакан молока и съел два пончика. Не знаю, у кого из нас был более довольный вид – у меня или у Ивлин Мейсон.
– В следующий раз закажу шоколадные, – пообещала она. Я не стал возражать.
Во время второго рейса я слегка запутался, и мне пришлось спросить у почтальона, где живет мистер Лефлер. Я показал ему карту.
– Тебе надо на Вашингтон-стрит, – объяснил почтальон. – Она идет параллельно, но за два квартала от этой.
Когда я добрался до места, мистер Лефлер сидел на крыльце с лампочкой в руке. Он увидел, как я выхожу из-за угла, и встал.
– Наконец-то ты здесь, – сказал он.
– Я вроде не опоздал, – сказал я.
– Нет-нет. Просто мне нужен кто-нибудь, чтобы поменять лампочку над задней дверью. А то меня немножко шатает на стремянке, понимаешь.
Я поменял лампочку, пока он держал стремянку. Потом я слез и посмотрел на него.
Его и без стремянки немножко шатало.
– Еще что-нибудь? – спросил я.
Мы с ним обошли весь дом и поменяли шесть лампочек. Должно быть, до этого он много времени проводил в темноте.
– Замечательно, – сказал он. Видно было, что он на седьмом небе от счастья.
Потом он дал мне доллар бумажкой.
– Это за дополнительные услуги, – сказал он.
В последнем рейсе по городу я сначала пошел к Догерти – к той семье, чье мороженое растаяло в прошлую субботу.
Миссис Догерти встретила меня у заднего входа и первым делом стала проверять мороженое. Пятеро детей следили за ней сквозь сетчатую дверь.
– Мороженое опять растаяло? – спросила у матери самая младшая.
– Нет, Фронси. Сегодня нет.
– Это хорошо, – сказала мне Фронси. – Потому что Бен, Джоэл и Дэви мне говорили, что если оно опять растает, то им придется тебя убить.
Я посмотрел на троих мальчишек.
Они улыбнулись мне.
– Понарошку, – сказали они.
– Не знаю, не знаю, – сказала миссис Догерти.
А когда я доставил все городские заказы, мне пришлось отправиться к миссис Уиндермир. Заказ у нее был примерно такой же, как на прошлой неделе, – только чуть-чуть больше, на двадцать три доллара шестьдесят пять центов.
– Не забудь взять деньги, – сказал мистер Спайсер, и я обещал, что не забуду.
– Главное, спиной к ней не поворачивайся, – добавила Лил.
– Лилиан! – прикрикнул на нее мистер Спайсер.
– Я тебя предупредила, – сказала она.
День был достаточно жаркий, чтобы вспотеть как следует. Но небо было голубое-голубое, и когда дома кончились и дорога вышла в открытое поле, где только цикады трещали в тишине, Мэрисвилл показался мне не таким уж плохим.
Конечно, будь у меня бутылочка по-настоящему холодной кока-колы, он показался бы еще лучше.
Или если бы мы с Джо Пепитоном шли бок о бок и рассказывали друг другу всякие истории, а потом остановились бы в поле с цикадами, чтобы покидать мяч. Вот это было бы совсем хорошо. Прямо здорово.
Я шел, глядя в поле и представляя себе, как мы с Джо Пепитоном перекидываемся мячом, и тут случилась странная вещь. Может быть, тот самый бог вдохновения пролетел мимо и задел меня своим крылом. Не знаю. Но вдруг там, в поле, очутился вовсе не Джо Пепитон. Там очутился Лукас – хотя этого, просто чтобы вы знали, никогда не было и быть не могло. Но я прямо-таки видел нас – Лукаса, вернувшегося из Вьетнама, и себя самого, как мы перекидываемся мячом в голубой летний денек. Вот так. Кидаем его туда-сюда, а вокруг трещат цикады, гудят пчелы, и где-то высоко поет жаворонок, и пахнет нашими кожаными перчатками, и мяч шлепается в них со звоном. И Лукас смеется на солнце.
Это было все равно что увидеть привидение.
Добравшись до миссис Уиндермир, я услышал, как она стучит и звякает, поэтому обогнул дом, нашел Хитро Спрятанный Ключ, внес на кухню все ее продукты и разложил их по местам, начав с мороженого. Потом я открыл внутреннюю дверь и отправился за двадцатью тремя долларами и шестьюдесятью пятью центами. Я шел на стук и звяканье, пока не увидел ее сквозь стеклянную дверь: она лихорадочно печатала, одетая в другое оперное платье. В волосах у нее по-прежнему торчали карандаши. Руки метались, как переполошенные птицы.
Но прежде, чем постучать туда, я заглянул в голубую комнату.
Не знаю, сколько я простоял там, глядя на картину. Я даже не услышал, как замолчала машинка и как в комнату вошла миссис Уиндермир.
