«Мечта» уходит в океан - Почивалов Леонид Викторович (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Ночевали мы в отеле «Эксельсиор». Я с Абу в одной большой комнате, а Лене дали отдельный номер.
Рано утром в отель за нами заехал огромный, как вагон, туристский автобус, который вел Благоевич. Он еще вчера предложил отправиться в горы вместе с ним за немецкими туристами. Туристы ехали из Белграда в Дубровник, но в горах в ста километрах от моря испортился их автобус, ночевали в маленькой попутной гостинице и теперь с утра ждут, когда их вывезут. Надо торопиться, потому что среди туристов есть какой-то известный пианист — сегодня вечером выступает в Дубровнике.
Лена с нами не поехала. Рано утром я постучал в ее дверь, но никто не ответил. Постучал сильнее, и тогда откуда-то глухо долетел Ленин голос:
— Заходите!
Я вошел. Увидел на балконе Лену — второго помощника капитана с короткими косичками-хвостиками. Лена неподвижно склонилась над приставленным к спинке стула фанерным листом, к которому был прикреплен лист толстой белой бумаги. В одной руке у нее была кисточка, в в другой — коробка с акварельными красками. Лена даже не подняла головы, когда я оказался рядом с ней, слова не проронила в ответ на мое «Доброе утро!». Она рисовала! Я взглянул на ее лист и обмер. До чего же здорово! На листе еще не совсем четко, пока что в наброске, был изображен Дубровник — полуостров, на котором расположена наиболее старая часть города с крепостью, зданием старинной ратуши, узкими улочками и сложенными из светлого камня, похожими на крепости домами на улицах; за ломаным контуром города отдавало яркой голубизной море с белыми парусниками в нем, справа море ласково касалось спускающихся к берегу горных склонов. Горы забирались все выше и выше к верхнему краю листа и там, густо синея, превращались в зубчатые хребты. Красиво и очень похоже! Я постоял минуту молча и потом решился похвалить:
— Ты, Ленка, все-таки молодчина! Ну прямо как настоящий художник.
Она не удостоила меня ответом. Тогда я рассердился:
— Все это хорошо, но мы же договорились в семь выезжать из отеля. А ты и ухом не ведешь!
— Не поеду! — спокойно сказала Лена.
— Как это не поедешь? — удивился я.
— Не могу! — Она взглянула на меня такими задумчивыми, отсутствующими глазами. Помолчала минуту и сказала. — Вы поезжайте, а я останусь здесь и порисую. Ведь такой вид редко встретишь. Ну, правда! Жалко будет, если не нарисую.
— А для моего дневника сделаешь рисунок Дубровника?
Она улыбнулась:
— Пожалуйста, сделаю и для твоего дневника. Только надо, чтобы меня никто не трогал.
Я не стал на Лену обижаться. Рисует она хорошо. А всякому художнику нужно, чтобы ему не мешали.
Короче говоря, мы с Абу отправились в путешествие вдвоем. Выехав из Дубровника, автобус стал все выше и выше забираться в горы. То слева, то справа обрывались в бездну пропасти, море словно растекалось по горизонту — становилось все шире и просторнее, а Дубровник внизу постепенно превращался в щепотку белых крупинок. Потом дорога вдруг резко свернула в глубину гор, в окна автобуса дохнуло прохладой, море исчезло, вместо него замерцали под солнечными лучами зеленые волны лесов. Благоевич сказал, что мы миновали перевал, что западные, безлесые, выходящие к морю склоны гор позади, что теперь въезжаем в глубь Югославии, сейчас начнутся настоящие леса, древние, сосновые. Во время войны в этих лесах скрывались партизаны.
— Видите вон ту гору с двумя горбами? — Благоевич притормозил автобус и показал пальцем на синеющие хребты гор на другой стороне долины, куда спускалась дорога. — Вот как раз на этой горе мы вели бой с батальоном немецких альпийских стрелков, и там я был впервые ранен.
Мы добрались до небольшого отеля, расположенного в живописном месте на склоне горы, недалеко от магистральной дороги, по которой мы ехали. Здесь нас ждали десятка два немецких туристов. Немцы толпились у входа в отель и появление нашего автобуса приветствовали радостными восклицаниями.
— Они думают, что я немедленно покачу обратно, — проворчал Благоевич, выводя автобус на стоянку. — Как бы не так! Раньше чем через час не поедем. Надо передохнуть!
Он предложил Абу выпить в отеле кружку пива, а мне отведать мороженого. Оставив Абу с Благоевичем обсудить их дела, я отправился побродить по окрестностям. Около отеля начиналась тропка и осторожно уходила вверх по покатому склону горы в густой сосновый лес. Я пошел по тропке.
Лес меня встретил зеленым полумраком, прохладой, крепким запахом нагретой хвои и чуткой горной тишиной. Возвышались надо мной, будто дворцовые колонны, бронзовые стволы древних сосен. Я чувствовал, как у меня радостно сжимается сердце. Вдруг представлял себе югославских партизан, которые воевали в этих лесах. Шагнул в сторону от тропки, прошелся немного между кустов и на полянке увидел крепыш-боровик. Он был похож на маленького гнома, под коричневой шляпкой. Вот это удача!
Держа гриб, я весело и торжественно шагал по тропке к отелю — отдам гриб Благоевичу! На опушке леса на стволе поваленной сосны, подперев подбородок рукой, сидел человек и задумчиво смотрел куда-то вдаль, должно быть в долину, которая простиралась под горой. У чело векабыл острый профиль и большая копна седых волос, которые спадали ему на плечи. Под моей ногой хрустнула ветка, и человек быстро обернулся. Увидев гриб, он улыбнулся и поманил меня к себе.
Человек встал, что-то сказал на непонятном языке, взял меня за руку, повел к кустам, которые густо росли на самом краю леса. И вот тут на маленькой полянке я увидел целое семейство отличных боровиков, которые стояли в одну линию неподалеку друг от друга, как на выставке. Это было почти чудо: десять белых на одном месте! Такого грибного богатства даже в подмосковных лесах не встретишь.
Помогая мне собирать грибы, он что-то весело говорил. Я не понимал его, тогда он знаками показал, что тоже собирается идти к отелю и готов помочь мне донести добычу.
Шли мы бодрым шагом по тропке вниз под горку и радовались. Ведь нам с Абу эти грибы не нужны — где их готовить, раз живем в гостинице! Но вот Благоевичу они наверняка пригодятся. И я заранее радовался минуте, когда вручу хорошему человеку, старому партизану, столько первосортных грибов из его партизанского леса.
Недалеко от отеля мы и встретили Благоевича с Абу, обеспокоенных моим долгим отсутствием.
Вот тут-то и произошло самое неожиданное и удивительное. Мы с моим новым знакомым спустились под горку к отелю, подошли к поджидавшим нас Абу и Благоевичу, я протянул Благоевичу грибы и сказал:
— Это вам! — Потом кивнул в сторону незнакомца и добавил: — Он мне помог отыскать. Только я его совсем не понимаю.
Незнакомец улыбнулся и что-то сказал Благоевичу. Тот перевел:
— Это немецкий турист. Говорит, что грибы очень хорошие, из них получится отличное жаркое, что…
Благоевич вдруг осекся и снова поднял глаза на незнакомца. Некоторое время они пристально смотрели друг на друга. Вдруг Благоевич с изумлением произнес:
— Герр Ширен?
— Я, их бин Ширен…
На лице немца отразилось напряжение. Он мучительно пытался что-то вспомнить.
— Бора!
— Ганс!
Они протянули руки друг к другу и горячо, крепко обнялись. Потом долго хлопали в восторге один другого по плечам и говорили, говорили без умолку. Мы сразу поняли, что встретились давние друзья, которые не виделись много лет. Так нам Благоевич и объяснил, представляя незнакомца:
— Это Ганс Ширен. Тот самый человек, который спас мне жизнь.
В плену гестаповцы мучили и пытали его, добиваясь, чтобы он назвал местоположение партизанского отряда. Ночью Благоевич бежал из сарая, где его заперли, удалось сделать подкоп. Беглеца заметил солдат охраны и выстрелил вдогонку. Пуля пробила навылет плечо, но Благоевичу все же удалось скрыться. В поле за селом от потери крови он упал на дороге и потерял сознание. Здесь его и подобрал Ганс Ширен. Молодой парень, рядовой солдат, служил в музыкальном взводе при немецкой горной дивизии. Утром на заре шел в соседнее село, увидел на дороге раненого партизана и перетащил его в старый, полуразвалившийся сарай в поле. Каждую ночь с риском для жизни ходил к партизану и лечил его рану. Через две недели Благоевич окреп и смог отправиться в путь к своему отряду. Перед расставанием спросил Ганса, почему он спас партизана. Тот ответил, что не может послать человека на смерть, ненавидит и войну, и фашистов, считает своим долгом хотя бы чем-то помочь тем, кто воюет за свободу. Он музыкант, а не палач.
