Падение Херсонеса - Фролова Валентина Сергеевна (книги полностью бесплатно .TXT) 📗

Стратиг возмутился.

«Ложись!»… Трус-схоларий! Ты кому кричишь?.. А ромеи Рима ложились под стрелами варваров?

— Черепаху!.. Делать черепаху! — распорядился комес схолариев Евфимий.

Схоларии, обученные искусству боя, сомкнулись, подняв щиты. Сделали черепаху, с четырех сторон прикрыв стратига и закрывшись щитами сами. Но Игнатий оказался на коленях. Оскорбленный, силился подняться с рук и ног, распрямиться. Мешали ноги солдат, беспрестанно перемещавшиеся, но не теряющие черепаху.

Варвары были уже на стене. Защитники Херсонеса, толкаясь и мешая друг другу, бросились к внутренним лестницам. Задели котел со смолой. Тот опрокинулся. Горячая смола полилась по стене, обжигая своих. Добравшись до лестниц, ополченцы не спускались, скатывались с них.

Стража у ворот осталась без поддержки сверху, со стен. Кучка схолариев — и с секирами — была не страшна толпе. Изжаждавшийся охлос двинулся к воротам.

— Мир! Мир!

— Воды! Воды!

— Мир.

Толпа надвинулась на солдат. Сейчас все будет кончено. Подымут катаракту, откроют ворота.

Харон все пытался подняться с колен. Все соображал, как обуздать охлос, как остановить варваров, как повернуть события вспять, чтобы опять чувствовать себя ромеем, героем.

Смолы по стене разлилось много. И там, и там вспыхивали языки черно-багрового пламени. Обходить их стало трудно.

Группа варваров разметала черепаху, сбросив схолариев со стены вниз. Из группы вышел один… Харон сразу узнал его… Князь Владимир… Движением руки князь остановил разгоряченных бойцов. Хриплым голосом, вроде тоже давно не пил, сказал:

— Ну, стратиг, вот и встретились… Подымайся. Подожду.

Повернул голову к старичку седенькому, малосильному, но одетому в полные доспехи ратнику. — Голуб, говори все это на его языке… Подымайся, подымайся с колен. Слышишь?.. Вот я, князь. Ты меня обещал в дар дочери… Рабом… Дари, стратиг… Дай ему свой меч, Добрыня. Видишь, он без меча… Расступись!..

Широка стена. За ней Херсонес. За Херсонесом море. На мили, мили, мили, сотни миль море. А на другом берегу дворец царей Византии. И в нем царевна Анна, за которую спор.

Игнатий, к которому вернулись силы, легко и ловко вскочил с колен. Брать меч из рук славянина не стал. Увидел свой. Ага, князь! Ты хочешь равного боя! Получай равный бой! Посмотрим, кто полетит через минуту со стены!

С детства обучавшийся в схолах Константинополя, юность потративший на походы, стратиг поднял и щит сброшенного вниз схолария. Князь не торопил его. Дал изготовиться. Легко и небрежно, как на занятиях в схоле, стратиг свесил левую руку со щитом. Князь перебросил свой щит за спину, открыл удару мечом грудь… Или не то, освободил обе руки?.. Есть у руссов такое понятие — обоерукий. Боец сражается, надеясь не на доспехи, на свою силу, на свою ловкость.

Бойцы, держа мечи наготове, пошли навстречу друг другу. Лязг, треск, звон металла. Мечи взблескивают под солнцем, как молнии в небе при ясном солнце. Стратиг опять на коленях. Кровь хлещет фонтаном. Кажется, из руки.

И опять лязг, треск, звон. Все уже, все уже пространство до края стены.

Стратиг Херсонеса, знатный Патрикий Игнатий Харон пулей летит вниз.

Руссы ворвались в дом стратига. Владимир отыскал сухую, высокую гречанку. Схватил за волосы, черные, намотал их на руку. Сбитую с ног, заставил поднять лицо вверх, к себе.

— Раба захотела!.. Ну!.. Бери раба…

… На утро, полный раскаяния, призвал в просторный дом Игнатия старика Голуба. Вот и еще один грех. Гореть, гореть князю в гиенне огненной. Не христианин он. Плохой христианин. Ромеи говорят: все у людей — от Бога. И ум — от Бога. И глупость — от Бога.

Плачущую, жалкую Аспазию толкнул к Голубу. Сухотелую, смуглую и все же прекрасную в своей юности. Сказал:

— Бери ее, Голуб, в жены… Жалей ее. Не обижай.

Голуб, смирный с пеленок, стар. Не женой, внучкой будет ему дочь стратига.

Может, когда и мужа ей найдет.

Одним утешься, гречанка, рабой тебе не быть.

У славян рабов нет.

А когда совсем рассвело в синей-синей дали моря вспухло на горизонте облачко. По мере того, как подымалось солнце, облачко становилось различимее, видимее. И наконец все увидели, что это идет под парусами корабль.

Дромон.

Большой военный корабль.

Прошло некоторое время. В синей дали вспухло еще одно облачко… еще… еще… еще… Василевс слал помощь осажденному Херсонесу.

Слал запоздало.

Двадцать три корабля бросили якорь в бухте Херсонеса. Четырнадцать дромонов, семь хеландий — кораблей поменьше — и два торговых. На их борту было шестьсот воинов, меднотрубые метательные машины, огромные запасы состава «греческого огня». И на случай, если осажденный город голодает, двадцать тысяч медимов [5]пшеницы.

Все пришло слишком поздно.

Херсонес просил мира — Херсонес получил мир.

Стрелки руссов стояли на берегу со взведенными луками. Далеко летит, сверкая, пронзая молнией пространство, «греческий огонь». Но не так далеко, чтобы и конца полету не было. Стрела летит дальше. Руссы корабельщиков достанут, корабельщики руссов нет.

Лишь одному херсонеситу, пресвитеру Анастасу, разрешено было встретить ромеев. На носовой башне головного корабля «Двенадцать апостолов» стоял друнгарий, начальник отряда. Анастас должен был на ладье подойти к борту, подняться и вступить в переговоры с друнгарием. Князь ждал его в Большом доме, на холме над морем — в доме стратига.

Сопровождаемый стражей, словно взятый в плен, терзаемый мыслями об унижении, друнгарий шел по Херсонесу. С ним с десяток корабельщиков. Глаза патрикия загнанно бегали.

Город пал. Город в руках врагов. Все, что может патрикий, только выслушать князя руссов и принять его условия.

Владимир принял друнгария в доме стратига.

Сидел на короткой, обшитой золотой материей скамье, на которой в былые дни — в торжественные — восседал стратиг. Вокруг стояли его воины, человек двадцать, верно, самых знатных. Пресвитер Анастас, войдя впереди друнгария, встал ближе всех к Владимиру.

— Патрикий! — проговорил Владимир, а пресвитер Анастас тотчас перевел — Порфирогениту! Она мне обещана. Уходи назад со всем флотом и возвращайся с Порфирогенитой.

Друнгарий побагровел. С новой силой взыграла обида.

Скамья была слишком низка для князя. Чтобы восседать на скамье, обшитой золотом, ему пришлось широко расставить ноги. Тонкую, красивую, сильную руку он положил на колено. Если бы не перстни на ней, патрикию показалось бы, что князь был одет проще всех. Белая рубаха. Штаны. На ногах едва не онучи. Обидчивому друнгарию и в этом почудился вызов.

— Я над Порфирогенитой не властен! — надменно проговорил друнгарий.

— Порфирогениту, патрикий, — повторил Владимир, подымаясь. — И передай своим царям мои слова: «Князь сказал: „Взял Херсонес — возьму Константинополь“».

— Благочестивым не грозят! — вспылил грек.

— Порфирогениту!.. За твоих василевсов воююет шесть тысяч руссов. Помни, ромей, не за василевса воюют, — за меня. Приду, скажу свое слово, и мечи повернутся против василевсов.

.

Через одну луну, на заре, при попутном ветре флот ромеев поднял паруса и ушел в Константинополь. На борту «Двенадцати апостолов» прибавилось пассажиров. Это был мощный Добрыня, быстрый в уме, знающий все языки Голуб и пылкий, несговорчивый, признающий в переговорах только пользу руссов воевода Беляй.

.

Как только руссы взяли Херсонес, так и открылась им тайна «чуда» ромейского: во время осады они, руссы, что ни день засыпали ров, подымали насыпь к зубцам стен, а на утро насыпь исчезала. Оказалось, хитрые и трудолюбивые херсонеситы сделали подкоп под стену. Ночами перетаскивали землю во внутрь города, уносили подальше, ссыпали у Кентарийской башни. Руссы поразились, какой огромный холм насыпали.

Владимир и вои стояли у изножья. Ромеи, ромеи… Гору подняли. А вранья, вранья наворотили, стращая Богом, столько, что и горы мало. Стоило ли — ради вранья — менять древних богов на знак креста? Лучший разговор с тобой, ромей, видно, один — сбить с ног, да коленом на глотку.