Под уральскими звездами - Гравишкис Владислав Ромуальдович (книги txt) 📗
— Но вообще пробежалась я отлично, — проговорила она наконец. — Дошла до кордона, спустилась на Светлое и Собольской дорогой вернулась обратно. Напрасно вы, Зинаида Алексеевна, не ходите на лыжах: прекрасно успокаивает.
Успокаивает! Откуда ей известно, что Зинаиду Алексеевну надо успокаивать? Как трудно разговаривать, когда нужно что-то скрывать! То, о чем нельзя говорить, так и рвется с языка. Надо еще объяснить свой приход. Правда, можно и не объяснять: Валя часто по-соседски забегала поболтать. Скучно было сидеть одной в своей комнате. Но сегодня Вале казалось, что предлог надо непременно придумать, иначе Зинаида Алексеевна что-нибудь заподозрит, и тогда...
Наконец Валя нашлась и обрадованно сказала:
— Зинаида Алексеевна, напоите меня чаем. У моей плитки перегорела спиралька, а мне так хочется горячего!
Они пили чай, и Зинаида Алексеевна рассказывала о себе.
Приехала она в дом отдыха года за два до начала войны, поступила посудницей на кухню. Познакомилась с киномехаником Сергеем Мерсеневым. Поженились перед войной, стали налаживать семейную жизнь. Грянула война. Дом отдыха превратился в госпиталь. Зинаиду Алексеевну командировали на курсы поваров. Она вернулась, пожили еще немного, и муж ушел в армию. Потом родился Сережа.
Уже после Дня Победы пришло похоронное извещение: Сергей Мерсенев пал смертью храбрых второго мая и похоронен в одном из районов Берлина — Трептов-парке. Через год приехавшие из Германии офицеры рассказали ей, что там устроено кладбище, насыпан огромный холм. Венчает курган монумент, изображающий воина-победителя. Как-то в журнале она видела фотоснимок монумента: солдат с обнаженной головой, в плащ-палатке, с мечом в правой руке, с прильнувшей к нему крохотной девочкой в левой. Там, у подножия монумента, лежит Сергей Мерсенев, любимый человек, отец Сережи. Как он погиб? Легко ли? Или смерть была мучительной? Ничего она никогда не узнает...
— Остался у меня один Сергей Сергеич, только и отрады. Все отдам, чтобы рос здоровым, без горя и лишений! Вот почему, должно быть, я так боюсь за него. Места себе не нахожу, когда его нет подле меня, — горько усмехнувшись, закончила Зинаида Алексеевна.
От последних слов у Вали больно сжалось сердце. Она взглянула на кровать Мерсеневой, застланную небольшим Сережиным одеялом. Вспомнила, что большое темно-красное одеяло самой Зинаиды Алексеевны нашла на Собольской дороге и что лежит оно теперь в Валиной комнате. Валя почувствовала, что не может больше выносить этой лжи — пусть нужной, но все-таки лжи! — не может больше обманывать эту высокую, красивую, печальную женщину.
Притворно зевнув, Валя торопливо пробормотала:
— Ой, как спать захотелось! Спасибо за чай, Зинаида Алексеевна! — и поспешно убежала к себе в комнату.
Ни о чем не догадываясь, Зинаида Алексеевна легла спать. Ночью проснулась от тихого стука. Кто-то стучал в дверь одной из дальних комнат общежития. Очень слышный в пустом и тихом коридоре голос сказал:
— Алексей Мартыныч, пожалуйте на кухню. Лыжники из похода пришли, накормить надо. Директор приказал.
Говорила посудница Даша. Должно быть, повар Алексей Мартынович спросил, почему не предупредили с вечера.
— Вечером никто ничего не знал, Алексей Мартыныч, — объяснила Даша. — По тревоге ушли. Так вы придете? Ждут, уже в столовой сидят. Плиту я уже затопила, как же...
«Почему Константин Васильевич вызвал Мартыныча, а не меня? — подумала Мерсенева. Она подняла голову и по привычке посмотрела на Сережину кровать, но вспомнила, что его нет. — Должно быть, работы немного, вот и вызвали дежурного...»
Не спалось, она продолжала размышлять: «И куда ночью гоняли лыжников? Нисколько не жалеют ребят, в ночь-полночь устраивают походы!» Вот подрастет Сережа, и ему тоже придется ходить в ночные походы. Как-то сейчас они там, и сын и брат? Сумела ли Аня хорошо их устроить?
Она представила себе маленький колкотинский домик, заставленную мебелью тесную горницу. Аня, наверное, уступила гостям кровать, а сами хозяева улеглись на полу. А может быть, наоборот: гостям постелили на полу? Это даже лучше: Сережа любит спать просторно, раскинувшись. Не простыл бы только, на полу, наверное, дует, а Григорий вряд ли догадается поправить одеяло, если Сережа распахнется...
Григория Зинаида Алексеевна любила и жалела — большого, неуклюжего и очень неудачливого в жизни. Он вечно попадал впросак. Маленьким несколько раз тонул в Каменке. И речка-то такая, что летом пересыхала совсем, курицы переходили вброд, а Григорий умудрялся нахлебаться воды. Вытаскивали, откачивали, с трудом возвращали к жизни.
Пойдут ребята в тайгу на Урал по ягоды, и тут с Григорием что-нибудь да случится: то заблудится, то ногу об камень распорет. Раз провалился в заброшенную старательскую шахту, просидел в ней сутки, вытащили исцарапанного, покрытого синяками.
И все-таки он вырос, вырос большим статным парнем. Стал трактористом, научился играть на гармони, собирался жениться на соседской Наташе. Все перепутала война: Наташа ушла на фронт медсестрой и там погибла, а Гриша вернулся одноруким. Трактор водить уже не мог, поехал в город, поступил на тракторный завод контролером.
Трудной складывалась жизнь, но никогда Гриша не унывал. Призадумается, погрустит — и снова весел, шумен, бунтует, словно вот этот сиверко, что вторую неделю несется над седыми вершинами Урала, не ослабевая и не усиливаясь, заметая дороги мелкой снежной пылью...
Рано утром, не заходя на кухню, Зинаида Алексеевна отправилась к директору. Там был телефон, и она хотела позвонить в Собольское, узнать, когда приедут сын и брат. Директор стоял у окна и наблюдал, как из конного двора выезжают на работу лесовозы: дом отдыха строился. У стола сидел Сомов. После бессонной ночи лицо его обострилось. Он рассеянно просматривал листок с сегодняшним меню.
«Что это они так рано сегодня? Подъема еще не было...» — удивилась Мерсенева. Она поздоровалась.
Константин Васильевич оглянулся:
— Здравствуйте, Зинаида Алексеевна. Были в больнице? Как там?
— В больнице? — удивилась Мерсенева. — Зачем?
Директор прикусил губу и молча, по-стариковски ссутулившись, мелкими шагами прошел к письменному столу. Он был расстроен всем случившимся и чувствовал себя виноватым в том, что произошло ночью, — ведь это он не разрешил шеф-повару поехать в Собольское, так как было много работы в связи с приездом лыжников. А теперь он еще и проговорился!
Мерсенева не сводила с директора глаз:
— Зачем мне в больницу, Константин Васильич?
Директор посмотрел на Сомова умоляющим взглядом. Тот поморщился, как от боли, и встал
— Видите ли, Зинаида Алексеевна... — Он помедлил, лоб пересекла резкая морщинка. — Видите ли, вчера произошло несчастье Сережа заблудился в лесу.
— В лесу? — повторила Мерсенева и прижала руки к сердцу, всем существом ощутив, что на нее надвинулось что-то страшное. — Как в лесу?
— Ваш брат, возвращаясь из Собольского, провалился в шахту Мальчик пошел его искать и заблудился. Вы не волнуйтесь, мы нашли его. Но он, кажется, немного поморозился.
— Сереженька? Поморозился? — пролепетала Мерсенева. Глаза у нее широко открылись, она зашаталась.
Сомов подвел ее к дивану, отрывисто бросив через плечо:
— Дайте воды!
Стуча графином о стенки стакана, Константин Васильевич налил воды. Мерсенева оттолкнула стакан:
— Нет! Почему мне не сказали? Он всю ночь... А я спала! Спали! Где Сережа? Он жив?
— Жив, жив, Зинаида Алексеевна! Успокойтесь! Его увезли в больницу.
— Почему мне ничего не сказали? Я мать, он мой сын... Вы не имели права... Вы... Звери! — выкрикнула она и выбежала из кабинета.
Побледнев, Константин Васильевич молча переставлял с места на место чернильницу. Руки у него дрожали.
— Вот женщины — всегда так! — проговорил он. — Нервы...
— В больницу побежала, — сказал Сомов. — Распорядитесь хоть лошадь запрячь.
Стремительно бегущую в районное село Мерсеневу догнали уже на середине Светлого. Подъехав вплотную, Сомов и конюх Иван Захарович выпрыгнули в снег, взяли ее под руки и усадили в кошеву.
