Медведь и бабочка - Романовский Станислав Тимофеевич (читать книги онлайн бесплатно полные версии .txt) 📗
Он узнал Алёшу с матерью, поздоровался и пожаловался:
— Ни одной рыбы не поймал. Сак из рук вырывает.
— Кто? — спросил Алёша.
— Кама! На Каме ледоход. Народу собралось, как на демонстрацию.
Мать спросила:
— Иваныч, урожай нынче будет?
Старик Заиконников поставил шест на землю, опёрся о него, как древний воин о копьё, и ненадолго задумался.
— Честно тебе скажу, Александровна, — ответил он, — урожай будет.
Помолчал и прибавил:
— Старухи будут обижаться.
Алёша знал, что старик Заиконников по своим приметам погоду предсказывает правильно, но для пущей важности к предсказаниям погоды всегда прибавляет неопределённые пророчества. Сбываются они или нет — проверить никак нельзя. Вроде того что: «Железо будет ржаветь». Или как на этот раз: «Старухи будут обижаться». Как это понимать и как это проверить?
Заиконников взвалил шест на плечо и пошёл домой, а Алёша и мать с покупками в руках пошли на реку.
По берегу Камы стояло много людей, и гул голосов и гул льдин были одним весенним гулом половодья.
— Трескоток есть, а льдины еле шевелятся, — сказала мать.
Гражданин в шляпе объяснил:
— Затор. Сейчас лёд взрывать будут.
У Алёши заныли уши от предчувствия грохота, и он потащил мать вперёд, чтобы получше видеть и слышать, как всё это будет.
Затор виделся широким, с пол-Камы бугром, как бы ледовым полуостровом. Течение к нему прибивало льдины, и они, подминая друг друга, лезли вперёд, становились на ребро и крошились, и далеко слышался весёлый домовитый треск. Будто бабушка Устинья большим косарём щепала лучину на самовар, да не на один, а с запасом: на два, а то и на три праздничных самовара — гостей будет много, и гости уважительные, разговорчивые, одним самоваром не отделаешься!
На ледяной бугор вышли четыре солдата в зелёных стёганках. Над ухом Алёши, так что мальчуган вздрогнул, громовой голос объявил:
— Товарищи, здесь оставаться опасно: сейчас будут лёд взрывать. Прошу отойти к старым ивам!
Громовой голос принадлежал обыкновенному человеку с короткой трубой-усилителем, и Алёша про себя так и назвал этого человека «Громовой Голос».
— Товарищи, здесь оставаться опасно. Прошу отойти к старым ивам.
Первыми пошли Алёша с матерью, а за ними остальные. И всё равно Громовому Голосу пришлось много раз объяснять, что к чему, сердиться и даже махать трубой, пока народ, все до одного человека, не откатился к старым ивам, посаженным вдоль дамбы сто с лишним лет назад купцом-пароходчиком Стахеевым. Не им самим, конечно, а его работниками.
Отсюда солдаты гляделись маленькими. Они долбили лёд, протягивали провода и встряхивали ими, чтобы провода не перепутались.
— Эх, ты! — охнул Алёша.
По открытому пространству к взрывникам бежал маленький мальчик в красном костюмчике, и фигурка его была особенно красной на белом льду.
Толпа закричала на разные голоса, и, перекрывая их, грянул Громовой Голос:
— Мальчик в красном, вернись сейчас же!
Беглец только прибавил шагу. Громовой Голос побежал за ним, поймал его на бегу, привёл за руку к народу и спросил:
— Чей мальчик?
Никто не ответил, и Громовой Голос удивился:
— Не признаёте?
— Это бакенщицы сын, — припомнил кто-то. — Она зубы дёргать ушла, а он не пошёл с ней, здесь бегает.
— Присмотрите за ним, — попросил Громовой Голос и повернулся к Каме.
На ледяном бугре остался один солдат. Он нагнулся здесь, нагнулся там и вдруг, не оглядываясь, что есть духу побежал со льда на берег. На берегу он перешёл на быстрый шаг, а потом пошёл спокойнее…
За его спиной на ледовом бугре беззвучно выросло высокое ледяное дерево. Оно заиграло светом в прозрачных ветвях своих, стало опадать, и взрыв, от которого пошатнулась земля под ногами Алёши, потряс окрестности. От него ходуном ходило эхо и звенели осколки, большие и малые.
Народ подался к реке, и за общим шумом невозможно было разобрать, что говорит Громовой Голос.
Алёша с матерью к реке подошли последними. Народ ходил по берегу и по прибрежным льдинам, и Алёше страсть как захотелось посмотреть на воду, на затор после взрыва поближе. Он ступил на льдину — она не покачнулась под башмаками и только холодом отдалась в ногах.
— На земле стоим, и ладно, — сказала мать и вслед за сыном боязливо вступила на льдину.
На реке после взрыва прослушивалось роение, будто в улье весной ожили пчёлы. Это течение относило от затора льдины и даже целые острова. Весь он словно поворачивался набок, и гуще и сильнее пахло в воздухе открытой камской водой. Ещё бы к ней сенного горячего запаха — и вот оно лето, плыви, Алёша, на лодке, лежи на возу и слушай, как сочится с берегов запах роз — шиповник цветёт!
— Ну вот, — сказал человек в шляпе, который невесть как оказался опять рядом с Алёшей. — Путь расчистили, теперь скоро пароходы пойдут!
На краю льдины у самой воды Алёша увидел мальчика в красном. Он смотрел, что там, в глубине. Алёша подошёл и тоже стал смотреть. Вода была с парком и сверху светлая. Светлынь её скоро переходила в темноту, и эта темнота была не дном, а водой глубинной, и смотреть на неё после зимы можно долго.
— Эх, ты, — огорчился человек в шляпе. — Подлещика оглушило. Не туда смотрите! А ты, мальчик в красном костюме, отойди от воды.
В воде, на границе с темнотой, колебался, поблёскивая, широкий рыбий бок.
— Мама, вон он! — радостно закричал Алёша.
В это время красный мальчик оступился и без всплеска с головой ушёл под воду — никто и охнуть не успел.
Алёша как стоял в оцепенении, так и остался стоять, и только крепче зажал в пальцах верёвку, которой была завязана покупка — коробка с летней обувью.
А рядом в светлой воде неглубоко брезжило и расплывалось красное облачко.
Алёшина мать охнула, нагнулась, обеими руками поймала под водой красное облачко и вытащила его на лёд. Мальчик часто моргал, но реветь не собирался, с удивлением прислушивался, как по лицу, по губам стекает влага, и улыбался, оттого что столько людей сразу смотрело на него.
Советы посыпались, как горох:
— В тепло его!
— Горячим молоком напоить с мёдом.
— Чугун картошки сварить и над паром его держать.
Мальчик всё улыбался и вдруг, никто пошевелиться не успел, юркнул в толпу, в ноги, как в лес, пропал, и вот уже он карабкается по дамбе, домой бежит, к бакенке.
— Мать увидел, — сказал кто-то. — Вон она идёт.
— Не увидел, — поправили его, — а почуял. Как он её увидеть-то мог?
— Попадёт ему на орехи…
— Алёша, — спросила Алёшина мама, — ты у меня коробку с обувью не видел?
— Вот она, — сказал Алёша. — В этой руке у меня моя коробка, в этой твоя. Когда ты его вытаскивала, я твою коробку подобрал…
Они потихоньку выбрались из толпы.
— Рукава-то у тебя мокрёшеньки, — говорил Алёша.
— Мы их за ивами выжмем.
Они зашли за старую, с полым, обожжённым нутром иву, за оба конца выкрутили рукава маминого пальто, расправили их, чтобы не морщились, и мать похвалила Алёшу:
— Сильный!
— Хорошо кормишь, — ответил он солидно.
Мать улыбнулась:
— Стараемся.
Отсюда хорошо была видна Кама, льдины шли по ней ровно, а посредине просматривалась тёмная полоса стрежня — любой пароход пройдёт, ничего ему не сделается.
В автобусе впереди себя Алёша услышал разговор двух старух:
— Там, говорят, какая-то женщина ребёнка из воды вытащила. Нырнула, говорят, в чём была, и со дна его достала. Награждать её будут.
— Молодая женщина-то?
— Да, не старая…
Тут вмешался полный мужчина.
— Не женщина это, — на весь автобус авторитетно сказал он, — а Виктор Васильич Крутиков, пожарный. — И прибавил, скромно понижая голос: — Племянник мой.
Алёша посмотрел на мать. Она приложила палец к губам: не говори, мол, ничего, ради бога, что было, то прошло, да, ничего такого не было, рукава даже просохли.
— Кем он работает? — спросил кто-то полного мужчину. — Племянник-то твой?
