Мы вернёмся на Землю - Левинзон Гавриил Александрович (книги онлайн TXT) 📗
— Клавдия Дмитриевна, спросите меня сегодня, а?
— Ты же знаешь, — ответила она, — я спрашиваю, когда мне нужно, а не когда хочется ученику.
— Клавдия Дмитриевна, ну пожалуйста! — сказал я.
— Об этом меня не проси, — Клавдия Дмитриевна открыла дверь класса и показала мне рукой, чтобы я входил.
Я сел за парту очень довольный. Но вид я делал такой, будто очень расстроен. Я всё время поднимал руку. Потом начал выкрикивать: «Можно, я скажу? Можно, я скажу?» Клавдия Дмитриевна ужасно этого не любит. Она часто говорит: «Тех, кто якает, я не спрашиваю».
Но надо мной она сжалилась. Вдруг улыбнулась, лицо у неё стало добрым, она сказала:
— Ладно, отвечай.
И тут мне во второй раз в этот день захотелось провалиться сквозь землю.
Я встал… Не знаю, какое у меня было лицо. Я сказал:
— Вот только что знал, что-то из головы вылетело.
— Вылетело? — спросила Клавдия Дмитриевна.
— Вылетело, — сказал я.
Давно в нашем классе так не хохотали. Пять минут, наверно, Клавдия Дмитриевна стучала по столу ладонью и повторяла: «Да успокойтесь же!» Ей и самой смешно было, но она старалась не улыбаться. Но когда перестали смеяться, лицо у неё стало строгим. Она сказала:
— Водовоз, какой же ты хитрый!
Она влепила мне двойку в журнал, потом в дневник. Я пошёл на место и сел, но Клавдия Дмитриевна сказала: «Нет, встань и постой». Я стоял до конца урока. А Клавдия Дмитриевна спрашивала всех, кто вместе со мной якал или поднимал руку. Но они всё знали. Клавдия Дмитриевна повеселела. Когда уходила из класса, сказала:
— А я была о тебе такого хорошего мнения.
Все, кого Клавдия Дмитриевна спросила, окружили меня. Они хохотали, хлопали меня по плечам и «спасибо» мне говорили.
Я тоже хохотал и делал вид, что мне весело. Потом я разозлился, что Лапушкин сильно шлёпнул меня, и толкнул его в грудь. Он об парту ударился. Чуть не подрались… Но в класс вбежала Манечка Аб и крикнула:
— Кто хочет видеть нового «француза» — за мной!
Я побежал смотреть нового «француза». Нас возле учительской столпилось человек десять.
Когда кто-нибудь открывал дверь, мы смотрели на нового «француза». Я решил: раз «француз» новый, то спрашивать он не будет.
Но получилось не так, как я думал. Новый «француз» сказал, что хочет ознакомиться с нашими знаниями, и начал вызывать к доске. Меня он вызвал третьим. Я прочёл предложение, а перевести не смог.
— Почему не выучил? — спросил новый «француз».
— Так. Не выучил, — сказал я.
Новый «француз» не собирался мне ставить двойку. Он положил мне руку на плечо и хотел со мной поговорить. Но я выдернул плечо из-под его руки. Подумаешь!
— Что ж, давай дневник, — сказал новый «француз».
Видели бы вы, как посмотрела на меня Хмурая Тучка! Я сел на место и шлёпнул новым дневником о парту. Вот она, моя новая жизнь!
После меня «француз» вызвал Королькова. Корольков быстро перевёл и ответил все слова.
— Приятно спрашивать такого ученика, — сказал новый «француз».
Он поставил Королькову «пять» и уже улыбался до конца урока. А Корольков сидел впереди меня, не шевелился и не спускал с «француза» глаз. Я хотел у него спросить, сколько осталось до звонка, и дёрнул его за рукав, но Корольков не обернулся. Вот подлиза! Даже повернуться боится. Я нагнулся и ущипнул Королькова. Но Корольков всё равно не обернулся. Я его щипал до конца урока, а он сидел как ни в чём не бывало. Только уши у него стали совсем красные и даже как будто напухли.
Но когда наш новый «француз», Георгий Владимирович, вышел, Корольков заплакал. Он сидел за партой и вытирал ладонью слёзы, а Родионов жалобно смотрел то на меня, то на него. Подумаешь! Надо было сказать, сколько до звонка. Возле нас собрались ребята, и все утешали Королькова, но Корольков продолжал плакать. Вдруг Корольков встал.
— Почему?.. — сказал он и всхлипнул. — Почему вы ко мне так относитесь? Почему все ставят мне подножки, бьют меня сумками по голове, съедают без спросу мои завтраки? Когда надо решить задачу или перевести французский, то вы бежите к Королькову, а потом меня за это щипаете и бьёте сумками по голове! — Корольков опять всхлипнул, сел на парту и закрыл лицо ладонями.
Он так рыдал, что некоторые в классе даже побледнели, а Родионов и Хмурая Тучка, казалось, вот-вот заплачут.
Хмурая Тучка подскочила ко мне. Она так возмущалась, что долго ничего не могла сказать, а только тяжело дышала.
— Ты… — сказала она. — Ты… я думала, что сдержишь слово, а ты… самый гадкий в нашем классе.
— Иди ты знаешь куда? — сказал я. — В баню!
Хмурая Тучка села на парту и заплакала. Вот она, моя новая жизнь! Просто чудесно всё получилось!
Все в классе были против меня. Я это видел по лицам. А сами-то! Сами Королькову подножки ставили, а теперь возмущаются.
— Ладно тебе, Корольков, — сказал я. — Если бы ты не был подлизой, я бы тебя не щипал. Ты думаешь, я не знаю, зачем ты директора привёл, когда мы дрались? Чтоб потом не говорили, что Корольков видел, а не сказал. Ябеда ты, вот кто! — И я вышел из класса.
Просто не знаю, как я высидел остальные уроки. Мне хотелось дать себе по морде. Если б в классе никого не было, то я бы так, наверно, и сделал.
После уроков я пошёл в парк, сел на скамейку и стал думать, как быть с дневником. Ну как я его дома покажу? Ведь я же сказал, что начинаю новую жизнь. Хорошо бы купить новый. Но где взять денег? Я всё же придумал, как мне быть.
Я вернулся в школу, подождал звонка с первого урока второй смены и вошёл в шестой класс. Я вытащил из портфеля дневник и бросил на пол.
— Что хотите, то и делайте, — сказал я, — только не рвите.
Сначала на моем дневнике плясали. Потом я сказал:
— Хватит, теперь ставьте оценки.
Мне сразу влепили четыре двойки — и пошло: начали ставить и вперёд, и за прошлые дни.
— А теперь, — сказал я, — вот эти двойки переправьте на пять. — Это я велел исправить те двойки, которые мне поставили француз и Клавдия Дмитриевна. После этого я забрал дневник. Вид у него уже был не новенький, но я всё-таки был ещё не доволен.
На улице я стал на краю тротуара и бросил дневник под задние колёса проезжающего «Москвича». Мне нужно было, чтоб дневник стал совсем истрёпанным. Ну вот!.. Я положил дневник в портфель и пошёл домой.
Дверь мне открыла Мила. Я вошёл в комнату и увидел маму и коммерческого директора. Только его недоставало!
— Что случилось? — спросила мама. Она всегда узнаёт по лицу, если у меня в школе что-нибудь неладно.
— А! — сказал я. — Не везёт мне.
— Да что такое? — Мама сразу расстроилась.
— «Что! Что»! — сказал я. — Не везёт мне. Вот посмотри. — Я достал из портфеля дневник и показал маме.
Я сказал, что забыл его в школе, а когда пришёл забрать, то увидел, что ребята со второй смены вот что с ним сделали.
— Ну ничего, — сказала мама. — Купим новый.
Она и Мила сразу повеселели. Коммерческий директор взял из маминых рук дневник и начал рассматривать.
— Вот негодники, — пробормотал он, — вот негодники… — а сам мне незаметно подмигнул. Потом повернулся спиной к маме и Миле, протянул мне дневник и опять подмигнул. Всё, значит, понял. — В следующий раз не оставляй, — сказал он.
Я ушёл в свою комнату, бросил портфель на пол и стал расхаживать между столом и диваном. Вот это да! Коммерческий директор меня покрывает. Что же мне теперь, мириться с ним? Вот идёт. Он закрыл за собой дверь.
— Я — молчок! — сказал он. — Зачем волновать маму. Исправишь двойку, и никто не узнает.
Мне не хотелось встречаться с ним глазами.
— Да что ты голову повесил? — сказал он. — Бодрей, бодрей! Чего в жизни не бывает… — Он смотрел на меня и раздумывал. Потом начал опять: — А ну признавайся, за что ты на меня сердишься? Почему тогда не вернулся? Избегаешь меня, не здороваешься…
