Солнечная - Чуковский Корней Иванович (книги онлайн бесплатно серия .txt) 📗

— На Приморской, небось, не икают…

Впрочем, приморские явно отставали от солнечных.

Среди приморских были неискоренимые жвачники, то есть такие вялые и безвольные мямли, которые не умеют быстро справляться с едой, цепенеют над каждой тарелкой.

Несмотря на увещания товарищей, жвачники приморской площадки затягивали каждый обед на 10–12 минут.

Это внушало солнечным чувство самодовольства и гордости.

А приморские, видя себя посрамленными, горячо убеждали жвачников во что бы то стало подтянуться.

Злодеи-жвачники упорно не сдавались.

Тогда на приморской был вывешен агитационный плакат, сочиненный тамошним десятилетним поэтом:

Это, конечно, подействовало. Жвачничество сократилось на 48 процентов.

Но поздно: на Солнечной его ликвидировали целой декадой раньше.

Солнечные шли впереди также и по части лежания в постели. На Приморской доктора то и дело твердили:

— Нет, далеко вам до солнечных.

Но все же торжество победителей было неполное. Они знали, что стоит Ильку или Бубе выкинуть какой-нибудь трюк, и вся их победа превратиться в ничто.

Но Илько без мастирки присмирел и затих.

Он попытался было притвориться больным, чтобы его сослали в изолятор, к его милому Бубе, и для этого пустился на хитрость: сунул свой градусник в кружку горячего чая, и ртуть на градуснике подскочила до самого верхнего градуса, и няня с перепугу решила, что он сию минуту умрет, потому что с такими огромными градусами не прожить ни одному человеку.

Но доктор едва только взял его за руку и проверил по часам его пульс, сразу уличил его в мошенничестве:

— Ах ты, маримонда египетская!

После чего Илько окончательно стушевался и съежился.

Как-то вечером, дня через два, он попробовал пропеть свою «Гориллу», но все выразили такой страстный протест, что он моментально осекся и юркнул в постель, как в нору.

6. Ведра

А Буба?

Покуда ребята шили, пилили, строгали, лепили, кроили, буравили, Буба сонными глазами глядел на них в открытую дверь изолятора и, скучая, зевал во весь рот.

Ничто не занимало его. Он оживал только во время еды.

Все, что приносили ему, он съедал в один миг, не прожевывая, и сейчас же требовал:

— Еще!

Ему давали новую порцию, и он съедал ее еще быстрее, чем первую.

К остальному он был равнодушен. Даже когда Цыбуля вылепил из глины буржуя, в виде жирной хавроньи, сидящей верхом на пушке, и вся Солнечная хохотала неистово, так как буржуй у него вышел очень похож на него самого, на Цыбулю, Буба и не глянул в его сторону.

Впрочем, и ребята не слишком глядели на Бубу.

Их захватила работа. Адам Адамыч принес на площадку небольшие ведра для колхоза, изготовленные в здешней мастерской, и сказал, что их нужно выкрасить в зеленую краску.

Ведер было около сотни, а краска была не простая, эмалевая.

Красить ведра — великое счастье. Вы берете ржавое ведро, некрасивое, в царапинах, в пятнах, проводите зеленою кистью, и оно сейчас же хорошеет, становится молодым и нарядным. Тогда его подбирают ходячие и вешают на длинную палку рядом с другими такими же, и они сверкают на солнце и качаются под ветром, как живые, и запах от них идет замечательный.

«Дай мне хоть три тысячи ведер, я бы красил их и красил без конца!» с увлечением думает Сережа, макая широкую кисть в густую, вкусно пахнущую краску.

Но что это с Бубой? Он как будто впервые проснулся. Жадно глядит на зеленые ведра и, вытянув длинную шею, внюхивается, словно лягавая, в смолистый запах эмалевой краски.

Губы у него шевелятся и шепчут какое-то слово. Наконец он громко и протяжно кричит:

— Цыба-а-рка!

— Чего тебе? — кинулась к нему няня Аглая.

— Цыбарка! Цыбарка!

Аглая не поняла, но на всякий случай рассердилась:

— Как ты смеешь говорить такие слова? Замолчи сейчас же, а то…

И убежала прочь. Она думала, что цыбарка — ругательство.

Буба на минуту притих, но потом завопил опять:

— Цыбарка-а-а!

Сережа схватился за голову. Пропала Солнечная! Осрамилась навеки! Сейчас Буба сделает что-то ужасное — и все соревнование вдребезги.

Зюка объяснил ему шепотом:

— По-нашему, по-украински, цыбарка — ведро.

И в то же время кто-то закричал:

— Ведро!.. Ведро!.. Он просит, чтобы ему дали ведро.

И все заволновались:

— Не давайте!.. Разобьет!.. Поломает!..

Но Адам Адамыч сказал своим бесстрастным и настойчивым голосом:

— Нина! Возьми ведро и отнеси к нему.

Нина замахала костылем:

— Что вы! Что вы! Ни за что! Укусит!

Адам Адамыч медленно открыл чемоданчик, достал оттуда жестянку с эмалевой краской и, подняв с земли одно из некрашеных ведер, спокойно пошел к изолятору. Все смотрели на него, как на смельчака-укротителя, входящего в клетку к удаву.

Буба схватил ведро и сейчас же, словно боясь опоздать, сунул кисть в эмалевую краску и, брызгая, мазнул по ведру. И когда на ведре появилась полоска, такая зеленая, такая пахучая, он засмеялся, или вернее, заржал… И сейчас же оглянулся в испуге: не отнимут ли у него это счастье? И видя, что никто не отнимает, с той быстротою опять окунул свою кисть и опять провел зеленым по рыжему, и опять заржал от удовольствия. И сейчас же окунул ее снова.

— Не брызгай! Не брызгай! Ровнее! Спокойнее!

Но Буба ничего не слышал, и глаза у него были пьяные.

Все с тревогой следили за ним: сейчас он схватит свою зеленую краску и плеснет из жестянки Адам Адамычу в бороду. Но он по-прежнему радостно ржал и наслаждался работой. Понемногу, убедившись, что никто у него ничего не отнимет, он стал действовать гораздо аккуратнее, не суетясь и не брызгая, прилагая все усилия к тому, чтобы мазки были ровные и не оставляли проплешин.

Адам Адамычу это очень понравилось. Он повторял, кивая головой:

— Так-так-так-так-так.

За эту привычку тактакать ребята звали его пулеметом.

— Еще!

И ему дали второе ведро, и он красил с таким же восторгом, и Адам Адамыч снова тактакал над ним.

Ребята смотрели на него и удивлялись.

Но Адам Адамыч не удивлялся нисколько, как будто Буба всегда был такой, и на следующий день, как ни в чем не бывало, дал ему новую работу: склеить транспарант для подшефных колхозных ребят — из картона и разноцветной бумаги.

7. Бубино горе

В этот день случилось большое событие. Вернулась из больницы тетя Варя, желтая, худая, но веселая. Рука у нее была забинтована и висела не белой салфетке. Ребята хором по-военному крикнули ей:

— Здрав!

— Ствуй!

— Те!

«Те» прозвучало у них очень звонко и четко. В санатории считалось особенным шиком возможно звонче выкрикивать «те».

Тетя Варя порывисто кинулась к ним:

— Наконец-то я с вами, голыши мои милые!

И когда они вдоволь нахвастались перед нею своими роскошными бумажными шапками (она заставила их надеть эти шапки) и развернули перед ней все богатства, накопившиеся в стеклянном шкафу, и показали ей Цыбулину хавронью, и рассказали про попугая, про мастирки, про глобус, она спросила:

— А где же Буба?

И они наперебой затараторили, какое с Бубой случилось великое чудо, и она была очень обрадована:

— Видите, я говорила…

И побежала к нему в изолятор полюбоваться его трудолюбием.

Но вдруг всплеснула руками и вскрикнула, потому что этот образец трудолюбия мрачно лежал у себя в постели и с обычным своим сонным и злым выражением лица мял и рвал бумагу на клочки, которую дали ему склеить, словно бумага провинилась перед ним, и он наказал ее за эту вину. Разноцветные обрывки кружились на сквозняке, словно бабочки, и вихрем неслись на площадку. Это все, что осталось от его транспоранта.