Хроникёр - Балуев Герман Валерианович (книга жизни .txt) 📗
И все это тоже было в прошлом. Как будто льдина, на которой я дрейфовал, раскололась, и на большей ее части удалялось все, мною обжитое, а я оставался на голом осколке и знал, что на нем мне требуется не возобновлять прежнее, а осуществить совсем новую жизнь.
В чем эта новая жизнь, я одновременно знал и не знал. Потому что пока не знал — что делать. Знал только — как. Пока мы ставили сруб, я сам с собой обсудил себя и понял, что до сих пор задавал вопросы, на которые уже есть ответы. А, скажем, такие люди, как Курулин и Федор Красильщиков, задавали себе вопросы, на которые ответа нет. Которые надо добыть! И дороговатой, быть может, ценой. Та средняя позиция, на которой я каким-то образом оказался, делала меня порой интересным, но не делала нужным. Не делала необходимым. Приговор был в том, что все написанное я мог бы и не писать — ничего бы не изменилось.
Это открытие не только не придавило меня, а, напротив, как бы даже удовлетворило: ну вот, де, что? удостоверился?! Я чувствовал, что выхожу на новый, последний для меня уровень правды, на котором и говорится главное. И в этом главном, как в гене, заключено все! Я предвидел опасности, которые меня ожидают. И чувство личной независимости, спокойного достоинства освобождающе поднималось во мне. Все в моей жизни наконец-то становилось на свои места.
4
Мы грузились в катер, Зина и «Верка-бизьяна» стояли на граните, и Зина зорко смотрела на нас из-под ладони. Надо признаться, что ко мне и Курулину она относилась с большим сомнением. Время от времени, спохватившись, она останавливалась посреди дела и смотрела на нас, наморщив лоб и распустив пухлые губы: что за люди?! Смеются, что замминистра и писатель, а на самом деле кто? В нашей рванине, в нашей манере держаться, в наших обрывочных, едких, состоящих почти из одних многоточий разговорах, в нашем бескорыстии она чуяла что-то тревожащее и опасное. И возможно, чувство не обманывало ее.
Федя оттолкнулся от самодельного пирса, рванул шнур заводки, и мы с Курулиным прощально взглянули на Зину, «Верку-бизьяну» и на громадно-желтый, с оконными провалами черными сруб. Озеро было спокойно, Федор заложил курс «через», чтобы на всякий случай прижаться к сургучовым скалам противоположного берега и под их защитой идти на Майну. Я позвал его, и они с Курулиным (старым судоводителем!) поменялись местами. Это торчало из прежней, отходящей от меня, словно льдина, жизни как вина и как боль, и оставить Федора в обретенной им первобытности я не мог. Я чувствовал, что должен что-то сделать. Но что я мог сделать? Всего лишь сказать.
— Ты знаешь, чем отличаешься от меня и Курулина? Мы сперва делаем глупость, а потом случившееся обдумываем. А ты сначала как следует обдумаешь, а уж потом делаешь глупость!
Федя простодушно и приязненно улыбнулся, ожидая, что будет дальше.
— Через три часа вертолет. Садишься вместе с нами и улетаешь отсюда!
— А они? — показав глазами в сторону удаляющегося кордона, простодушно удивился Федор.
— В принципе! — раздражился я. — Можем вернуться сейчас и забрать! Можем улететь завтра! Не в этом дело. Где ты ее нашел? — неизвестно отчего разъярился я.
— В Майне, — отодвинувшись от меня, с некоторым испугом сообщил Федя.
— А дочка?.. Ведь ее надо учить!.. Воспитывать!.. Ты здесь зачем, извините, засел? Добить теорию Всеобщности? Так я же вижу, чем занята твоя голова! Где травы накосить козе, так? Где вагонки на обшивку дома достать! Как корму на зиму наготовить маралам! Медведи вылезли на южный склон погреться — ты их, бегаешь, с биноклем считаешь... Федор Алексеевич! Да на кой тебе черт считать медведей? Это же для тебя пустое! Чего ради ты псу под хвост выбросил жизнь?
— Ну, во-первых.., —покраснев, сказал Федор.
— Сейчас ты будешь логически обосновывать, как у тебя все прекрасно. А еще Лев Толстой сказал: все, что требует доказательств, — ложь! Правда очевидна. Она не требует никаких доказательств!
— Вот я и чувствую, безо всяких доказательств, что мне здесь хорошо!
— Да чем, милый? Ты что, травоядное?!
— А почему ты думаешь, что делать космические корабли лучше, чем считать медведей?
— Платят больше! — захохотал я. — Нет. Стой! Ты признаешь, что ты совершил глупость?
— Я не закончил свою теорию, вот ты и сердишься, — наивно сказал Федор.
— Я не сержусь. Но надо же иметь силу не погрязать в своих заблуждениях! Ошибся? Ладно. Отойдем на исходные позиции!
— На какие? — удивился Федор.
— А на такие, что нынче открытия делаются в институтах! В атмосфере содействия и противодействия мысли! Твоя теория могла бы дозреть или окончательно развалиться, когда ты сидел в окружении двухсот таких же умных, как ты, докторов наук! А здесь ты к кому можешь обратиться? К козе?
— Леша, я всегда считал тебя крупным человеком. В смысле понимания того, что...
— Без добавления было лучше!
— Если ты в теорию Всеобщности не веришь — а ты не веришь! — то какая разница, где я сижу: в лаборатории или здесь? Здесь, по крайней мере, мне интереснее.
— Да! Не верю! Не могу судить с точки зрения физики, но все твои социальные предпосылки и, так сказать, экологические — оч-чень сомнительны! Что значит, природа нас подталкивает: пора, мол, драпать? А жутчайшие засухи четырнадцатого века? А наползание ледника на Европу? Это куда и кого подталкивало? Нет, Федя, что-то не то... Едва ли природа нам подмигивает. Хорошо было бы! Но скорее всего, она к нам равнодушна. Да и все прочее, что ты гребешь себе в подтверждение: экстремизм, ядерная опасность, людям лень стало работать... А работать всегда было лень.
— И ты все шесть лет над этим думал? — с сильнейшим любопытством спросил Федя.
— Думал! — разозлился я. — Твоя теория меня поразила. Ты гений, Федор! Но гений потому, наверно, и гений, что он не увязает в ошибке, не делает вид, что все идет как надо.
— Гений не ошибается, — сказал Федор.
Ну Федя! Не опротестовал, что он гений...
— Зачем же ты приехал строить мне дом? — спросил Федор. И я почувствовал, что он загнал меня в угол.
Я грянул, Федор подхватил, и мы прокричали, перекрывая надсадный вой мотора:
На середине озера стало качать. И лицо сидящего на корме Курулина секло загорающимися на солнце брызгами. Он переждал наш крик и прокричал нам в свою очередь:
Зина-то хоть верит, что ты был серьезным ученым?
— Нет, — сказал Федор.
Я сипло и как-то оскорбительно захохотал.
— Я иногда чувствую в ее взгляде вопрос: не беглый ли я уголовник? — простодушно сказал Федор.
— Так вот, милый! — сказал я. — Я приехал и дом построил, чтобы тебе было где прийти в себя и оглядеться. Жизнь-то широкая! А ты как шоры надел: либо одну свою теорию видишь, либо кордон! И не в Москву я тебя тащу, а в жизнь! Человек должен заниматься делом, соразмерным себе, иначе он самоубийца!.. Когда за тобой приезжать?
— За мной приедут, — сказал он, сконфузившись.
—На золотой карете?
Он мучительно поколебался, но не смог преодолеть свою правдивость:
— Да.
Ну Федя!
— И когда же ты это событие ожидаешь?
— Через год.
— Черт с тобой! — сказал я. — Через год я за тобой приеду. Договорились?
— Ладно.
— И тебя не удержат твои роскошные грядки?
— Нет. Может быть, и хорошо, что ты в меня больше не веришь.
— Да ты что?! Я — это запасной вариант, понял? А получится, примчится за тобой золотая карета, я на ней же с тобой и уеду — на запятках, в виде ливрейного лакея.
