Семнадцатилетние - Матвеев Герман Иванович (читать книги онлайн бесплатно полные версии txt) 📗
Хлопанье дверей, торопливые шаги и взволнованный голос в коридоре прервали ее размышления. Она притворилась спящей.
В комнату вошла мать, и Валя почувствовала на своем лбу прикосновение холодной руки. Затем раздался шепот:
— Ну, как она, папа?
— Обед у меня готов. Разогревать, что ли?
— Я спрашиваю, как она себя чувствует? — несколько громче спросила мать.
— Не знаю. Вроде ничего…
— Ела что-нибудь?
— Нет.
— Жаловалась на горло?
— Не слыхал…
— Тише, разбудишь… пойдем туда.
Шаркая ногами, дед поплелся в коридор. Через приоткрытую дверь Валя слышала их разговор:
— Доктор приезжал?
— Никого не было.
— Я звонила в поликлинику из школы. Значит, позднее приедет. Давно она уснула?
— Да она не спит.
— Как же не спит? Я подходила… Температура, кажется, меньше.
Брякнул звонок. Все жильцы имели свои ключи, — значит, пришел посторонний. Наверно, врач. Валя слышала, как скрипнул замок и открылась входная дверь. С площадки лестницы о чем-то спросили, и голос показался Вале очень знакомым.
— Проходите, девочки. Она сейчас спит, — приветливо сказала мать.
Валя затаила дыхание. Неужели это кто-нибудь из их класса? Клара, Светлана?
— Она больна. У нее тяжелая форма ангины, — говорила мать. — Температура все время очень высокая…
Пришедшая о чем-то спросила, но как ни напрягала Валя слух, голоса узнать не могла.
— Этого врач еще не определил, — донесся до нее ответ матери. — Я боюсь осложнения. Она у меня такая впечатлительная. Все эти ваши… школьные неприятности на нее так сильно подействовали… — пожаловалась мать. — Откровенно говоря, я даже не понимаю, почему вы пришли. Ведь вы же ее оттолкнули от себя, исключили.
— Мы пришли не из-за нее, а из-за себя, — сказала Катя. Теперь Валя узнала ее голос.
— Не понимаю. Объясните, что вы этим хотите сказать? — спросила мать.
— Что же тут непонятного, — заговорила Женя. — Она не только ученица нашего класса, но еще и ученица нашей школы. А потом… как бы это вам… Ну, в общем, она может поступать, как ей угодно, но ведь мы не можем поступать, как она… У нас другое понятие о долге и товариществе. Поэтому мы и пришли.
Все это Женя проговорила быстро, но Валя разобрала каждое слово, хотя из-за волнения смысл разговора, плохо доходил до ее сознания.
«Они пришли… они пришли», — шептали ее губы. И ей хотелось вскочить, выбежать к ним навстречу.
— А потом вы неправильно выразились, — заметила Катя, — не мы ее оттолкнули от себя, а она нас оттолкнула от себя.
— Игра слов!
— Ну что вы! Это совсем разные вещи! — громко воскликнула Женя.
— Тише, девочки! Она спит, — предупредила мать и закрыла дверь в комнату.
Остальную часть разговора Валя не слышала. Она долго лежала не шевелясь, под впечатлением этого прихода, и думала о том, что ей теперь делать. Больше она не могла ждать. Не известно еще, когда она поправится, придет в школу и сможет обратиться к классу с признанием своей вины. Нужно действовать скорей, как можно скорей!
Прошло два дня. В школе шел четвертый урок. В учительской сидели Варвара Тимофеевна, Василиса Антоновна и Константин Семенович.
— Этот вопрос мы почему-то скромно замалчиваем, — говорила Василиса Антоновна. — Скромности у нас хоть отбавляй. Одаренные от природы, наиболее способные дети заброшены, и вполне понятно, что они не растут, не развиваются, как могли бы расти и развиваться. Учителя все время возятся с двоечниками и совсем мало обращают внимания на способных детей. Учатся на пятерки — ну и хорошо! А ведь не в этом же дело. Мы должны добиваться, чтобы способности людей в нашем обществе развивались во всей полноте. В этом заинтересовано государство. Так я говорю, Константин Семенович?
— Согласен.
— А вы согласны, что мы слишком много возимся с двоечниками?
— Там, где большие классы, да.
— Вот, вот… Какая-то уравниловка. Подгоняем под среднюю успеваемость. Этот вопрос меня давно волнует, но я не знаю, где и как его поставить…
— В печати, — сказал Константин Семенович.
— Не умею писать.
— На учительской конференции, — заметила Варвара Тимофеевна.
— Вот уж бесполезное занятие, — безнадежно махнув рукой, сказала Василиса Антоновна. — Этот вопрос нужно ставить в Министерстве просвещения, а может быть, и в Совете министров. Такое явление не только в нашей школе…
Константин Семенович сидел, откинувшись на спинку стула, и задумчиво постукивал карандашом по столу. Василиса Антоновна затронула действительно очень серьезный и очень сложный вопрос. И как раз недавно он беседовал по этому поводу с комсомольским активом школы.
После партийного собрания в учительской часто возникали горячие и принципиальные споры. Обсуждались газетные и журнальные статьи, разбирались различные случаи школьной жизни, и почти все учителя принимали в этом участие. Равнодушных становилось все меньше.
Самым отрадным было то, что личные мотивы, личные обиды, придирки и недоразумения, всегда мешавшие искреннему и прямому обмену мнений, отходили на второй план. Учителя охотно сбрасывали «тогу непогрешимой мудрости» и перестали бояться высказываться. «Что страшного в том, что они заблуждаются? Они обыкновенные люди и могут ошибаться, но здесь, в коллективе, их поправят товарищи и помогут найти верную и единую для всех точку зрения. Советская школа слишком молода и ищет новых путей воспитания. К опыту дореволюционной педагогики нужно относиться очень критически».
В учительскую вошла Фенечка и подала Константину Семеновичу письмо.
— Мамаша Беловой Валентины заходила, но только торопилась на службу и ждать не могла. Велено в собственные руки вручить.
Константин Семенович разорвал конверт, на котором было написано: «Константину Семеновичу и всему десятому классу», развернул бумагу и облегченно вздохнул. Этого признания он ждал давно, и долгое упорство Беловой вызывало в душе педагога даже сомнение: «Правильно ли я поступил, позволив коллективу ее исключить?» Он видел, что девушка осознала свою вину и порочность своего поведения, но признаться в этом ей мешали упрямство и себялюбие. История затягивалась и могла ее озлобить. Если бы она нашла сочувствующих вне школы, то временное исключение из коллектива могло сыграть не положительную, а резко отрицательную роль в жизни девушки.
Пока Константин Семенович читал письмо, урок кончился и в учительскую стали возвращаться преподаватели. Вошла Марина Леопольдовна.
— Вот окончание истории с Беловой, — обратился к ней Константин Семенович.
— Я знаю, что это вас беспокоило, — сказал он и протянул полученное письмо.
Марина Леопольдовна не сразу поняла, о чем говорит Константин Семенович. С недоумением взяла она письмо и, отойдя к окну, начала читать.
После каникул ее отношение к руководителю десятого класса резко изменилось. Может быть, это объяснялось тем, что Константин Семенович со всеми держался всегда ровно, сдержанно и доброжелательно, может быть, избрание его секретарем партийной организации показало ей доверие к нему преподавательского коллектива, и она поняла, в свою очередь, что он ничем не заслужил неприязни. А может быть, это объяснялось охлаждением к ней учениц десятого класса, которое было вызвано ее несправедливой ревностью и придирками к Константину Семеновичу. Так или иначе, но Марина Леопольдовна пересмотрела свое отношение к Константину Семеновичу и была очень довольна, что этот конфликт не пошел дальше разговора с директором. Письмо Беловой лишний раз напомнило учительнице ее ошибку, и она почувствовала неловкость.
— Н-да… На этом «чистом листе» написано много лишнего… — многозначительно сказала она, возвращая письмо. — Но я рада за Белову. Это для нее полезный урок.
— А что тут лишнее? — спросил Константин Семенович.
— Тут ничего лишнего! Вы меня не поняли. Я где-то читала, что душа ребенка при рождении похожа на чистый лист бумаги, куда воспитатели наносят все, что угодно, — пояснила учительница.
