Улица младшего сына - Поляновский Макс (читаем книги онлайн TXT) 📗
Где же Ланкин? Как найти его теперь, чтобы выполнить задание командира, чтобы получить сведения, которые так нужны партизанам, и сообщить тем, кто на поверхности, о положении подземного отряда?
Растерянно брели по улицам Старого Карантина два маленьких разведчика. Они вышли на дорогу, ведущую к Камыш-Буруну, за которым, резко отчеркнутое белым, заснеженным краем берега, синело море. Там, далеко в дымке, чуть виднелся, а больше угадывался противоположный берег Керченского пролива — Тамань, желанная, своя… А вокруг мальчиков, растерянно бредущих по дороге, все сейчас было не своим, все было насильно отнятым чужими и отвратительными пришельцами. Какое-то страшное заклятье легло на землю, дома, людей…
Но ничто не ускользало от внимания разведчиков. Недаром их звали в каменоломнях «Глаза и Уши». Они издали видели, как немцы опять подтягивают, подвозят орудия к району каменоломен, как опутывают всю округу колючей проволокой, как роют, бетонируют доты. Немцы, видно, по-прежнему считали, что в старокарантинских каменоломнях скрывается целая армия партизан.
— Гляди, как стараются, — шепнул довольный Володя своему спутнику. — А тут, смотри, у них, верно, штаб…
— Это раньше наша школа была, — отозвался Ваня и вздохнул, поглядев на красивый двухэтажный дом, во дворе которого скопилось множество немецких машин. — Вон я за тем окошком сидел в прошлом году.
— Ох, дурные мы с тобой были, Ваня, верно? — сказал Володя. — Помнишь, как, бывало, иногда, если урока не поспел выучить, в школу неохота ходить было? Отлынивали…
— Да, уж глупее глупых были, что толковать, — согласился Ваня.
— А сейчас бы, — продолжал мечтательно Володя, — ей-богу, сидел бы на парте, не шелохнулся, только бы слушать, что в классе объясняют. Любому «посредственно» бы обрадовался. Сколько бы ни задавали, спасибо бы еще сказал.
Они обошли школу и внезапно остановились, не в силах двинуться дальше. На пустыре за школой, прямо перед ними, на столбах с перекладиной, где раньше были трапеции и кольца для гимнастики, висели два трупа. Мальчики со страхом переглянулись и подошли поближе. Медленно подняли они голову кверху, всмотрелись в повешенных…
Сомнений не было. То были Москаленко и Ланкин. Ветер с моря качнул трупы, повернул их, и разведчики увидели, что на груди у висевших привязаны доски с коряво и жирно выведенными надписями. «Партизан» — было написано на доске, на которую свесилась седая голова Пантелея Москаленко. «Так будет со всеми, кто помогает партизанам», — прочли мальчики на впалой груди у Ланкина. И маленьким разведчикам показалось, что и море вдали, и небо над ними, и весь воздух вокруг потемнели. И эта чернота была во сто крат страшнее и злее подземной тьмы, в которой они жили уже второй месяц.
Потрясенные, стараясь не глядеть друг на друга, ступая почему-то на цыпочках, мальчики отошли от этого страшного места.
Да, не таких сведений ждут там, под землей, партизаны. Нет больше Москаленко, нет Ланкина. Через кого теперь держать партизанам связь с подпольным центром Крыма?
Целый день бродили маленькие разведчики по Камыш-Буруну. Многое они успели высмотреть, подметить, сосчитать, услышать и запомнить за этот тяжелый день. Рано, по-зимнему, и быстро, как всегда на юге, темнело. В пять часов дня, как гласил приказ, расклеенный на всех заборах, прекращалось хождение по поселку. Приказ грозил расстрелом без предупреждения каждому, кто появится после пяти часов на улице. Надо было возвращаться. Все, что можно было заметить, услышать, запомнить, мальчики вызнали. Но когда, возвращаясь из Камыш-Буруна, они увидели близ шоссе за голыми, облетевшими деревьями красную крышу домика Гриценко, Володя остановился и просительно взглянул на Ваню.
— Ваня, — нерешительно начал он, — я тебя об одном попрошу… Укройся сейчас где-нибудь, чтобы тебя люди не заприметили. Ведь тебя здесь каждый помнит… А я смотаюсь к вашей хате. Очень мне, Ваня, охота узнать: маму не забрали? Как она там… Я только гляну минутку и сейчас же обратно. И голоса не подам. Даю слово, Ваня!
Ваня, думая об утренней встрече, только кивнул, вобрав голову в дернувшиеся плечи:
— Как знаешь, Вова… Не попадись только смотри… Все загубишь.
Почерневшими осенними огородами, с которых ветер смел снег, незаметно подполз Володя к беленькому домику Гриценко. Здесь все было таким знакомым… Вот большая кадка, возле которой когда-то он поссорился с Ваней из-за ртутной капли от разбитого градусника. Вот сарайчик, где хранили они свои рыболовные принадлежности. Сейчас к его двери был прислонен немецкий мотоцикл. Должно быть, в доме стояли немцы. Надо было соблюдать осторожность. Володя тихонько приподнял голову над кадкой, за которой он спрятался, вгляделся в окно домика и сразу увидел мать.
Евдокия Тимофеевна сидела у самого подоконника, зябко закутавшись в платок, и что-то шила. Володя, вцепившись ознобленными пальцами в край кадки, не мигая смотрел через двор на мать. Остывавший закат освещал ее лицо. Но как страшно изменилась и похудела она за этот месяц! Совсем старушка стала… Володя заметил, как тряслась ее рука, когда она, должно быть, пробовала продеть нитку в ушко иглы. Ей это так в не удалось. Володя увидел, как из глубины комнаты кто-то подошел к матери и взял у нее из рук шитье. Он узнал сестру Валю. Эх, Валька, Валентина, счастливица Валендра! Ничего ты не понимаешь! Стоишь ты рядом с матерью и даже не догадываешься, как это хорошо, когда около тебя совсем рядом мать: заскучал и прижался к ней. Что же ты стоишь, дурная? Обними ее скорей, да бережно… Слабая она…
Но Валя уже отошла в глубь комнаты.
Как захотелось Володе подбежать к окну, забарабанить кулаками по стеклу, может быть, в последний раз кинуться к матери, припасть к ней, схватить ее за плечи обеими руками, глядя не отрываясь в склоненное лицо ее, закричать: «Мама, гляди, это я! Ты не волнуйся, мама! Ты, наверное, беспокоишься, думаешь, что меня уже нет в живых, что нас там немцы в каменоломнях газами отравили, камнями завалили? Нет, гляди, мы, назло им, живые! Вот я, мама, послан на разведку нашим командиром. Ты не бойся, мама. Все будет хорошо, ты только не волнуйся. Ты только пойми: я выполняю партийное задание. Эх, если б узнал папа, он сразу бы понял! Он моряк и коммунист. Он бы тебе все как надо объяснил…»
Так бы и сказал Володя матери, если б мог, не таясь, подбежать к окну, если бы не должен был прятаться в двух шагах от нее, как того требовали долг и осторожность разведчика. А сейчас он стоял на коленях за промерзшей кадкой, и только губы у него беззвучно шевелились: «Ой, мама, ой, мама, ты мама… ничего ты не знаешь…»
А мать внезапно вздрогнула, встала, приблизила лицо свое к самому стеклу окна, обвела усталым, каким-то оскудевшим взглядом двор и сперва медленно, а потом быстро опустила штору затемнения. И черная штора эта пала в окне и отгородила Володю от матери, с которой, может быть, ему уже не суждено было больше свидеться…
Володя отполз от кадки, добрался до огорода и побежал туда, где терпеливо ждал своего маленького командира Ваня Гриценко. Надо было немедленно возвращаться в каменоломни…
«Ничего-то ты, мама, не знаешь!.. „ Так твердил про себя Володя, спеша пробраться через задворок к одинокому сарайчику, за которым должен был прятаться Ваня. «Ой, мама, ничего ты не знаешь… ничего ты не видишь из своего окошка!“
А мать знала многое. Знала она вместе с Валей такое, что и в голову Володе не приходило. Правда, и Евдокия Тимофеевна и Валентина жили в полном неведении о том, что происходило в подземной крепости. Ничего не знали они о судьбе Володи, дяди Гриценко и Вани. До них только доходили слухи о дерзких вылазках партизан. Они видели, как боятся гитлеровцы обитателей каменоломен, к которым теперь и близко нельзя было подойти: все было оцеплено, везде стояли часовые, повсюду бродили патрули фашистов.
Но зато мать и сестра знали многое другое, о чем не мог догадываться Володя.
В самом деле, откуда было знать ему, что Евдокия Тимофеевна и Валя в определенные дни поочередно наведываются в Керчь? Этого требовало дело, в которое были посвящены только они двое — мать и дочь.
