Разгневанная земля - Яхнина Евгения Иосифовна (библиотека электронных книг .TXT) 📗
Пристально, как и эти одиннадцать офицеров, следил за удалявшимся Бемом и Янош Мартош. Примчавшись из Арада, он так и не сошёл со взмыленного коня, увидев, что приехал слишком поздно.
Он глядел на осиротевших гонведов, а они читали в его изумлённых глазах: «И здесь всё кончено?!»
— Откуда вы? — спросил его один из офицеров.
— Из Арада. Я уехал оттуда тотчас, как узнал об измене Гёргея.
Офицер повернулся к гонведам, разрезавшим знамя на одиннадцать частей:
— Режьте на двенадцать!
Янош бросил на офицера благодарный взгляд:
— Спасибо! — Помолчал и добавил: — Не довелось мне сражаться под командой генерала Бема. Я о нём много наслышан… В Вене дралась на баррикадах моя невеста, Каталина Нереи…
— Каталина? Госпитальная сестра? Знаю её… После несчастного сражения под Шегешваром я её не видел. Полевой лазарет, в котором она работала, был настигнут русским отрядом. Она, должно быть, в одной из ближайших деревень.
— Покажите мне дорогу на Шегешвар, — попросил Янош.
— Я поеду с вами… Меня зовут Имре Кемени…
Широкополая, засаленная шляпа, короткая поношенная куртка, старые посконные штаны, парусиновое пальто преобразили недавнего депутата Государственного собрания Михая Танчича. Опасение быть узнанным австрийскими чиновниками снова заставило его сбрить бороду. Босой, с сапогами в руках, он ничем не отличался теперь от венгерского крестьянина.
Михай Танчич пешком отправился из Арада вслед за войсками Гёргея. Совесть его требовала, чтобы он был там, где его народ и весь мир ожидал решающего этапа борьбы. Он, как и Кошут, не допускал мысли, что Виллагош, где находилась главная квартира Гёргея, станет могилой революции.
Но то, что увидел Танчич под Виллагошем, потрясло его. Гонведы складывали своё оружие в пирамиды и, рыдая, бросались перед ним на землю… Он видел, как гусары целовали своих верных коней и закалывали их, а потом ломали свои сабли. Он видел, как артиллеристы, плача, бросались на свои пушки, обнимали их, как дети, которых разлучают с матерью. Танчич испытал величайшее горе. Но глаза его оставались сухими: бремя, тяготившее его душу, было слишком велико, чтобы он мог плакать.
Усталый сидел Танчич на траве у обочины дороги. Душераздирающая картина капитуляции у Виллагоша, как кошмар, преследовала его воображение. Измена! Не поражение, нет, нет! Предательство — вот что заставило народ сложить оружие… «Если мы не сокрушим имперские войска на Лейте, то разгромим их у Пешта; если не у Пешта, то на Тиссе, так или иначе, мы их разгромим… Помешать этому может только измена!» — вспомнил Танчич слова Кошута… Великий человек, сумевший зажечь народ национальной идеей, поднять его на защиту своей независимости, не разглядел врагов, шагавших рядом в мантиях ревнителей свободы!
Никто не обращал внимания на пожилого крестьянина, да и Танчич, погружённый в свои мысли, не поднимал взгляда на проезжавших мимо русских солдат.
Нет, не всё кончено! Медленно, слово за словом отпечатывалась в голове Танчича мысль Петёфи: «Если какая-нибудь идея становится всемирной, то скорее можно уничтожить мир, нежели выкорчевать из него эту идею!»…
— Янош, дорогой мой… Ведь это почти чудо, что мы встретились здесь!
— Нет, Като, не чудо… Просто я решил: ни перед чем не остановлюсь, а тебя повидаю. Я мчался сюда, к Бему и к тебе. Оказалось, что поздно. Но я ещё не верю: неужели всему конец? Неужели убит Петёфи?
— Шандору Петёфи я сама закрыла глаза, — горестно молвила Каталина.
— Сколько смертей! Но страшнее смерти измена! А я видел её собственными глазами. Я не могу говорить о Гёргее, меня душит гнев. Он изменник!.. Не на нём ли лежит вина и за смерть моего друга Ханкиша?!
Оба помолчали. Каталина ласково дотронулась до плеча Яноша:
— Как тебе удалось меня найти? И зачем ты пришёл, дорогой? Ведь тебе нельзя здесь оставаться…
— Знаю, всё знаю и сейчас же уйду. Кемени дал мне адрес своих друзей в Триесте: в портовом городе, на пристани, можно получить временную работу, и никто не станет доискиваться, кто я такой, откуда пришёл… Хороший человек этот Кемени, дай бог ему удачи. Он и тебя помог мне разыскать. Я так и решил: пусть будет потом что будет, но я тебя увижу хоть раз, одним глазком на тебя взгляну.
— Эх, Янош, — покачала головой Каталина, — тяжёлые настали времена для всех нас! И что впереди, неизвестно. А ты всё такой же беспечный: «Будь что будет»!
Янош нахмурился:
— «Беспечный»! Какой же я беспечный? Вот если бы я сказал тебе: «Като, едем со мной в Триест и заживём мы там так, чтобы никогда больше не расставаться», — вот тогда ты могла бы назвать меня беспечным. Но я знаю, что это невозможно. И поэтому я только снова тебя спрошу: вот мы расстаёмся… надолго расстаёмся, будешь ты меня ждать?
В голосе девушки неожиданно зазвучали прежние задорные нотки, когда она спросила:
— Ждать?.. А чего ждать, не пойму?
Янош взглянул в тёмные глаза Каталины. Что-то сверкнуло, загорелось в их глубине.
— Как бы ни было долго, сколько бы ни пришлось, всё буду ждать тебя, Янош!
Эпилог
Туман… Дым… Копоть… Словно пелена закрыла в эту осень 1850 года красивые невысокие дома, решётки парков Лондона. Над Венгрией небо расстилается синим покровом, разливая яркий свет, веселя душу. А здесь, в Лондоне, и небо другое. Весь горизонт заволокли тёмные тучи… А может, это копоть его закрыла. Хмуро, невесело… Столько людей, такое движение… Дилижансы, омнибусы, кебы, кареты, фиакры… С непривычки закружится голова.
Но к движению Янош уже привык. Однако правду говорят: горек хлеб на чужбине. Янош это познал на собственном опыте. Всё же пожаловаться он не может. Сколько хороших англичан встретилось ему на пути сюда из Триеста! Первый человек, с которым он встретился и с кем заговорил по-немецки, оказался матросом с торгового корабля «Британия». Узнав, что Янош бывший гонвед и что он спасся от карателей венгерской революции, матрос познакомил его со своими, товарищами, а они уговорили капитана взять Яноша на корабль. Здесь был нужен сортировщик шерсти, которую капитан скупал через контрабандистов у венгерских крестьян.
Нет, ни на Англию, ни на товарищей по пивоваренному заводу, принадлежавшему Барклаю и Паркинсу, куда вскоре устроился Янош, жаловаться ему не приходилось.
Однажды в короткий обеденный перерыв Янош рассказывал товарищам:
— … Сколько генералов казнили, а уж как они верили Гёргею!.. Так погибли Аулих, Дамианич и многие другие, которые пошли с ним в русский лагерь. А оттуда их сдали прямо в руки Гайнау…
— Гайнау? — переспросил один из рабочих. — Да ведь этот палач сейчас тут! В качестве важного путешественника он осматривает наш завод.
И в самом деле, усмиритель Италии и Венгрии барон Гайнау, совершая путешествие по Англии, в первую очередь пожелал осмотреть достопримечательности Лондона. Хорошо принятый в кругах лондонской знати, Гайнау прибыл на пивоваренный завод Барклая и Паркинса.
Стоило ему поставить свою подпись «Гайнау» в книге почётных посетителей, как имя кровавого усмирителя тотчас облетело весь завод: рабочие побросали работу и устремились ему навстречу.
— Это тот, кто потопил в крови Италию и Венгрию!
— Он сёк женщин кнутом!
— Он своими руками расстреливал восставших!
— На тачку его! На тачку!
На голову кровавого фельдмаршала австрийской армии, одетого сейчас в штатский костюм, набросили охапку сена, и со всех сторон на него посыпались удары.
— Запомни навсегда, что у тех, кого ты уничтожил, найдутся тысячи братьев и, куда бы ты ни забрёл, они отомстят тебе за них!
— На тачку его! На тачку!..
Как ни отбивался австрийский фельдмаршал, сильные рабочие руки бросили его в тележку, на которой выносили мусор, и вывезли за ворота завода, прямо на улицу.
Так и осталось неизвестным, кто первый предложил и кто первый поднял руку на барона. Предателя среди рабочих не нашлось, а администрация завода не очень-то стремилась узнать имена зачинщиков.
