Цирк Умберто - Басс Эдуард (серии книг читать бесплатно txt) 📗

— Да. Это объясняется тем, что я впервые в Праге. Никогда еще здесь не бывал. А ведь нет ничего ужаснее, чем работать перед незнакомым зрителем. В каждом городе своя публика. Если бы я проводил на сцене три четверти часа, тогда другое дело. Но у меня весь номер рассчитан на двадцать минут, и я не могу тратить ежедневно по пяти минут на борьбу за зрителя, пытаясь настроить его на соответствующий лад. Поэтому в города, где мне еще не доводилось выступать, я приезжаю за десять — двенадцать дней до премьеры, чтобы изучить публику. Теряешь две недели, но иначе я не мыслю своей работы. Зато, когда я попаду сюда вторично, на десять дней раньше срока должны будут мчаться к театру зрители, а не я.

— Не сомневаюсь; поэтому мы очень сожалеем, что вы подписали контракт всего на две недели, а не на месяц. Недостатка в зрителях не будет.

— А что, если я не понравлюсь? Нет, уважаемый, рисковать незачем. Зритель — существо коварное, и никогда нельзя быть уверенным в нем заранее. Конечно, я мог бы пренебречь этим обстоятельством — контракт есть контракт, убытки понесла бы дирекция. Но я смотрю на дело иначе. Я много запрашиваю, но хочу, чтобы театр с моей помощью тоже не остался внакладе. Порядочность прежде всего. А как в Праге с квартирами? Мне, знаете ли, нужна такая, где я мог бы топать и драть глотку. Жилец я, в общем, спокойный, но есть у меня одна слабость. В каждом городе я обхожу ветошников и скупаю всякое старье — шляпы, шапки, мужское и женское платье, мундиры, ливреи; старьевщики считают, что у меня тихое помешательство. Добро бы еще тихое! А то ведь я тащу все это домой, наряжаюсь перед зеркалом и, если получается что-нибудь забавное, начинаю горланить и прыгать как сумасшедший. Не знаю, право, чем это объяснить. Человек я уравновешенный, но стоит надеть чужой мундир, особенно если он мне по вкусу, как я точно электризуюсь и ору, будто в доме пожар. Такая уж у меня дурацкая натура, самому неловко. Жить в гостинице я не могу и у слабонервных хозяев — тоже. Но что делать! Зато покричишь этак годика два-три по часу в день, смотришь — получается пятиминутный номер, а четыре раза по пять минут — на это уже можно существовать. Странный хлеб, не правда ли?

Стеенговер достал адреса квартир. Многие хозяйки из Карлина, с Поржичи, из Флоренцы предлагали театру свои услуги. Артисты были образцовые жильцы — добропорядочные, скромные, экономные, они никогда не возвращались слишком поздно, не доставляли неприятностей. Отоспав свои пятнадцать или тридцать ночей, они расплачивались, укладывали чемоданы и исчезали, чтобы через пять-десять лет неожиданно появиться вновь — так, будто они только вчера съехали с квартиры, — и потребовать ту же комнату, тот же утренний кофе с рогаликами, те же услуги, что и прежде.

Артисты варьете играли небольшую, но существенную роль в жизни Карлина. Вашек в первые же дни своей новой деятельности понял, что это совсем иная ветвь, нежели артисты цирка, хотя она и питается соками того же дерева. В цирке все разъезжали вместе, большинство людей объединялось в нем на всю жизнь. Образовав своего рода деревню на колесах, они возили за собою домашний очаг, жили одними радостями и невзгодами, тесно сплетая свои судьбы. Так выковывалось настоящее, прочное братство. Артисты цирка повсюду были дома, артисты варьете всюду оставались чужаками. Им не с кем было отвести душу; их интересы ограничивались собственным номером; они скитались по свету, замкнувшись в себе, и оживлялись лишь при встрече с коллегой. Ни одна категория людей не придавала такого значения проблеме «стола», как артисты варьете. Прага, Вена, Париж, Варшава, Лондон — в представлении артистов, вся жизнь этих городов сосредоточивалась в каком-либо кафе, адрес которого непременно значился на их послужном списке; здесь они могли встретиться с людьми того же цеха и той же судьбы, могли вести с ними традиционные разговоры о расписании поездов и таможенных досмотрах, о директорах и капельмейстерах, о том, в какой программе выступали их общие знакомые и какие изменения произошли в той или иной «фирме» — так называли в те времена содружество двух или нескольких артистов. В этой трудной, холодной и одинокой жизни поселение на временной квартире являлось для них большим и важным событием. Отель сулил то же отшельничество, каковым являлась вся их жизнь, да он им был и не по карману; частная же квартира, обходившаяся гораздо дешевле, помимо всего прочего, приобщала их к простым человеческим радостям, одаряла частичкой жизненного тепла. Список с адресами квартир был неотъемлемой дорожной принадлежностью каждого артиста; на всякий случай они заносили туда любые сведения о хозяевах квартир чуть ли не всех европейских городов и, оставшись в одиночестве за столиком кафе или в поезде, перечитывали подобный список, как захватывающий роман. Одни записи будили в них воспоминания о прошлом, другие вселяли надежды на удобства и уют в будущем.

Некоторые артисты путешествовали с женами, которых терзала та же ностальгия бездомной, скитальческой жизни. У других находился в мире уголок, куда они возвращались в летние месяцы, чтобы освежиться и отдохнуть. Хуже всего приходилось тем, кто, женившись на артистке, не мог по какой-либо причине создать с ней «фирму» или даже выступать в одной программе. Подобная участь постигла и швейцарского музыканта Людвига Вехтера.

Убедившись однажды в том, что он пользуется неизмеримо большим успехом в амплуа комика, нежели как вторая скрипка в оркестре, Вехтер придумал себе смешное имя Бимбам Бимбам и начал скитаться в качестве клоуна-эксцентрика. В одном из театров ему вскружила голову красавица хорватка, выступавшая с группой дрессированных фокстерьеров. Они поженились и ездили вместе, но вскоре супругам пришлось расстаться. Собачки так полюбили своего веселого хозяина, что госпожа Вехтер не могла справиться с ними. Пока Бимбам Бимбам находился за кулисами, фокстерьеры работали невнимательно, кое-как; когда же он выступал сам, они рвались к нему и лаяли из своих клеток до изнеможения. Госпожа Вехтер попыталась заменить наиболее неистовых, но это не помогло: привязанность к господину Вехтеру, как зараза, распространялась на всех новичков.

— Моя золотая Милица, — сказал ей Бимбам Бимбам после того, как однажды собаки освободились от намордников и выбежали на сцену во время его выступления, — ничего не поделаешь: видимо, у меня ярко выраженный fox-appeal! [167]

Вынужденные выбирать между супружеством и собачками, они, как истые артисты, отдали предпочтение последним и разошлись. С тех пор Бимбам Бимбам навещал свою Милицу и ее фокстерьеров, лишь получив ангажемент в незнакомый город. Из двух недель, которые он посвящал ознакомлению с местной публикой, четыре дня отводилось им на визит к жене.

— Все-таки это лучше, — говорил он с удовлетворением, — чем брак укротителя Барона с укротительницей Ирмой Конде. Теми двигала чисто укротительская страсть. У него двадцать четыре тигра, у нее два десятка львов. Они мечтали о гармонической жизни, но со дня их свадьбы еще не нашлось варьете, которое ангажировало бы для одной программы сорок четыре хищника. Человек предполагает, а бессловесная тварь располагает!

В отличие от большинства артистов, господин Бимбам Бимбам был превосходный собеседник, приветливый, словоохотливый и по-детски веселый. Держался он с достоинством, величаво, но стоило ему заметить, как люди оглядываются на него и шепчутся о его сходстве с Гете, он незамедлительно сдвигал шляпу набекрень, засовывал руку за вырез жилета и превращался из Гете в Наполеона. Он охотно болтал с персоналом и ежедневно наведывался в привратницкую к пану Дворжаку. Однажды он обратил внимание, что тот выкрикивает свои приветствия раньше, чем проходящий мимо достигнет двери или окошечка его каморки. Господин Бимбам спросил, как это он, не видя человека, умудряется определить, кто идет. Пан Дворжак признался, что распознает своих по походке. Комик намотал это на ус и через три дня спускался по лестнице той же ленивой, шаркающей походкой, что и Стеенговер, и долго хохотал, когда из привратницкой донеслось: