«Из пламя и света» (с иллюстрациями) - Сизова Магдалина Ивановна (читать книги онлайн без регистрации txt) 📗
Он посмотрел на Лермонтова:
— И вас я… за стихи ваши о нем принял в свое сердце… Да, я благодарен вам за них, как вся та Россия, которая их знает.
Ах, вот вспомнил о ком! — встрепенулся он вдруг. — В Риме познакомился с одним народным поэтом, подлинно народным. Он сонеты пишет на… транстеверинском наречии… И поэмы пишет. — Гоголь помолчал. — Пушкин им заинтересовался бы. Да, везде он, и всегда я о нем помню! Что бы ни услышал, что бы ни увидел прекрасное, вижу и слышу Пушкина перед собой…
Он еще раз поднял на Лермонтова глаза, полные глубокой тоски.
— И вот сейчас, — продолжал он, — когда я буду вас слушать, потому что я надеюсь послушать сегодня ваши стихи, перед тем как мы расстанемся с Москвой, — я буду думать о нем и о том, что он сказал бы, если бы слушал вас в этот вечер вместе со мной. — Он незаметно смахнул слезу.
В саду уже стемнело, и Лермонтов все равно не разобрал бы рукопись, да и не было у него с собой ничего: все уложил Ваня в чемодан. Но он думал в последние дни о некоторых переделках «Мцыри» и потому, что в памяти его жила сейчас именно эта поэма, решил прочитать те места, которые не подлежали изменениям.
Он встал и, прислонившись к старому тополю, начал с той строфы, которой был более доволен:
С первых слов Гоголь точно преобразился. Он весь потянулся к Лермонтову и слушал, как слушают дети, — не спуская с поэта расширенных глаз, с полуоткрытыми, точно от удивления, губами.
Лермонтов кончил, но никто ничего не говорил. Молчал и Гоголь. Потом с какой-то торжественной медлительностью он встал и подошел к Лермонтову.
— Если бы он был здесь и если бы слушал вас вместе со мной, он сказал бы вам то же, что говорю я — от всего сердца: что вы его наследник, идущий за Пушкиным великий русский поэт.
Гремели за заборчиком сада далекие московские пролетки, и чей-то голос пел за открытым окном.
Было уже поздно. Лермонтов обнял Гоголя, простился с остальными и пошел к себе — готовиться к отъезду.
Он наступил, наконец, этот вечер, как ни хотелось ему в этот раз, чтобы он подольше не приходил.
С неба сеялся теплый и мелкий дождь, от которого раскрывались в садах набухшие почки. Затерявшийся где-то в вышине серебристый обрывок дождевой тучки, освещенной луной, тихо угасал, закрываясь легким весенним туманом.
Вокруг тройки, поданной к крыльцу дома Павловых, стояло небольшое число провожавших Лермонтова московских друзей.
— Ну, Михаил Юрьевич, — сказала Каролина Карловна, когда он уже сел в кибитку, — я видела во сне, что вы вернулись: значит, так и будет. Мы ждем вас скоро назад со славой и со стихами!
Он грустно улыбнулся:
— Какая же может быть слава у опального офицера? Что вы!
— Я говорю о вашей растущей славе русского поэта, — сказала она очень серьезно.
Он приподнял фуражку, потому что лошади уже тронулись.
— Не забывайте! — И, посмотрев на остающихся, крикнул: — Самое ужасное — это забвение!..
Они стояли и смотрели вслед его тройке, пока она не скрылась в конце длинной улицы в вечернем сыром тумане.
Когда тройки уже не было видно, Николай Филиппович с тяжелым вздохом сказал Каролине Карловне, которая, не шевелясь, стояла все на том же месте.
— Вся жестокость царя сказалась в этом деянии: ему мало того, что он послал его, кавалериста, в пехоту. Он послал этого гениального юношу в самый опасный полк, почти на верную гибель…
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
ГЛАВА 1
И опять бегут мимо полосатые версты, и все те же поля, и все те же уходящие к горизонту леса. Дальше… дальше… — «с милого севера в сторону южную».
Теперь уже не встретят его дружеские объятия Одоевского.
Дороги… Дороги… Сколько он их изъездил!
Он вспомнил 1837-й. Смерть Пушкина!.. Свою болезнь, и арест, и первую ссылку, и ту же самую дорогу. Так же мелькали полосатые версты, поля убегали за горизонт или поднимались там, у края неба, острые верхушки еловых лесов…
Тогда тоже была весна. И наверное, так же блестел молодой месяц и деревья шумели у обочин.
Он стал слушать тихий их шелест, пока, наконец, не заснул.
Когда он проснулся, месяца уже не было видно. В свежем, прозрачном воздухе слышался явственно лай собак и били часы где-то на сельской колокольне.
Лермонтов добрался до Ставрополя поздно. Ночь была душной: начинался июнь. Небо, покрытое тяжелыми облаками, предвещало грозу. Изредка налетал порывами ветер, и тогда высокие тополя шелестели тревожным коротким шумом — и опять замирали.
Домик, где жил Одоевский, был пуст. Здесь особенно чувствовалась утрата Одоевского… Около его одинокой могилы шумят теперь волны Черного моря…
Генерал-адъютант Павел Христофорович Граббе принял Лермонтова с сочувствием и с явным желанием быть ему полезным. Он знал историю опального поэта. Думая о Лермонтове, старый генерал вспоминал свою собственную молодость и прежнюю причастность к «Союзу благоденствия»
Улыбаясь, Граббе спросил Лермонтова:
— В Тенгинский полк? Я понимаю мысль государя. Он хочет дать вам возможность отличиться в бою. Такова, несомненно, была его цель, когда он назначал вам этот полк. Но принял ли государь во внимание, что Тенгинский полк в этом году не столько сражался, сколько его просто истребляли? Поэтому не будет ли более сообразно с высочайшей волей причисление вас к отряду генерала Галафеева для участия в экспедиции на Чечню? Бои предстоят там жаркие. Но это будет носить несколько иной характер… Вы меня понимаете? Можно послать, например, кого-либо на корабль, идущий в открытый и честный бой, из которого этот корабль, если будет хорошо сражаться, выйдет победителем. Но другое дело — послать человека на корабль, который наверняка утонет. Назначая вас на Кавказ, государь, конечно, имел в виду первое!
— Совершенно точно, ваше превосходительство!
— Ну вот и хорошо, что мы друг друга поняли. Итак, вы едете в отряд генерала Галафеева, в Чечню. А сегодня прошу ко мне домой отобедать.
Дверь в соседнюю комнату была полуотворена. За большим письменным столом сидел начальник штаба у Граббе — полковник Траскин — и напряженно прислушивался к разговору. Лицо его выражало недовольство.
ГЛАВА 2
На другой же день генерал Галафеев прикомандировал Лермонтова к своему отряду и тут же отправил в дело.
Для генерала Галафеева не оставалось секретом, что этот поручик, служивший прежде в отряде генерала Вельяминова, бывал лишь в рекогносцировках и стрельбу слышал только раза два, да и то издали. И Галафеев решил теперь показать этому Лермонтову, что служба есть служба, а ружье и сабля даются военному не для того, чтобы болтаться на его мундире как украшение. Он направил опального офицера сразу в бой, а потом приказал участвовать в походе на Малую Чечню, зная, что за десять дней горного пути петербургский офицерик хорошо узнает, как свистят чеченские пули.
