Когда приходит ответ - Вебер Юрий Германович (читать книги полные TXT) 📗
Насколько проще, легче стало теперь наблюдать за всем, что происходит в энергосистеме. Не надо малевать на синьках всякие узоры. Не надо каждый раз «расстилать простыни». Теперь одним взглядом можно окинуть сразу всю обстановку. Оценить, принять меры. И когда в напряженный момент кричишь по телефону: «Включайте линии!» — тут же можно следить по щиту за всеми переходами энергии. Ты видишь. Сам все видишь.
Было одно место на этом щите, поближе к центру, куда особенно пристально, ревниво всматривается сейчас Мартьянов. Там отражается работа его первого телемеханического устройства. По его вызову кнопкой седьмая подстанция сама, автоматически сигналит, что на ней происходит. В каком положении масляники, какие линии включаются, какие отключаются… И сигналы с подстанции немедленно ложатся красными и зелеными точками на этом куске щита. Устройство пока еще самое примитивное, первая проба, сделанная по образчикам того, что видел он в чужих проспектах. Но все же и в этом сквозило его умение пробиваться к своей цели.
Повелительно радостные нотки слышались в его приказаниях, разбегающихся по проводам. Какие-то особо отточенные движения появлялись у него, когда он начинал дирижировать кнопками и ключами. Даже присутствие начальника Центрэнерго и главного инженера, наблюдавших за этим первым испытанием, казалось, не мешало ему. Напротив, он был как актер, который, исполняя трудную, но увлекательную роль, чувствует внимание зала.
— Вторая городская, включайте генератор! Подстанция тринадцать — четыре, переведите на другой кабель! Северная, сообщите нагрузку!.. — страстно, с драматической ноткой звучал его высокий, отрывистый голос. Голос первого диспетчера.
Мартьянов чувствовал все сильнее, как помогает ему щит держать тверже, увереннее бразды управления. Картина системы не расплывается теперь, будто норовит ускользнуть. Вот она все время на виду, собранная воедино. И нет, пожалуй, и не может быть тех внезапных провалов, как, помните, было однажды в аварийную ночь, когда он в горячке переключений едва не дал ток высокого напряжения в линию, где вели ремонт. Теперь на щите вывешивается табличка с изображением черной молнии. Ремонт! Она громко кричит, эта табличка: «Осторожно! Там работают люди!» Ее уж не пропустишь даже при самой большой катавасии. И Мартьянов чувствует сейчас, сидя за пультом перед мнемонической схемой, что его отпускает, не гнетет больше тот противный, глубоко затаенный страх, в котором даже самому себе нельзя сознаться: а что, если опять такой же случай? Случая больше не будет, — растет в нем уверенность.
Мартьянов продолжал с воодушевлением командовать системой, почти влюбленно поглядывая на щит. А на панелях щита разыгрывался, сверкая красками, дивный световой спектакль.
10
Конечно, все это проходило не так уж гладко, как хотелось бы для первого торжества. Инженеры в отделе все время интересовались:
— Ну, как? На щите иль со щитом?
То вспыхнет сигнал не в том месте, где нужно. То погаснет вдруг не вовремя лампочка — вероятно, неправильно сработало реле. А то и Мартьянов схватится не за тот ключ. Много еще было всяких срывов, доделок, переделок… В общем, как полагается.
Мартьянов ревниво оберегал честь своего щита. Никто не смел сомневаться в преимуществах этой новинки. На всякое замечание автор был готов отвечать бесконечным спором, изнуряя противника аргументами, доказательствами.
Заботы о щите не прекращались. Угрожали переделки и другого рода — «переделки роста». Энергосистема непрерывно расширялась. Новые сети, новые точки, новые объекты… И все требовало и потребует еще себе места на мнемонической схеме, на пульте управления. Вероятно, нигде в мире ни один диспетчерский пункт не должен был подвергаться все время таким переделкам, как этот первый советский щит, установленный самостоятельно, без чужой опеки, в самом центре «керосиновой России». Потому что ни в одной стране не было такого героического прыжка к свету, такого роста и объединения всех очагов энергетики в единую цепь, какие совершались сейчас в России по ленинскому плану электрификации. И Григорий за всей возней со щитом, за всеми заботами чувствовал, что и он, инженер Мартьянов, в этом большом, великом деле все-таки не последняя спица.
Он прикидывал уже: а какой должен быть следующий шаг? Аппетит разгорался. Мало ли припасено еще всяких чудес в телемеханике. Надо только уметь вызывать их с помощью все тех же контактов, реле, искателей… Эх, далекий собрат, товарищ Баскин! Сколько бы сейчас интересных разговоров можно было с ним затеять! А он так и не отозвался. Даже на второе письмо — полное молчание.
Мартьянову не надо было теперь укрываться где-то дома за гардеробом, чтобы разводить на чертежах всякие телемеханические фантазии. Его занятия были признаны «практически целесообразными», как выражался главный инженер, и теперь можно было сидеть спокойно, не таясь, в часы свободные от дежурств, за своим столиком в общем зале и плести, плести сложный узор релейных схем.
О его работе над щитом и над проектами дальнейшей телемеханизации говорили уже на общих собраниях, ставили в пример. Не пожалел красок для восхваления и первый оратор Центрэнерго, вожак комсомольцев Алеша Дроздов, в пламенных устах которого всякое событие в жизни Центрэнерго становилось «историческим» и всякое удачно выполненное задание «благородным поступком». Мартьяновские проекты он назвал в своей речи «лептой гражданина-передовика на алтарь пятилетки».
Григорий слушал, не глядя на окружающих, с застывшим лицом, выпрямившись на стуле, словно перед фотографом. И кто отважится утверждать, что ему не так уж неприятно послушать про себя. Хотя сам он предпочитал выражаться несколько иначе.
— Просто мне нравится с этим возиться, — признался он, и с такой ухмылкой, словно позволил себе что-то легкомысленное.
Говорить красиво он не умел.
Глава вторая, — в которой герои повести поднимается по ступенькам
1
Мартьянов поднимался по лестнице, по которой в студенческие годы взбегал вприпрыжку, перескакивая через ступеньки бессчетное число раз. И сейчас с удовольствием бы легко проделал то же самое, но сейчас ему уже нельзя, не к лицу. Толстый, грузный портфель сдерживал порывы, напоминая о солидности, о том, что он, Мартьянов, теперь не кто иной, как преподаватель.
Да, преподаватель в том же вузе, где и сам учился всего шесть лет назад. Поднимается по той же лестнице, на тот же этаж, в одну из тех же аудиторий, где и сам просиживал на лекциях, — излюбленное место в четвертом ряду, с края от прохода. Он теперь уже не молодой специалист, не новичок с мальчишеским ежиком на голове, а инженер с практическим опытом, который следит за своей внешностью, тщательно приглаживает не очень-то густые мягкие волосы и сменил свой суровый френч на пиджак с галстуком.
Вокруг оглушительная суета, вздымающаяся всякий раз, как прозвенит звонок, толпы бегут по лестнице, будто на пожар.
Так, по крайней мере, ему сейчас показалось, хотя, когда он сам так же бегал, он этого не замечал.
— Смотрите-ка, не очень-то поддавайтесь не всякое такое, что они вздумают вдруг затеять, — предупредил его декан факультета, напутствуя на первую лекцию.
Декан был когда-то главным инженером одной из станций, входящих в систему Центрэнерго, и знал Мартьянова по работе на диспетчерском пункте. Телефонный провод не раз грозил раскалиться от их взаимных любезностей — кажется, неплохой способ для оценки деловых качеств друг друга.
Главного инженера назначили потом деканом факультета в электротехнический вуз — в бывший «мартьяновский» вуз. В духе времени.
Время, когда весь мир ахнул от невероятных, непостижимых итогов первой советской пятилетки, когда вся страна сама ежедневно удивлялась и восхищалась собственной пробудившейся деловитостью, техническим размахом, инженерной смелостью, когда каждый год, каждый месяц приносил реальные плоды гигантских, почти нечеловеческих усилий и Днепрострой становился величайшей действующей гидростанцией Днепрогэсом, Тракторострой — Тракторным заводом, Магнитострой — Магнитогорским, пышущим плавками металлургическим комбинатом, — было и временем призыва, прихода, вступления практиков в учебные заведения.
