Бриг «Меркурий» - Черкашин Геннадий Александрович (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
Большую охоту задумал капудан-паша, и для такой охоты требовалась большая акватория.
Восьмого мая в шесть часов пополудни, ровно за два часа до того как здесь появилась турецкая эскадра, на траверзе мыса Кефкен-Адасы с основными силами отряда соединились фрегат «Поспешный» и бриг «Мингрелия», посланные Скаловским уничтожить корвет в Акчесаре.
Вышедшие из боя корабли выглядели неважнецки — в бортах зияли пробоины, через многочисленные дыры в парусах просвечивало вечернее солнце…
Больше всех досталось «Норд Адлеру» — тридцать две пробоины в корпусе и восемьдесят восемь повреждений в рангоуте и такелаже. Фрегат «Поспешный», дравшийся в Пендераклии и Акчесаре, имел девятнадцать пробоин в корпусе, других повреждений более пятидесяти. Шестнадцать пробоин и восемнадцать повреждений выпало на долю «Златоуста». «Пармен» отделался четырьмя пробоинами.
Сгустившиеся сумерки поглотили растерзанный отряд, взявший курс на Сизополь, и турки пронеслись мимо, не заметив его.
Не заметили турецкий флот и на судах Скаловского.
Бриг «Орфей», прождав в районе. Босфора свой отряд несколько дней, натолкнулся 4 мая у местечка Кирпени на три турецких судна и, взяв их на буксир, 7 мая положил якоря на Сизопольском рейде рядом с «Меркурием», который появился в Сизополе всего лишь полутора часами раньше.
Вот так и случилось, что на этот раз выход турецкого флота из Босфора оказался незамеченным…
От главнокомандующего Кавказским отдельным корпусом графа Паскевича вице-адмиралу Грейгу пришло уведомление о необходимости иметь в районе Трапезонта и Батума отряд военных судов для прекращения подвоза провианта и военных запасов для армий Гаки-паши и сераскера Эрзерума.
5 мая в крейсерское плавание между Синопом, Трапезонтом и Батумом ушли бригантина «Елизавета», бриг «Пегас», шлюп «Диана» и шхуна «Гонец». 9 мая Грейг принял решение усилить отряд ещё фрегатом «Рафаил». Капитану второго ранга Стройникову поручалось общее командование отрядом. 1 мая в четыре часа пятнадцать минут пополуночи тридцатишестипушечный «Рафаил» снялся с якоря и покинул уютную Сизопольскую гавань.
В тот же день фрегат прошёл вблизи израненных кораблей Скаловского. Белые шрамы от ядер щедро украшали их корпуса. В знак приветствия на «Рафаиле» дёрнулся, сбежав вниз, и снова взлетел кормовой флаг. Отряд ответил тем же. Стройников легко отыскал на «Пармене» высокую сутулую фигуру Скаловского. Сложив за спиной руки, Иван Семёнович в одиночестве расхаживал на шканцах.
Тень «Рафаила» своей вершиной скользнула по освещённому вечерним оранжевым солнцем высокому борту «Пармена» и, выпрямившись, снова заплясала на волнах.
К ночи ветер усилился. Гребни волн украсились белыми барашками, и лёгкий фрегат полетел со скоростью не менее шестнадцати узлов.
«Рафаил» спускался к югу. К Пендераклии. Так вёл своё судно Стройников, хотя мог вести иначе — прямо на Синоп. Но было желание уже на пути к месту крейсерства поохотиться на транспортные суда неприятеля.
И дул попутный ветер.
И была уверенность, что турецкий флот, как всегда, отстаивается в Босфоре.
Ночь прошла спокойно. Днём «Рафаил» был уже в сорока милях от Пендераклии. Ветер всё крепчал. Покрытое валами потемневшее море было пустынным и грозным.
В ночь на двенадцатое ветер неожиданно спал, зато над морем появились белые клочки тумана. К рассвету туман сгустился.
«Рафаил» то нёс туман на своих парусах, то стряхивал его, вырываясь на чистую воду. Над головой мигали звёзды. Впереди вставала новая полоса тумана.
Утром около девяти часов с салинга послышался встревоженный голос матроса:
— В шести милях на ветре вижу флот неприятеля!
Стройников недоверчиво поднял голову.
— На салинге, эй!.. — крикнул он сердито! — Протри глаза!
— Шесть линейных кораблей, два фрегата… пять корветов и… два брига… Это уж точно, ваше высокородие, — снова донеслось с салинга.
В этот момент «Рафаил» находился в тридцати милях от берега. От вражеского берега. Спасение следовало искать только в открытом море. «Рафаил» круто лёг влево.
Турки повторили манёвр. Они шли следом, на ходу меняя свой строй, и когда туман рассеялся, Стройников увидел за кормой «Рафаила» огромную подкову, стороны которой удлинялись, охватывая его фрегат одновременно с двух сторон.
В два часа пополудни подкова сомкнулась. И тогда турецкие корабли под однообразный бой барабанов стали сжимать кольцо. Побледнев, капитан «Рафаила» взирал, как приближается стена турецких кораблей, вырваться за которую уже не было возможности.
Внезапно барабаны смолкли, и в тишине, которая вдруг наступила, кто-то прокричал на русском языке:
— Эй, сдавайтесь! Убирай паруса!
Корабль, откуда раздался этот крик, огромный стодесятипушечный корабль, над которым развевался флаг самого капудан-паши, был уже совсем рядом.
И, приближаясь, разрастались чёрные глазницы его страшных орудийных стволов, в три яруса заполнивших порты, способных одним залпом изрешетить, растерзать и даже переломить хрупкий корпус лёгкого фрегата.
И злобно скалились позолоченные львиные морды на крепких форштевнях.
И не шелохнувшись стоял у борта сутулый седобородый старик в дорогом халате.
А над головой наперегонки с парусниками плыли белые ладьи. На север несли их чистые верхние ветры — туда, где над синей рекой стоял красивый барский дом с четырьмя белыми колоннами…
— Сдавайся!.. Убирай паруса!..
Голос этот, гортанный, насмешливый, лениво повторивший приказание, окончательно лишил Стройникова воли. И, ничего уже не слыша, кроме этого голоса, и ничего не видя, кроме оскаленных львиных морд, потея и задыхаясь от мысли, что всё кончено и что у них нет другого выхода, как сдаться, чужим, осипшим вдруг голосом капитан второго ранга Стройников скомандовал: «Спустить флаг!»
И отвернулся, чтобы не видеть, как поползёт вниз пересечённое двумя голубыми лентами белое полотнище.
Где-то на самом донышке его сознания ещё билась в конвульсиях фраза из устава Петра: «Все воинские корабли российские не должны ни перед кем спускать флага», но захлестнувшая его мутная волна страха сокрушила и этот слабый призыв к исполнению воинского долга.
Эх, ваше высокородие, пошто до конца дней осрамили вы нас?! — долетел до Стройникова голос какого-то матроса, но он не обернулся, чтобы взглянуть на обидчика. Не посмел.
Это случилось 12 мая около четырёх часов пополудни.
Снова к Босфору
Двенадцатого мая около четырёх часов пополудни фрегат «Штандарт» и два брига — «Орфей» и «Меркурий» — снялись с якорей, чтобы вновь идти на разведку к Босфору. Они медленно шли вдоль бухты. Как всегда в таких случаях никто не обращал на них внимания, как никто не обращает внимания на смену часовых, — и на кораблях, вернувшихся из Пендераклии, стучали топоры и молотки, между берегом и эскадрой сновали шлюпки, над черепичными крышами струились сизые дымки. День выдался жарким, и смуглые полуголые мальчишки купались, оглашая гавань своими звонкими криками.
Удалившись от берега миль на пять, корабли, первым из которых шёл сорокачетырёхпушечный «Штандарт», затем «Орфей» и уж затем «Меркурий», повернули на юг. Дул слабый зюйд-зюйд-вест. Поставив все паруса и даже лиселя, корабли делали не более пяти миль в час. При такой погоде переход к Босфору обещал быть долгим.
Ни двенадцатого, ни тринадцатого мая ничего не произошло, и, собираясь спать, Казарский по своему обыкновению взял в руки небольшой тонкий голубой журнал, в который он вносил последние наставления для вахтенных офицеров.
Немного подумав, чем бы утром занять команду, он записал:
«Следовать движениями „Штандарта“ и о переменах давать мне знать — стараться быть не ниже его траверза и, ежели под теперешними парусами не будете догонять, уведомлять меня.
Поутру мыть кубричные люки стирками с песком».
Передав журнал лейтенанту Скарятину, капитан спустился в свою каюту.
