Где нет зимы - Сабитова Дина Рафисовна (серия книг .txt) 📗
Зина его позвала, когда все хорошо завершилось: девочка родилась прелестная.
— Сашенька Тирсова? Это что — моя Шура была? Саша — это же Александра. И Шура — тоже Александра, Но прабабушку нашу Зиной звали…
Домовой досадливо махнул на меня рукой, не перебивай, дескать, и продолжил:
— Сашенька в 1921 году родилась, зимой. А летом пришли товарищи с винтовками и сказали, что профессор Тирсов арестован в университете прямо во время лекции. В доме предписано провести обыск.
— Он заговорщик был? Тайное общество организовал, да?
— Ох, не знаю я, Паш, не знаю. Говорил же тебе, что Тирсов, кроме своих скифов да жены с дочкой, и не видел ничего вокруг себя. А при обыске нашли какие-то письма и — представь себе — револьвер.
— Ух ты!
— А потом они опять пришли и арестовали Лидочку Сергеевну. Сказали, что она против революции и в заговоре участвовала. Ну и все. Расстреляли и Тирсова, и жену его, и еще пятнадцать человек по этому делу тоже расстреляли. Тогда с этим просто было. Присяжные не заседали, адвокат не витийствовал.
Я помолчал. Потом спросил:
— А Шура… а Саша как же?
— А Сашеньку Зина спрятала. Сказала тем, кто еще раз с обыском пришел, что ее это дите, родное. Не Саша Тирсова, а Шура Соловьева. И те — то ли пожалели, то ли разбираться им было недосуг…
Я огляделся: углы кухни тонули в темноте, тикали часы, дом спал, спала в доме моя сестренка Гуль. Я смотрел в тем ноту и пытался представить себе тех людей: Тирсова, Лидочку Сергеевну, прабабушку Зину, маленькую Шуру. У меня получалось какое-то кино с мелькающими черно-белыми кадрами. Я не знал, что сказать. И сказал первое, что пришло в голову:
— Значит, на самом деле мой прадедушка был профессор? А дедушка кто был?
— А Шура-то сама тебе не рассказывала?
— Нет. Шура все время разное говорила: то артист, то летчик…
— То академик, то герой, то мореплаватель, то плотник, — пробормотал Аристарх Модестович. — Ну вот что… Раз тебе Шура не рассказала, значит, и мне не стоит. Дело давнее, и Шуре было виднее, что про себя рассказать, а что утаить. Видишь, сколько лет прошло. Сад наш вырубили, девочек-дриад разогнали, старая груша осталась одна вон там, у забора. Груши, они по двести лет живут иной раз, не то что люди.
Я посмотрел за окно — туда, где росла старая груша. А когда снова повернулся к кухонному шкафчику, никакого Аристарха Модестовича уже не было. Только лежал на краешке стола пакетик с леденцами.
Лялька
Я очень скучаю по Шуре.
— Береги детей, Лялька, — сказала мне Шура, когда уходила насовсем.
Людям хорошо.
Люди верят в разное. Это очень удобно — придумать, что будет потом, и поверить в это.
— Хотелось бы надеяться, Лялька, что там, куда я уйду, мне удастся встретить всех, кого я любила когда-то.
— Конечно, Шура, так и будет.
Шура в ответ смеялась:
— Что ты можешь про это знать, Лялька!
— Когда ты уйдешь, я буду рассказывать Гуль, что однажды, через много-много лет, она сможет встретиться с тобой. Потом. Там.
— Гуль, конечно, тебе поверит. Расскажи ей про зеленый сад, про качели под яблонями, про музыку и теплый ветер. Ладно?
— Конечно. И про то, как там все время цветет сирень, я тоже ей расскажу. И про то, какой там белый песок на берегу реки, и про то, какое там бывает теплое бабье лето — и можно идти по кленовой аллее, шурша оранжевыми листьями, и опавшая листва пахнет, и в воздухе — паутинки.
— Ты говоришь глупости. Лялька. Как это — одновременно и сирень, и бабье лето?
— Там все может быть. Хочешь — будет сирень. Хочешь — будут кленовые аллеи. Хочешь — камушки и песок на прогретом солнцем берегу.
— Лялька, ты пытаешься меня утешить?
— Нет, Шура, я просто знаю…
Если ты сделан из старого фетра, из крепдешина и кружев, то у тебя нет души. Есть только старый фетр, кружева и крепдешин, есть пуговицы и крепкие нитки. И нет души — а есть только знание о том, как все устроено.
Людям хорошо. Когда они уходят насовсем, с ними бывает именно то, во что они верят. Вот моя Шура. Она верила в свой зеленый сад — зеленый сад ее и ждал.
А мне бесполезно верить во что-то. Потому что нас — тех, кто из старого фетра, и кружева, и крепдешина, — нас ничего не ждет. И значит — я никогда больше не увижу Шуру.
Она велела мне беречь детей.
А я их не уберегла.
Я теперь одна в доме. И я не знаю, где Гуль.
Паши не было. Было четыре часа дня. Я ждала, что дети вернутся из школы домой.
И вдруг я услышала, что кто-то открывает дверь. И увидела, как в комнату заходят чужие люди. Три тетки. Они ходили по дому, как хозяева.
— Так, что туту нас? — говорила одна.
Другая что-то записывала на бумажку. Третья морщилась, оглядывая наши стены.
— Это комната мальчика, — говорила одна.
— Надо взять смену белья и одежды, больше ничего туда не надо, — громко добавляла другая.
— Нет, девочке надо еще взять игрушку, — качала головой третья.
— Куклу.
— Барби.
— Вот она!
— Господи, что они ели? На кухне шаром покати, — вздыхала одна.
— Ну, славабогуславабогуславабогу, теперь не будут голодать, — бормотала другая.
А третья совала в пакет глупую Барби, вниз головой. У Барби слетела туфелька, но тетка этого не заметила. Барби молчала. Она не умеет разговаривать по-нашему. По крайней мере, со мной она ни разу не пыталась поговорить.
— Мы тут все опечатаем! — прогремела где-то в коридоре первая тетка.
— Может, им побольше одежды-то взять? — озабоченно спросила вторая.
— Чтоб другие позавидовали? Да ну еще, лучше не рисковать.
— А что, дети у вас в приюте воруют?
— Да вы прямо не от мира сего, Анна Витальевна! — зло огрызнулась третья тетка. — И у вас воруют, и у нас воруют, давайте будем реалистами уже!
Тетки ходили, чем-то шуршали. И с каждым их словом мне становилось все страшнее.
Я поняла. Что-то случилось. Наверное, тетки узнали, что мама так и не вернулась домой.
Теперь и детей уведут куда-то. В какой-то приют… Чтобы не были одни. И не дадут им больше вернуться домой.
— …разыскать отца, — донеслось из кухни, куда ушла вторая тетка.
— Отцов! — хмыкнула тетка с пакетом. — Ты детей-то видела? Там явно разные папаши. Ищи-свищи теперь.
— Будем искать, — вздохнула первая тетка. — Но даже если найдем…
Она безнадежно махнула рукой и скомандовала:
— Ну все, заканчиваем.
Хлопнула входная дверь.
Я слышала, как тетки топчутся на крыльце, возятся с замком.
Потом все стихло.
Я сидела в кресле, где оставила меня Гуль, когда уходила сегодня утром. Сидела и смотрела на дверь.
Я очень скучаю по Шуре. По Гуль. По Паше. И даже по их маме.
Буду ждать, когда Гуль вернется. Она вернется.
Она вернется.
Вернется.
Гуль
С утра шел дождь, и прогулку отменили. Вместо этого нас повели в спортзал, соревнования устроили. «Эстафета» это называется. Надо добежать до обруча, стукнуть об пол мячом посерединке, поймать мяч и быстро возвращаться на зад. Я как раз готовилась к старту, когда дверь спортзала открылась и нашу учительницу по физкультуре кто-то позвал. А когда я прибежала к нашей команде и хлопнула Аньку Портнову по ладони, передавая ей эстафету, учительница вытащила меня из шеренги. И сказала: тебя срочно вызывают к директору.
В школе стояла тишина. Только из-за закрытой двери спортзала были слышны очень приглушенные звуки ударов мячом и крики. Я спустилась на третий этаж, и стало совсем тихо.
Мне было немного страшно идти одной по школе. Я, кажется, вообще шла так — одна — первый раз. Да еще и к директору. И непонятно зачем.
А тут вдобавок из-за поворота появилась Недыбайла. И пошла по коридору ко мне. Вот сейчас спросит, куда я иду одна без разрешения, а я скажу про директора, а она мне не поверит, и…
