Свет в заброшенном доме - Тухтабаев Худайберды Тухтабаевич (книги бесплатно без регистрации полные .TXT) 📗

– Вырос-то как, мой сладенький! – обняла мама радостно сына…

А Зулейха… не знаю, все ли девчонки такие или одна она особая – замучила нас вконец! Она не станет носить, видите ли, бязевое платье, подавай ей из цветного батиста или атласа! Целый час толкала нас по рядам. И ведь что главное – заставила-таки купить, что просила: шёлковое платье с мелкими цветочками, блестящие сапожки, шитую золотом тюбетейку…

– Вот теперь можете с Махмудханом за руку пойти в сельсовет расписаться! – подначивал Султан, но Зулейха в долгу не осталась, жеманно изогнула брови:

– А сам? Сам тоже со своей Саддинисой можешь идти в сельсовет!

Когда собрались домой, я спросил:

– Мама, а вам ничего не купим?

– Если вы одеты, сынок, значит, и я одета, – ответила она тихо.

Возле ворот рынка продавались разные сладости, еда всякая. Тут-то уж Аман и разгулялся. Мы хотели взять чашку нишалды, сесть в чайхане, подкрепиться пшеничными лепёшками, согреться, но Аман упёрся, ни в какую – от нишалды, мол, у него живот болит. Сел прямо на землю и сидит. Тогда мы устроились в кружок вокруг торговки варёным горохом. Торговка завесила нам тарелку гороха, потом другую, третью… А сама без умолку тарахтит, расхваливает свой товар и нас, таких милых, симпатичных детишек. Мы слушаем и едим, едим и слушаем. Смотрим, а таз с горохом пуст, донышко чистенькое.

– Сколько мы вам должны? – поинтересовалась мама, вставая.

– Горох, конечно, не лошадь и не верблюд… – туманно ответила торговка, отворачивая лицо.

– Так сколько же?

– Триста дадите, и ладно, миленькая. Мама вздохнула, достала из хурджина три сторублёвых бумажки.

Осталось последнее дело, намеченное на сегодня: сняться на карточку, чтоб послать отцу.

Фотография находилась за дровяным базаром, еле отыскали. Очередь была длинная: всем хотелось послать на фронт своё фото. Когда подошла очередь, кудрявый человек с чёрной повязкой на глазу пригласил нас в низенькую комнатку, в которой стоял какой-то непонятный хороший запах. Мама села на табуретку, мы с Султаном встали по бокам, малыши сели на землю. Фотоаппарат выглядел угрожающе: похожий на патефон ящик установлен на трёх деревянных ножках, сбоку свисает резиновая кишка, глаз не меньше пиалы, уставился на нас не мигая, вот-вот выстрелит. Одноглазый человек приник к ящику, закрыв голову чёрным покрывалом, прицелился было в нас, как вдруг Усман, который давно дрожал как осиновый лист, закричал «папочка!» и бросился вон. Следом за ним пулей вылетел Аман. Вот тебе и карточка! Поймать их труднее, чем диких горных коз. С целый час гонялись мы за ними по району, пока изловили и привели обратно. Да что толку, заставить их спокойно сесть перед аппаратом так и не удалось.

Сфотографировались без них, потом отправились в МТС. Директором МТС была женщина, чем-то похожая на маму.

– Кароматхон, чем вы обидели этих малышей? – указала она на всё ещё хныкавших Амана и Усмана. Мама рассказала, что случилось. Директор засмеялась, вспомнила, как в детстве она тоже выкинула такую штуку, потом вынесла из кабинета колотого сахару и раздала нам по кусочку. Они с мамой заговорили о делах. Директор пообещала послезавтра отремонтировать мамин трактор.

Потом мы гурьбой направились домой, прямиком через поле. Мы хотели поскорее попасть в кишлак, чтоб похвастаться перед ребятами обновками. Больше всех радовался Султан, он громко пел: «Вошёл я в сад цветущий, увидел тебя, бутон нерасцветший!» Его бегом обогнал Аман, высоко поднимая ноги в новых сапогах.

– Мама, хотите прочитаю вам стих?

– Сам сочинил?

– Сам.

– Читай, послушаем.

Аман упёрся руками в бока, склонил голову к плечу и начал, сверкая глазами:

Мама вдруг замерла, глаза её испуганно округлились.

– Ой, сынок, что будет-то, если это услышит дядюшка Мели?

– Пусть услышит, я его не боюсь!

Мама шутливо погналась за ним. Остальные тоже припустили бегом. Кишлак был уже близок.

Сумаляк мой, сумаляк!

Вечером двор тётушки Тухты стал неузнаваем. В дальнем конце врыли в землю громадный чугунный котёл. В нём кипел, сердито бурча, сумаляк – кашеобразная сладость из пшеничного солода и муки, которой отмечается приход весны и пора сева. Здесь, вокруг казана, вертятся ребятишки, хвастаются деревянными ложечками и лопаточками, изготовленными ещё днём, кричат, шумят, борются.

– Эй, пустоголовые, ну-ка, марш на улицу! – хватается за кочергу тётушка Тухта, когда становится невмоготу.

– Сумаляк, сумаляджан [29], сумаляк! – поёт Акрам Знаток, прыгая на месте.

– Голодному вместо хлеба он! – вторит Махмудхан.

– Бездушному душою он! – добавляет ещё кто-то.

Тётушка делает вид, будто вовсе рассвирепела.

– Вот я вас изловлю, шкуру сниму, соломой набью! – Засучивает она рукава, приподнимает подол длинного платья, чтоб пуститься в погоню. Но куда там, мы врассыпную, брызгами: кто сигает через дувал, кто – через изгородь, кто – в калитку, кто поверх калитки – и нет нас.

А на улице в разгаре игры. Одни в лапту играют, другие – в «Бей мячом», третьи – в «Беги, мальчик, от потопа».

Для начала мы с разбега врезались в толпу играющих (крику было девчачьего!).

– Многодетный, давай сыграем «Ряд на ряд»! – предложил Хайит Башка.

– Начали! – отбежал я на середину улицы, где лежал толстый слой пыли (не больно падать).

Вам не приходилось играть в такую штуку? Пять-шесть самых здоровых и крепких ребят становятся в круг в обнимку, человек десять мелкотни пытается свалить их, разнять.

– Дави их! Валяй!

– Лезь на спину!

– Тяни за ногу!

Ребята падают, встают, снова кидаются в бой. Пыль стоит – не разберёшь, где свои, где чужие.

Из калитки выбежал Усман.

– Эй, тебя мама зовёт, иди. Никак не может Рабинису уложить.

Эта девочка такая: как идти спать, никого не признаёт, даже родную маму, непременно должна положить голову на моё плечо.

– Что, бабуля, дома внуки плачут? – съехидничал Хайит Башка.

– Да, да, извелись совсем, – в тон ему ответил я.

Увидев меня, Рабиниса замолчала как выключенная.

– Арифджан, сынок, присмотри за ней сам, прошу тебя.

Я взял девочку на руки и, баюкая, начал ходить по двору. Большая комната в доме тётушки Тухты была забита старухами и пожилыми женщинами. Они читали «Мушкулкушод» [30] в честь сыновей, внуков и мужей, которые на фронте. Голоса их были печальными и умоляющими. Женщины раскачивались из стороны в сторону в такт словам молитвы, временами с плачем вскрикивали: «Хуввв!» Я уже хотел уйти в дом, как вдруг тётушка Атинбиби начала рассказывать о происхождении сумаляка. Я прислушался.

Жила-была на свете давным-давно некая Бибифатима, жена очень уважаемого, но очень бедного человека. До того бедного, что однажды нечем стало ему накормить детишек. Отчаявшись, Бибифатима накидала в казан травки молодой и камешков (в сумаляк и вправду кладут камешки), разожгла очаг. Спустя мгновение смотрит – казан полон какой-то каши, а возле очага появились тридцать ангелов-сейималяк, кружатся в медленном танце.

На этом месте рассказа женщины опять заплакали, запричитали, закричали: «Хуввв!»

В общем, по словам Атинбиби выходило, что сумаляк – это еда богов. Кто варит её с добрыми помыслами и чужих не обделит, увидит исполнение самых заветных желаний. Например, какую-то бедную сиротку, очень любившую сумаляк, взял в жёны сам царевич…

– Хуввв! – взорвались женщины снова. Я мог слушать ещё долго, да устал очень: сестрёнка уснула у меня на руках. Я отнёс её в комнату, уложил в постель. Потом пошёл сказать маме, что всё в порядке. Среди старушек её не было. Я прошёл за дом. Там стоит небольшая клетушка, в ней ткёт обычно свою бязь Парпи-бобо. Никакого ему дела ни до сумаляка, ни до сиротки с её царевичем – знай трудится, жаждет поскорее рассчитаться с ростовщиком Мели…