Сказки и несказки - Осоргин Михаил Андреевич (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
Хотя гром слышно и тут, но Васюку уже не так страшно, потому что здесь молнии не видно. Обыкновенно, на кровати он любит кувыркаться и болтать ногами, но теперь немножко устал и хочет спать. Анюта тоже дремлет.
И снится Васюку сон…
Снится ему, будто бы он не Васюк, а царь над всеми слепыми, и будто бы он летает над крышей в большом кресле. Летать очень страшно и, конечно, он непременно закричал бы маму, но боится слепого мужика с большой бородой; который быстро-быстро летает вокруг него. Вот мужик подлетел совсем близко к нему, а Васюк догадался спрятаться за печную трубу дома. Мужик пролетел мимо, а навстречу ему из-за дома выехал казак на рыженькой лошадке. Мужик грозит казаку кулаком, а казак машет на него саблей. И вот, будто бы казак наскочил на мужика и замял его лошадкой, и мужик сделался маленький-маленький, совсем сгорбился и стал похож на маленькое темное облачко. Казак уехал за крышу, а облачко стало расти, расти, сделалось большой черной тучей и все надвигается на Васюка. Тогда Васюк решил убежать в окно, где сидит Анюта, но нужно прыгнуть через улицу, а ему мешает корона на голове. Тогда Васюк не выдержал и заплакал. Плакал он тоненьким голосом, а из тучи ему кто-то громко кричал. И видит Васюк, что это не туча, а большая толпа запачканных в саже людей. Будто бы впереди идет страшный мужик с палкой, рядом с ним трубочист с метлой, а за ними рабочие с завода. И все они топают ногами по крыше и громко кричат Васюку, чтобы он снял корону. Васюк торопится снять тяжелую корону, а она приросла к голове, и от нее Васюку ужасно жарко. Тогда страшный мужик подбежал к Васюку, блеснул у него перед глазами чем-то светлым, схватил его за корону и оторвал ее вместе с головой. И хоть Васюку нисколько не было больно, но он громко заплакал во сне и закричал маму.
Когда мама прибежала, Васюк уже проснулся, но продолжал хныкать и уверять, что его хотел сесть страшный мужик, который оторвал ему голову.
Анюта его утешала:
— Ты, Васюк, не бойся; это он пошутил только.
— Нет, он оторвал, — капризничал Васюк, — совсем оторвал…
— А как же она у тебя целая?
Васюк щупает для верности головку; она на месте. Тогда Васюк успокаивается, но продолжает настаивать на своем.
Этот случай Васюк с Анютой обсуждают до самого вечера. Так как теперь Васюк уже не помнит хорошенько, точно ли мужик оторвал ему голову, то под конец они решают это дело так, что будто бы Васюк нарочно спрятал голову, а мужику досталась только корона, а ее Васюку нисколько не жалко. Да и корона-то была не всамделишная, а только во сне.
Гроза прошла, все тучи рассеялись. Окна снова открыты, и воздух в комнатах свежий и прохладный.
ДВЕ КОМНАТКИ
На шестом этаже, под самой крышей, сдавались две маленьких комнатки, каждая с особым входом. Одну снял музыкант-скрипач, другую художник-живописец.
У музыканта имущества было не очень много: скрипка со смычком и с футляром, папка с нотами, подушка и теплое пальто.
У художника имущества было больше: ящик с красками, другой, поменьше, с карандашами, палитра, связка разных кистей и кисточек, мольберт, высокий стул, висячая лампа и много замазанного красками холста — целые свертки. Зато у него не было ни пальто, ни подушки, а время стояло холодное. Но так как музыкант с художником были приятелями, то одного пальто им было достаточно, а в подушке художник не нуждался; ложась спать, он клал под голову сверток своих картин; это было твердо, но довольно удобно, и сны ему снились всегда очень интересные.
Окна обеих комнат выходили на узкую улицу, а на той стороне, прямо против этих окон, жил я. У меня тоже была маленькая комната, но зато в ней стоял большой стол, на столе стояла большая чернильница и лежало много бумаги. На этой бумаге я и записал те необыкновенные вещи, которые происходили в двух маленьких комнатках через улицу.
Художник сидел спиной к окну на высоком стуле и набрасывал на холсте углем какую-то картину. Время от времени он стирал неверную линию, пальцем или рукавом. Лица его не было видно, но по всклокоченным волосам можно было догадаться, что он увлечен делом.
В соседней комнате музыкант натирал смычок канифолью и настраивал скрипку.
Улица у нас тихая, езды мало, и мне было слышно, как приятели изредка перекликались.
— Хорошо бы теперь покурить, как ты думаешь? — спрашивал художник музыканта.
— Так ты покури, — отвечал скрипач.
— Покурил бы, да нечего. А у тебя табаку нет?
— Откуда у меня табак, коли я не курю.
— Глупо делаешь — замечал на это художник. — Табак, когда он есть, прекрасная вещь, — рассудительно прибавил он.
Но через несколько минут он менял свое мнение и кричал товарищу:
— А ты умно делаешь, что не куришь! Дурацкая это привычка — курить, а главное — дикая: сидит человек и дым пускает… Я, по крайней мере, думаю бросить совсем.
И художник с новым рвением начинал водит углем по холсту.
Но вот он взял кисть и весь ушел в свою работу.
Мне было очень удобно наблюдать за ним, тем более, что музыкант, настроив, наконец, свою скрипку, увлекся теперь чтением нот, которых навалил перед собой целую стопу.
Я никогда не думал, что можно так быстро писать картину. Через полчаса небо стало лазурным, трава зеленой, а сам художник перепачкался всеми красками. И в тот момент, когда он набросал на полотне легкое, воздушное облачко, в соседней комнате раздалась первая нота какой-то чудной мелодии. Вслед за тем скрипка запела что-то нежное, легкое, как дуновенье ветерка.
Я взглянул на картину: облачко заколебалось и тихо поплыло по небу. Вот оно доплыло до края холста, скользнуло, несколько мгновений продержалось в воздухе, затем поднялось и исчезло.
Художник проводил его взглядом, провел рукой по волосам, и быстрым и ловким движением кисти наметил на небе другое, такое же белоснежное и воздушное облачко. Едва он кончил, как оно задвигалось и упало подобно первому. Небо оставалось чистым и лазурным.
Но вот тихая мелодия скрипки перешла в шумный мотив. Пальцы музыканта забегали по грифу скрипки, и смычок стал резко опускаться и подыматься. Забегала по полотну и кисть художника. Я видел, как картина ежеминутно меняется.
Небо покрывается тучами… Воздух картины делается темнее и гуще…
Качаются могучие дубы, и шум их сливается с бурными звуками музыки…
Катятся и рокочут воды речки…
Вот из грохота бури резко выделился хищный крик орла.
Нанесенный на полотно двумя-тремя взмахами кисти, орел стал подниматься все выше и выше, пронизал грозовую тучу, поднялся над ней и скрылся из виду.
Но в волнах реки я видел белого лебедя; он плыл против течения. В звуках скрипки я слышал предсмертную лебединую песню.
И я понял всю тоску этой песни, когда над тучей вновь показался орел. С победным криком он стрелой упал с вышины и вонзил когти в свою жертву.
Да! Я видел кровь на белых перьях лебедя и на палитре художника. Она смешалась с волнами реки и окрасила воду. И в шум ветра вплетались стоны лебедя.
Скрипка рыдала.
Орел унес свою жертву, и рука художника упала обессиленной.
Но вот рассеялись тучи, послышалась прежняя мелодия, и зазвучали в ней веселые, игривые нотки.
Трудно было представить что-нибудь изящнее этих горных козочек. Они рождались под кистью художника, оживали при звуках скрипки и легко прыгали с камня на камень, с утеса на другой. Они не страшились пропастей и не задумывались перед самым смелым прыжком. Им было слишком мало простора на полотне картины и, добежав до края, они делали отчаянный прыжок и исчезали в пространстве. Более смелые прыгали на палитру художника и мешали ему писать.
