Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции - Лагерлеф Сельма Оттилия Ловиса

Наконец наступает долгожданный час. Все уже здесь, каждый принес для костра хотя бы крохотную щепку. По обычаю, зажигает костер самый старший мальчуган. Он берет пучок соломы, поджигает его и сует этот факел в кучу хвороста. Вспыхивает пламя, шипит, потрескивает хворост, пылают тонкие веточки, валит черный, густой дым. Вот уже занялись верхние ветки, взметнулись ввысь яркие языки пламени; костер достигает нескольких метров, и его видно далеко по всей округе.

Теперь можно оглядеться. Вон там горит еще костер, там — еще один! Вон вспыхнул костер на пригорке, а тот — выше всех — на вершине горы! Все хотят, чтобы их костер был самым большим и ярким! И чтобы он затмил все другие костры! Потому-то в последнюю минуту дети кидаются домой и клянчат у матери или отца еще какие-нибудь обломки досок или поленья.

Когда огонь разгорается, приходят поглядеть на него и взрослые, и старики. До чего же красив костер! И он не только освещает все вокруг. Такое от него исходит тепло, так манит он присесть поближе на камень или на кочку! Все рассаживаются вокруг, завороженно вглядываясь в костер. Кому-нибудь непременно придет в голову мысль сварить немного кофе, раз уж горит такой чудесный огонь. А пока закипает кофейник, кто-то обязательно начнет рассказывать занятную историю, а когда она кончается, начинает свою повесть другой.

Взрослые думают про свой кофе да про занимательные истории. У детей же одна забота — как бы получше и подольше горел их костер. Ведь весна наступает так медленно, так неохотно ломается лед и тает снег! Не худо бы хоть немного пособить весне своими кострами! Ведь сейчас даже трудно представить себе, что близок час весны, что скоро начнут набухать и распускаться почки!

Дикие гуси заночевали на льду озера Сильян. С севера резкими порывами налетал холодный ветер, и мальчик с удовольствием спрятался под крыло белого гусака. Но долго спать ему не пришлось, внезапно его разбудил оружейный выстрел. Выскользнув из-под гусиного крыла, мальчик испуганно огляделся.

На льду, поблизости от гусиной стаи, все было спокойно. Как мальчик ни всматривался в ледяную равнину озера, он не мог разглядеть охотника. Но, глянув на берег, он подумал, что начинается какое-то дьявольское наваждение, вроде того, что было в Винете или в волшебном, призрачном саду у Стура Юлё.

Днем дикие гуси не один раз пролетели над большим озером, выбирая, где бы им приземлиться. Мальчик видел на берегах озера большие церкви и селения, похожие на маленькие городки. То были Лександ, Ретвик, Мура, Суллерен. Нильс удивился, как густо застроен этот северный край. Он оказался куда веселее и приветливее, чем ожидал мальчик. Ничего жуткого или пугающего…

Но сейчас на тех же самых берегах в глухой темной ночи огромным полукольцом зловеще пылали высокие костры. Они полыхали в Муре у северного конца озера, на берегу в Суллерёне, в Викарбю, на холмах чуть повыше городка Шурберг, на церковном мысу у Ретвика, на горе Лердальсбергет и на многих мысах и пригорках до самого Лександа. Нильс начал считать и насчитал их более сотни. Откуда бы взялось столько огней, не будь тут замешаны чародейство и колдовство?

Все гуси пробудились при звуке выстрела, но Акка, бросив взгляд на берег, успокоила их:

— Это человеческие детеныши забавляются.

И тогда гуси снова сунули головы под крыло и тотчас уснули.

А мальчик по-прежнему стоял и не мог отвести взгляда от золотого ожерелья огней. Его, как ночную бабочку или комара, тянуло к теплу и свету; он с радостью подошел бы поближе, однако не смел оставить гусей — выстрелы продолжали греметь один за другим. Но вскоре Нильс понял, что птицам не угрожает никакая опасность: просто люди так веселились у костров, что им мало было смеха и криков, им нужно было еще палить из ружей! Вот у большого костра, ярко пылавшего высоко на горе, стали пускать ракеты. Потом этот костер взвился еще выше. Казалось, люди хотели, чтобы их веселье и радость вознеслись до самого неба!

Сам того не замечая, мальчик медленно приближался к берегу. Вдруг до него донеслись звуки песни. Тут уж он не мог удержаться и помчался вперед со всех ног.

Далеко в бухту Ретвикен выдавалась необычайно длинная пароходная пристань, а на самом ее краю стояла толпа людей. Они вдохновенно пели, и их звонкие голоса разносились в поздней ночи далеко над озером. Может, эти люди думали, что весна, подобно диким гусям, спит на льду озера Сильян, и хотели своим пением разбудить ее? Песни сменяли одна другую, и все они были о родной Далекарлии. «Теплым летом, когда песнь поет земля, у двух широких рек далекарлийских…», затем «В поход, в поход на Туну…», а под конец «В Далекарлии нашей живут до сих пор…». Нильс слушал, и перед его мысленным взором вставала незнакомая, но такая светлая и чудесная страна. Казалось, люди желали умилостивить весну и внушали ей: «Глянь, какая прекрасная страна тебя ожидает! Неужели ты не придешь к ней на помощь? Неужели ты позволишь зиме еще дольше угнетать столь прекрасные края?!»

Когда пение смолкло, Нильс поспешил к берегу. Лед в глубине бухты уже стаял, но в нее нанесло столько песку, что мальчик смог благополучно добраться до берега. С величайшей осторожностью он так близко подкрался к костру, горевшему на берегу, что мог увидеть людей, сидевших и стоявших вокруг, мог услышать их речи. И снова он подумал, что все это ему мерещится. Никогда прежде не доводилось ему встречать людей в такой одежде. Женщины были в черных остроконечных чепцах, коротеньких белых дубленых полушубках, зеленых шелковых лифах, в черных юбках и передниках, испещренных белыми, красными, зелеными и черными полосками. На мужчинах были круглые шляпы с низкой тульей, синие сюртуки, отделанные красным кантом, желтые кожаные штаны затянуты ниже колен красными подвязками с кисточками. Может быть, все дело в одежде, только эти люди показались Нильсу более статными и красивыми, чем жители других провинций. И разговаривали они друг с другом на каком-то особом наречии, так что мальчик долгое время ничего не мог разобрать. Их наряды напомнили ему одежды, которые хранила в своем сундуке матушка и которые давным-давно никто не носил. И Нильс снова подумал: «Уж не мерещится ли мне? Может быть, это какой-то древний народ, сотни лет назад ушедший из жизни?» Но нет, он видел, что перед ним самые что ни на есть обыкновенные люди. Просто те, кто жил в окрестностях озера Сильян, сохранили больше от минувших времен и в речах, и в одежде, и в обычаях, чем жители других провинций, которых знал мальчик.

Вскоре он понял, что люди, сидевшие у костра, говорили о прежних временах. Они вспоминали, как жилось им в юные годы, как приходилось странствовать по нескончаемым дорогам в чужих краях, чтобы заработать на хлеб своей семье, Нильс услыхал множество историй, но больше всего ему запомнился рассказ одной старой женщины о тяжкой судьбе, выпавшей на ее долю.

РАССКАЗ ЧЕРСТИ С ТОРФЯНОГО БОЛОТА

— Нас, детей, у отца с матушкой было много, а усадьба наша в Эстбъёрке была небольшая, да и времена выдались суровые. Так что, как минуло мне шестнадцать, пришлось уйти из дому на заработки. В котомке лежало у меня несколько караваев хлеба, телячья лопатка да кусочек сыра. А в кармане бренчали двадцать четыре скиллинга [32] — вот и все деньги на дорогу. Остальные припасы, вместе со сменой рабочей одежды, я сложила в кожаный мешок и отправила в Стокгольм со знакомым возчиком.

Вышли мы, двадцать парней и девушек из Ретвика, на дорогу, что ведет в город Фалун, и давай отмеривать милю за милей. Это вам не на поезде ехать, в удобных-то вагонах, как едут ныне далекарлийские девицы. Сейчас-то до Стокгольма добраться — всего ничего, каких-нибудь восемь-девять часов! А мы хоть и делали по три-четыре мили в день, только через неделю добрались до него,

Вот, значит, в 1845 году, в апреле четырнадцатого дня, увидала я в первый раз столицу нашу Стокгольм. Как только вошли мы в город, люди давай друг дружке кричать да подсмеиваться.