Новые приключения в Стране Литературных Героев - Рассадин Станислав Борисович (читать книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Гена(подхватывает). «Там леший бродит, русалка на ветвях сидит...».
Профессор. Так вот, на сей раз можно сказать: «Здесь чудеса». Не там, а здесь!
Гена(недоверчиво). Ну уж... Как-то не верится... Чтоб увлекательнее, чем у Дюма?
Профессор. Да! Увлекательнее, чем у некоронованного короля увлекательных сюжетов. И собственно, чему удивляться? Не ты ли первый заметил, что вступление в тайное общество – поступок, перевернувший всю жизнь Анненкова, – в романе выглядит, если даже опять-таки выразиться с предельной мягкостью... ну, несколько упрощенно? А разве упрощенность, наивность, схематизм могут быть интереснее полноты и многообразия, которые присуши самой жизни? Только представь себе, что вместо простенькой любовной интриги Дюма взялся бы рассказать о самом обществе декабристов, действительно тайном, полном таких загадок и превратностей судьбы, каких никакому романисту не сочинить. Да и с Полиной Гебль то же самое. Не знаю, как у кого, а у меня особое уважение... да что я говорю! особый интерес вызывает не та интрига между неприступной красавицей и скучающим гвардейцем, но подлинная история этой удивительной женщины. Вообрази! Французская дворянка из старинного рода, обеднев, становится модисткой, можно сказать, простой работницей. Едет в Россию в надежде избавиться от бедности. Встречает Анненкова. Влюбляется, но отказывается стать его женой...
Гена. Отказывается? Значит, все-таки как у Дюма?
Профессор. Пожалуй, но по причине самой суровой и прозаической: Полина знает, что без благословения старухи самодурки счастью их не бывать. Но дальше! Без колебания устремляется за Анненковым, едва он попадает в беду, едет, вырвав разрешение у царя Николая. Становится женой, подругой, нянькой мужа, человека, ох, какого непростого и нелегкого. Поддерживает и спасает его. Рожает ему восемнадцать раз...
Гена(даже охнул). Восемнадцать?
Профессор. Да, хотя, конечно, в то время, да еще в тех условиях далеко не все дети могли выжить. Стойко, даже, представь себе, весело переносит все тяготы, отчего многие декабристы воспринимали Полину Гебль, вернее, теперь уже Прасковью Егоровну Анненкову, как она стала зваться в замужестве, драгоценным лучиком света и надежды...
Гена (на него, судя по всему, патетический монолог Архипа Архиповича произвел-таки впечатление). Да-а... Если про такую женщину всю правду написать, наверное, действительно здорово бы вышло!
Профессор. Я думаю! Впрочем, она сама оставила замечательные воспоминания. Очень советую прочитать.
Гена. Теперь-то уж прочту!.. А знаете, Архип Архипыч, что мне сейчас в голову пришло? Вот если представить, будто Анненков с Полиной могли прочесть, как про них Дюма написал, – интересно, что бы они сказали?
Профессор. Да, интересно. Только и представлять незачем. Потому что роман «Учитель фехтования», вышедший в свет в 1840 году, попал и в Россию. Правда, император Николай запретил его читать, но с запретом считались далеко не все. Он, как это обычно и бывает, даже подогревал интерес к книге. В конце концов ее прочли и супруги Анненковы.
Гена. И обиделись? Или им все-таки приятно было, что такой знаменитый писатель их на весь свет прославил?
Профессор. Ну, на этот счет есть свидетельство самого Дюма. В 1858 году – обрати внимание, только после смерти императора Николая, который не простил ему как раз романа о декабристах, – Дюма совершал путешествие по России. И в Нижнем Новгороде встретил Ивана Александровича и Прасковью Егоровну, к тому времени вернувшихся из ссылки.
Гена(жадно). И что?
Профессор. Дюма уверял, что они просто кинулись ему в объятия.
Гена. Ага! Значит, все-таки им приятно было!
Профессор. Как тебе сказать... Сама-то Прасковья Егоровна говорит другое. В своих воспоминаниях она не раз иронически и даже сердито поминает роман Дюма. А кроме того, сохранилось письмо Ивана Ивановича Пущина, и он там сообщает, что Анненкова непременно хочет писать письмо в Париж своей матери, дабы в тамошнем журнале был напечатан ответ, точнее сказать, отпор вымыслам Дюма.
Гена. Понятно. Значит, Дюма и про встречу в Нижнем Новгороде все придумал?
Профессор. Почему же? Необязательно. Я думаю, просто преувеличил. К тому же Анненковы были воспитанные люди, а Дюма – гость России. И наконец, разве в романе «Учитель фехтования» не было искреннего сочувствия декабристам?
Гена. Погодите, Архип Архипыч! Запутали вы меня! В конце-то концов: хорошо Дюма сделал, что этот роман написал, или нет?
Профессор. Боюсь, дружок, это ты сам запутался, а я тут ни при чем. Я твержу все время одно и то же или по крайней мере не изменяю себе. Да, изучать историю – тем более русскую историю – по романам Дюма наивно. Просто глупо. Но как же забыть о благородстве автора? О его живом интересе к трагическому и прекраснейшему событию русской истории? Да и о том, что не зря же его роман вызвал гнев главного врага декабристов, который не простил Дюма как раз того, что он отдал свое сочувствие поверженным и попавшим в беду?..
Гена(вдруг и, может быть, даже неожиданно для самого себя). «И милость к падшим призывал»...
Профессор(удивился и обрадовался). Вот! В самую точку! Молодец, Геночка! Ибо, что бы мы с тобой ни говорили о литературе и литераторах, в какие бы дебри их и нашей Страны ни забирались, именно это – больше многого иного и, возможно, вообще прежде всего – составляет драгоценное и необходимое свойство настоящего искусства...
НЕ НАДОЕЛ ЛИ ВАМ ЭТОТ ПРОФЕССОР?
Послесловие для детей
Ах, надоел?
И даже очень?
Зануда, говорите?
Тогда смиренно прошу прощения.
Хотя, если подумать, раз уж вы дочитали книгу до конца (отпереться вам трудновато: вы вот уже и послесловие читаете), может быть, все не так страшно?
Так или иначе попробуем извинить существование профессора тем, что кто иначе согласился бы брать с собой в путешествия Гену? Тут ведь терпение нужно: Гена у нас, согласитесь, не сахар. Кого угодно своими вопросами замучит. А уж по части воспитанности... В общем, что и говорить!
Поэтому если я прощаюсь и с чувством вины, то не очень большой.
Ваш Станислав Рассадин
ЗАЧЕМ НУЖЕН ЭТОТ ГЕНА?
Послесловие для взрослых
Готовя книгу к печати, я заметил: речь героев что-то уж больно пестрит восклицательными знаками. И еще многоточиями.
Переизбыток – он и в мелочах переизбыток. Излишество. Я попробовал пройтись по рукописи, заменяя эмоциональность этих знаков скромным достоинством точек. Почему-то не получилось. Ни взбудораженный восклицательный, ни многоточие, знак незаконченности и недоговоренности, не хотели повиноваться моей властительной руке.
Почему?
Я пригляделся и понял: потому что герои, в первую голову, конечно, профессор и Гена... ну, если и не кричат друг на друга (со стороны Архипа Архиповича это было бы, простите за каламбур, архинепедагогично, а со стороны Гены – просто нахальством), то разговаривают в повышенном тоне. Горячатся. И часто перебивают один другого, опять-таки не из высокомерия одного или невежливости другого, а оттого, что торопятся высказать каждый свое мнение и на ходу угадать мнение собеседника, вернее, соспорщика. К обстоятельным монологам у обоих нет ни охоты, ни почтения – разве только Архип Архипович согрешит иной раз, но с него что возьмешь? Профессорская привычка...
Как известно, диалоги – древнейший род философических и критических размышлений; они были приняты как удобнейший способ высказывания разных мнений, хотя на самом-то деле обычно одного, господствующего, авторского, которое, в лоб встречая другие, подсобные, сторонние, победно разбивало их и утверждалось за счет разбитых.
