Хочу все знать 1970 - Барский Юрий Петрович (книги полные версии бесплатно без регистрации .txt) 📗

В. Санов

ИСКРОВЦЫ ВОЗВРАЩАЮТСЯ В СТРОЙ

Грач вернулся в Россию в 1901 году. Нужно было установить новые явки, наладить распределение «Искры» по промышленным центрам, объединить разрозненные группы социал-демократов. И при всём том Грач постоянно должен был быть начеку, помнить о многочисленных филёрах [4]. Департамент полиции не «ограничивался наружным наблюдением» в пределах империи. Теперь за границей, в Париже, сидел умный, опытный и коварный Рачковский, имеющий в своём распоряжении многочисленных сыщиков, шнырявших везде, где были колонии русских эмигрантов. Искровцам приходилось быть особенно осторожными.

Русские революционеры обычно одевались очень скромно. «Примета» эта была хорошо известна сыщикам, поэтому Грач сделал для себя вывод: надо одеваться изысканно. Какое-то время камуфляж помогал: действительно, трудно было представить, что этот прекрасно одетый, державшийся с достоинством важного барина мужчина и есть тот самый неуловимый Грач, за которым  охотилась охранка.

7 ноября 1901 года заведующий особым отделом департамента полиции Ратаев писал заведующему московской охранкой С. В. Зубатову: «31 октября сего года некто из Нюрнберга сообщает шифром в Одессу к Конкордии Захаровой нижеследующее: „Грач меняет адрес для явки. Новый адрес: Мещанская, Старо-Екатерининская больница, спросить фельдшерицу Урукину, сказать ей: я от Зои. Впрочем, если воспользоваться старым, то беды особой нет“.

Сообщая об изложенном, имею честь покорнейше просить ваше высокоблагородие принять меры к выяснению „Грача“, который, очевидно, является представителем организации „Искры“ для Москвы, причём при установлении его личности не мешает иметь в виду приметы московского представителя „Искры“ по описанию „Приятеля“» (вероятнее всего, это кличка провокатора или сотрудника, агента охранки. — В. С.).

В декабре жандармам удалось перехватить ещё одно шифрованное письмо. В нём упоминался Грач. Кто-то из высших чинов сделал на левом поле письма пометку: «Грач — Н. Э. Бауман».

Кольцо вокруг Грача начало медленно сжиматься.

В конце января 1902 года в руках сыщиков оказалось третье письмо, на этот раз адресованное самому Грачу. В письме говорилось: «Желательно, чтобы вы немедленно приехали вместе с техником, о котором говорили Кавказцу. Если не можете приехать сами, то пришлите техника. Необходимо теперь же выяснить с ним детали дела. Крайне желательно, чтобы были и вы. Немедленно телеграфируйте — Киев, Громову, до востребования — если приедете сами, то „деньги высылаю“, если только техник, то „высылаю“, если никто не приедет, то „продавайте“. Адрес для явки старый: Тимофеевская шесть… шесть. Самое удобное между 3—4 дня.

Отвечайте немедленно. Жму руку. Старичок.

У меня всё благополучно и было и есть, к вашему посрамлению.

Вообще я на вас зол страшнейшим образом и жажду вас повидать, чтобы ругнуть вас по всю душу».

Отправил письмо руководитель киевских искровцев Виктор Крохмаль. Менее, чем Грач, искушённый в тонкостях конспирации, он был уверен, что, к посрамлению Баумана, который не однажды предупреждал его об опасности, у него всё благополучно, «было и есть». Но Крохмаль был уже взят под наблюдение опытными филёрами из летучего отряда Зубатова.

Грач приехал в Киев и в условленное время пришёл к Старичку. Только что из-за границы прибыл большой транспорт нелегальной литературы. Грач дал адреса, куда надо в первую очередь отправить «Искру» и книги и ещё раз настойчиво потребовал от Крохмаля тщательно соблюдать конспирацию. На следующий день он выехал в Воронеж, чтобы кружным путём вернуться в Москву.

В Воронеже, зайдя в земскую губернскую управу, Грач узнал, что прошедшей ночью в Киеве были массовые аресты. Он поспешил на вокзал и сразу же «уловил наблюдение» (это строчки из рапорта сыщика, чиновника по особым поручениям при московском охранном отделении).

Грач подозвал носильщика, сунул ему деньги и преувеличенно громко потребовал купить билет до Москвы во втором классе, а сам, выскользнув из зала ожидания, сел в поезд до Задонска. Следом за ним в вагон вошёл субъект неопределённого возраста. По его ощупывающему взгляду Грач понял: это филёр.

Грач незаметно выбрался на площадку и на полном ходу выпрыгнул с поезда. Он был хорошо тренированным человеком, поэтому смелый прыжок прошёл благополучно. Правда, Грач сильно ушиб ногу, но всё-таки мог двигаться. В придорожных кустах он подыскал крепкую сучковатую палку и, опираясь на неё, прихрамывая, постарался уйти подальше от железной дороги. Бауман был твёрдо уверен, что его будут искать.

Если раньше модная одежда заграничного покроя была надёжным щитом от филёров, то здесь, в сельской местности, она могла стать помехой. Грач не сомневался, что на первой же большой станции прозевавший сыщик даст знать о его побеге местным властям, а те, в свою очередь, по телеграфу предупредят о беглеце всех уездных исправников. Расспрашивать о дороге крестьян было бессмысленно, а обращаться к старостам деревень небезопасно.

Как быть? Нога болела всё сильнее, да и голод начинал давать себя чувствовать. На счастье, Грачу встретились розвальни. На них он доехал до большого села Хлевного. По дороге, разговорившись с мужиком, Грач узнал, что в селе есть ветеринарный врач Вележев. Коллега по профессии!

Придя к Вележеву, Грач прежде всего осведомился, одни ли они в квартире. Хозяин, внимательно осмотрев гостя, утвердительно кивнул головой и сказал, что он может быть с ним совершенно откровенным.

Грач рассказал Вележеву всё, утаив, однако, своё подлинное имя. Затем он попросил накормить его и указать дорогу до ближайшей железнодорожной станции. Вележев ответил, что обед у него будет только в три часа, и тут же, под предлогом посещения амбулатории, вышел.

Очень скоро Николая Баумана арестовали.

Несколько месяцев спустя ленинская «Искра» писала: «Долг сослуживцев Вележева наказать предателя открыто выраженным презрением».

Ратаев в «Записке для памяти» писал своему начальству:

Баумана под усиленным конвоем отправили в Киев, где шеф жандармов генерал Новицкий мечтал устроить грандиозный процесс.

Лукьяновка стояла на отлёте. Из города к ней вела одна улица — Полтавская, застроенная низкими хибарками. Вокруг тюрьмы огороды да овраги, заросшие высокой травой.

Режим в тюрьме был сравнительно вольный.

После широкой волны забастовок, студенческих манифестаций и демонстраций пятьдесят одиночных камер правого крыла тюрьмы (они назывались политическим корпусом) оказались переполненными. На смену одиночкам-интеллигентам пришли рабочие и студенты. Теперь изолировать каждого арестанта стало невозможно. Это невольно повело к ослаблению режима. Уж кто-кто, а политические заключённые знали, что только выработанными сообща условиями они могут добиться ещё больших свобод.

Так и случилось. Администрации пришлось идти на новые послабления в режиме.

Многие студенты имели влиятельную родню. Посыпались прошения, в тюремной конторе участились телефонные звонки, а судебные чиновники стали вдруг довольно часто ощущать приятный холодок крупных денежных купюр. Но как улучшишь условия для отдельных лиц, когда тюрьма переполнена? Никаких «но» родственники слышать не желали. Раз вы взяли деньги — действуйте. А как — это уже не их дело. И судебные чиновники начали рьяно помогать расшатывать дисциплину в тюрьме.