В садах Лицея. На брегах Невы - Басина Марианна Яковлевна (читать книги онлайн бесплатно полные версии txt) 📗
Уже на молитве хотелось есть, и не легко было дожидаться, когда пройдут два урока и их поведут в столовую.
Лицейская столовая во втором этаже — большая светлая комната, как и лицейский зал, имела окна на обе стороны.
Так как кухня была устроена отдельно, во флигеле директорского дома, то кушанья в столовую носили через переулок и поднимали по особой служебной лестнице, которая доходила лишь до второго этажа.
В столовой распоряжался буфетчик — «тафель-декер». Кушанья раздавал дежурный гувернер.
Из соображений экономии вся лицейская посуда была не фарфоровой, а фаянсовой. Правда, ложки, ножи и вилки купили из серебра: будущим «столпам отечества» не пристало есть суп деревянными или оловянными ложками.
Каждому воспитаннику к утреннему чаю полагалась целая крупитчатая булка, к вечернему — полбулки. В дни своих именин те из лицеистов, у кого водились деньги, договаривались с дядькой Леонтием Кемерским, и он вместо казенного чая ставил для всех кофе или шоколад «со столбушками сухарей».
В будни обед состоял из трех блюд, в праздник из четырех. За ужином давали два блюда. Каждый понедельник в столовой вывешивалась «программа кушаней» и возле нее заключались договоры на обмен порциями. Жаркое меняли на пироги, печенку на рыбу, бланманже на что-нибудь более существенное.
Кормили хорошо, но бывало всякое. Недаром в лицейских песнях имелись куплеты:
Лучшие места за обеденным столом, ближе к гувернеру, раздающему еду, занимали отличившиеся по поведению и успехам.
сказал по этому поводу Александр Пушкин.
Надзиратель и гувернеры внушали воспитанникам, что вести себя в столовой надлежит «благопристойно», как если бы они находились в большом светском обществе, разговаривать тихо и «благоприлично». Но завтраки, обеды и ужины проходили шумно, весело.
Обычно в столовой директор объявлял им о новых распоряжениях. Стоило ему появиться, как все умолкали. Не потому, что боялись. Он никогда не кричал, не распекал их начальственно. Он ненавидел муштру и гордился тем, что Лицей — единственное учебное заведение в Российской Империи, где детей не секут. Василий Федорович старался сделать так, чтобы «воспитывающие и воспитуемые составляли одно сословие», чтобы воспитанники чувствовали в педагогах не «начальников», а друзей. «У нас по крайней мере царствует с одной стороны свобода (а свобода дело золотое), — рассказывал в письме из Лицея своему приятелю Фуссу воспитанник Илличевский. — С начальниками обходимся без страха, шутим с ними, смеемся». Малиновского не боялись, а любили, уважали. Очень скоро поняли, что он человек особенный. Главное для него не чины, не деньги, не расположение начальства, а Лицей, воспитанники. Он стремился вырастить их нужными для России, для «общего дела», для «общей пользы».
Однажды (это было вскоре после начала их лицейской жизни) во время вечернего чая дверь в столовую отворилась и вошел директор.
«Господа, — сказал он тихим голосом, — есть распоряжение министра. До окончания курса ни один из воспитанников не имеет права выезжать из Лицея. Но родные по праздникам могут вас посещать».
Сперва они не поняли. А когда поняли…
«Иные дети чувствительно приняли, что их никогда ни в какую вакацию домой не пустят», — записал Малиновский в своем дневнике.
В тот вечер в столовой никто не смеялся.
Но долго не горевали. Горевать было некогда: занятия, еда, прогулки — и дня как не бывало.
Гуляли в сопровождении гувернера и дядьки три раза в день во всякую погоду.
Возле самого Лицея гулять было негде. Там, где позднее разбили лицейский садик, в те времена была церковная ограда и березовая роща. В ней — стоянка для карет. Поэтому гуляли и играли в старинном парке Большого дворца.
Вырвавшись на волю, мальчики отводили душу.
Пушкин был одним из самых подвижных и ловких. Свою начитанность, прекрасное знание французского языка и французской литературы, за что ему дали прозвище «француз», ценил не высоко. А вот ловкостью, уменьем прыгать, бросать мяч гордился. Ему больше нравилось его другое прозвище: «обезьяна с тигром».
Он писал об этих днях:
Летом гуляли много, зимой меньше. Возвращались с прогулки отдохнувшие, веселые.
Когда проходили близ дворца, гувернер уговаривал, чтобы шли тихо, чинно. Но его мало слушали. «Воспитанники Корф, Данзас, Корнилов, Корсаков и Гурьев, — записано было гувернером в „Журнале поведения“, — во время прогулки отставали от своих товарищей и, идучи мимо дворца, рассматривали пойманных бабочек и производили шум. Слова и увещания гувернера Ильи Степановича Пилецкого, чтобы они сохраняли тишину и наблюдали порядок, нимало не имели на них действия».
Одна из записей в «Журнале» гласила: «Воспитанники Малиновский, Пущин и Илличевский оставлены без ужина за то, что во время прогулки они ссорились с Пушкиным и под видом шутки толкали его и били прутом по спине».
Возможно, это была просто шутка, а может быть, и ссора.
Пушкин не сразу сошелся с товарищами. Характер у него был неровный, настроение часто менялось. Он сам вспоминал, что бывал очень разный.
Ум, добродушие, веселость уживались в нем с насмешливостью, обидчивостью, вспыльчивостью… «Иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умел потом из него выйти… — рассказывал о Пушкине Пущин. — Бывало, вместе промахнемся, сам вывернешься, а он никак не сумеет этого уладить».
Многим лицеистам казалось, что бесшабашному, острому на язык «французу» море по колено.
И только умный, добрый Жанно Пущин, его друг сердечный, знал, как волновали, огорчали и мучили Пушкина самые незначительные размолвки с товарищами.
Все это обсуждалось по вечерам, когда ложились спать. С одной стороны 14-го номера, где спал Пушкин, была глухая стена, с другой, за тонкой перегородкой, номер 13-й — комната Пущина.
По лицейским правилам полагалось, «заняв свою постель, прекратить разговоры». Но Пушкин и Пущин разговаривали допоздна. «Я… часто, когда все уже засыпали, толковал с ним вполголоса через перегородку о каком-нибудь вздорном случае того дня, — вспоминал Пущин, — тут я видел ясно, что он по щекотливости всякому вздору приписывает какую-то важность, и это его волновало. Вместе мы, как умели, сглаживали некоторые шероховатости, хотя не всегда это удавалось».
О чем, о чем только не говорили они в эти ночные часы!.. Тускло горели ночники в арках длинного коридора четвертого этажа, мерно вышагивал взад и вперед дежурный дядька. Все давно заснули… Только в номерах 14-м и 13-м слышится приглушенный шепот:
