Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции - Лагерлеф Сельма Оттилия Ловиса

— Пашни да луга! Пашни да луга!

И тут мальчик понял, что огромная клетчатая скатерть, над которой он пролетал, — не что иное, как равнина провинции Сконе, светло-зеленые клетки на ней — озимая рожь, желтовато-серые — прошлогоднее жнивье, бурые — клеверные поля, а черные — пустующие пастбища да незасеянные пашни. Рыжеватые с золотистой каймой клетки — наверняка буковые леса. Ведь в буковых лесах высокие деревья в самой глубине леса зимой обнажаются, меж тем как низенькие буки, растущие на лесной опушке, сохраняют сухие желтые листья до самой весны. Виднелись внизу и темные клетки с чем-то серым посредине. То были большие огороженные усадьбы с почерневшими соломенными крышами и мощенными камнем дворами. А еще можно было различить зеленые, обведенные коричневым ободком клетки — сады, где уже вовсю зеленели лужайки, хотя окаймлявшие их кусты и деревья стояли еще голые, темнея лишь бурой корой.

Яркая пестрота клеток развеселила Нильса. Он даже засмеялся.

— Плодородная и добрая земля! Плодородная и добрая земля! — загоготали гуси, словно осуждая его за смех. И у него вновь сжалось от горя сердце. «Могу ли я радоваться? — подумал он. — Ведь со мной случилась самая страшная беда, какая только может стрястись с человеком!»

Но чем дальше летели гуси, тем меньше думал Нильс о своей беде, тем меньше усилий ему требовалось, чтобы удержаться на спине гусака. Его внимание привлекали птичьи стаи, летевшие на север. Они громко перекликались между собой, и в небе стоял страшный шум и гомон.

— Неужто вы только нынче перелетели море? — кричали одни.

— Да, представьте себе! — отвечали гуси.

— Как, по-вашему, здесь уже весна? — спрашивали другие.

— Пока нет, ни листочка на деревьях, вода в озерах холодная! — слышалось в ответ.

Пролетая над усадьбой, где расхаживали домашние птицы, гуси спрашивали:

— Как зовется эта усадьба? Как зовется эта усадьба?

И петух, задрав голову, горланил:

— Усадьба зовется Малая Пашня! Все как и было! Все как и было!

Большая часть дворов, по обычаям Сконе, носила, видимо, имена своих хозяев: усадьба Пера Матсона или же Уле Бусона. Но петухи придумывали свои названия, более подходящие, как им казалось. На дворах бедняков-арендаторов они орали:

— Эта усадьба зовется Бескрупово!

А петухи, что жили на самых бедных торпах, кричали:

— Усадьба зовется Маложуево! Маложуево, Маложуево!

Зато большие, зажиточные крестьянские усадьбы петухи пышно величали: Счастливое Поле, Яичная Гора, Денежная Кубышка.

В господских же усадьбах петухи были очень кичливы и не снисходили до шуток. А один из господских петухов горланил так громко, словно хотел, чтобы голос его донесся до самого солнца:

— Это усадьба помещика Дюбека! Все как и было! Все как и было!

Чуть подальше другой петух кричал:

— Это Сванехольм — Лебяжий Остров! Пусть весь мир знает!

Но тут мальчик заметил: гуси уже не летели вперед по прямой, а все кружились и кружились над всей равниной Сёдерслетт, словно радуясь, что снова вернулись в Сконе и могут поприветствовать каждую усадьбу.

Вот они пролетели над двором, где в окружении множества низеньких домишек громоздилось несколько больших строений с высокими трубами.

— Это Юрдбергский сахарный завод! — закричали местные петухи. — Это Юрдбергский сахарный завод!

Мальчик так и подскочил на спине гусака: как же он сразу не узнал это место? Завод был неподалеку от его дома, и в прошлом году он нанимался сюда пасти гусей. Оказывается, когда смотришь вниз с высоты птичьего полета, все выглядит иначе.

И как он мог забыть… Как он мог забыть Осу-пастушку и маленького Матса, своих прошлогодних товарищей? Хотел бы он знать, пасут ли они здесь гусей и нынче. Вот бы они удивились, если б им кто сказал, что высоко-высоко в небе над ними летит Нильс!

А стая уже летела к Сведале и к озеру Скабершё, а потом, миновав Беррингеклостер и Хеккебергу, вернулась обратно. За один день мальчик узнал о Сконе больше, чем за всю свою жизнь.

Когда в тот день диким гусям случалось увидеть домашних, они замедляли полет и, от души веселясь, кричали:

— Летим в горы, на север! Летите с нами! Летите с нами!

— В стране еще зима! Рановато вы явились! Возвращайтесь назад! Назад! Назад! — отвечали домашние гуси.

Дикие гуси опускались ниже, чтоб их лучше было слышно, и призывно кричали:

— С нами! С нами! Мы научим вас плавать и летать!

Домашние гуси злобно шипели и не удостаивали их ответом.

Тогда дикие гуси опускались еще ниже, так низко, что почти касались лапками земли, а потом вдруг с молниеносной быстротой взмывали ввысь, словно кто-то гнался за ними.

— Ой, ой, ой! — кричали они. — Разве это гуси?! Это просто овцы! Это просто овцы!

Оставшиеся на земле домашние гуси, задыхаясь от злости, орали им вслед:

— Чтоб вас всех подстрелили, всех до одного! Всех до одного!

Слушая шутки и перебранку гусей, Нильс смеялся. Потом вдруг вспоминал о беде, что сам навлек на себя, и горько плакал. Но немного погодя снова смеялся.

Никогда прежде не доводилось ему мчаться с такой быстротой, хотя он сызмальства привык к бешеной скачке верхом. Он даже не подозревал, что здесь, наверху, воздух так свеж, так напоен чудесными запахами земли и смолы. Какое это блаженство — лететь высоко-высоко над залитой солнцем землей, а тебя обвевает ласковый душистый ветер, и кажется, будто ты улетаешь от всех бед и забот, от всех мыслимых и немыслимых горестей.

II АККА С КЕБНЕКАЙСЕ [3]

ВЕЧЕР

Большой белый гусак был безмерно счастлив и гордился тем, что летает вместе со стаей диких гусей над равниной Сёдерслетт да еще и дразнит домашних птиц. Но счастье — счастьем, а к обеду он стал, однако, заметно сдавать. Гусак старался глубже дышать и быстрее взмахивать крыльями, но все равно на много гусиных корпусов отстал от других.

Когда дикие гуси, летевшие в хвосте, заметили, что домашний гусь не в силах поспеть за ними, они стали кричать гусыне-предводительнице:

— Акка с Кебнекайсе! Акка с Кебнекайсе!

— Что там у вас? — спросила гусыня, летевшая во главе косяка.

— Белый отстает! Белый отстает!

— Скажите ему: лететь быстрее легче, чем медленнее! — ответила гусыня-предводительница, продолжая мчаться вперед.

Гусак попытался было последовать ее совету и лететь быстрее, но это так утомило его, что он опустился чуть ли не к самым верхушкам подстриженных ветел, окаймлявших луга и пашни.

— Акка, Акка! Акка с Кебнекайсе! — закричали гуси, летевшие позади и видевшие, как трудно приходится гусаку.

— Что там еще? — сердито спросила гусыня-предводительница.

— Белый падает на землю! Белый падает на землю!

— Скажите ему: лететь выше легче, чем ниже! — все так же продолжая мчаться вперед, ответила гусыня-предводительница.

Гусак попытался было последовать и этому совету и подняться ввысь, но так запыхался, что у него чуть не разорвалось сердце.

— Акка, Акка! — снова закричали гуси, летевшие в хвосте.

— Оставите вы меня наконец в покое или нет? — еще более сердито и нетерпеливо спросила гусыня-предводительница.

— Белый вот-вот рухнет на землю! Белый вот-вот рухнет на землю!

— Скажите ему: кто не в силах следовать за стаей, пусть возвращается! — по-прежнему продолжая мчаться вперед, ответила гусыня-предводительница. Ей и в голову не пришло замедлить полет.

«Так вот, стало быть, как», — подумал гусак. Он понял, что дикие гуси вовсе и не собирались брать его с собой в горы, в Лапландию. Они лишь ради забавы выманили его из дому.

Он страшно злился, что силы покидают его и он не сможет доказать этим бродягам: домашний гусь тоже на что-нибудь да годен. Но всего обиднее было другое! Ведь ему посчастливилось встретиться с самой Аккой с Кебнекайсе! Хоть он и был домашним гусем и никуда дальше ворот усадьбы не ходил, но не раз слышал о гусыне по имени Акка, которая прожила на свете уже более ста лет. Акку уважали самые знатные гуси на свете и почитали за честь присоединиться к ее стае. Зато никто так не презирал домашних гусей, как Акка и ее стая. Понятно, что белому гусаку очень хотелось доказать, что он им ровня и летает ничуть не хуже.