В погоне за Солнцем - Коэн Ричард (читать книги без сокращений txt) 📗
По мере смягчения культурного климата и появления первых европейских университетов в Оксфорде (1096), Париже (1150–1170) и Болонье (1158) “Альмагест” проник в программу математического образования как в Европе, так и на Ближнем и Среднем Востоке, став естественным продолжением Евклидовых “Начал” и трактатов Автолика и Феодосия по сферической астрономии. Но даже тогда большинство студентов находили его слишком сложным и прибегали к чтению толкований, где обсуждались только элементарные солнечные проблемы.
С возникновением университетов стали появляться и фигуры, претендующие на главенство на интеллектуальной сцене Западной Европы. Монах-францисканец Роджер Бэкон (1214–1294) еще при жизни прославился как Doctor Mirabilis (Чудесный Учитель) благодаря широте и глубине знаний; некоторые называют его первым настоящим ученым. Когда Оксфорд получил свою университетскую хартию, Бэкон боролся за включение науки в программу обучения, настаивая на том, что она дополняет веру, а не отрицает ее. Повсюду присутствовало “знание напоказ, скрывающее глубокое невежество” [223]. Папа Климент I V, который познакомился с Бэконом, еще будучи Ги Фулькуа, папским легатом в Англии, написал своему старому другу, предлагая сочинить книгу о том, как следует учить наукам.
За полтора года Бэкон создал три больших тома, где не только излагал свои идеи по улучшению научных методов и по их преподаванию (например, он предлагал сделать лабораторные эксперименты частью образования), но и ожесточенно клеймил пороки духовенства. В следующие десять лет Бэкон предвосхитил огромное количество открытий и изобретений – магнитную стрелку компаса, конструкцию телескопа, линзу, пароход, самолет, механизм рентгенологии, причину возникновения радуги, принципы камеры обскуры, даже телевидение. Он также написал несколько сочинений по астрономии. Но папа Климент умер, не успев прочесть ни одной строчки, а его преемник Николай IV провозгласил сочинения Бэкона еретическими. В 1278 году Чудесный Учитель был брошен в темницу (вероятнее, был приговорен к домашнему аресту), где и провел следующие четырнадцать лет, умерев в возрасте восьмидесяти с лишним лет в 1294 году.
Голландский рисунок 1635 года с изображением “астролябии Лансберга”, устроенной по Птолемеевым принципам, согласно оригинальной подписи, однако изображение больше похоже на солнечные часы, с которыми сверяется человек (From Philips van Lansbergen, Philippi Lansbergii Opera omnia (Middleburgi Zelandi: Z. Roman, 1663))
В последовавшие два столетия астрономы были заняты обработкой и другими операциями над небывалым изобилием таблиц, а университеты, несмотря на все резоны Бэкона, продолжали видеть в науке способ установления математических отношений между явлениями природы, вместо того чтобы проводить непредвзятые исследования на базе эмпирических данных и экспериментов. В итоге ученый вынужден был оттачивать свое мастерство в сложных предсказаниях [затмений] и в геометрических принципах, лежащих в основе бесконечного числа вычислительных таблиц.
Единственным исключением стало возрождение интереса к Аристотелю. До XII века его сочинения практически не были известны христианской Европе, но теперь они торжественно снова вошли в моду. В особенности много цитировалось “О небе”, где предполагалось, что наука должна искать причины явлений. Согласно Аристотелю, например, камень, падая к центру Земли, ускорялся потому, что, будучи земной природы, стремился домой. Все движение было переходом от “потенциала” к “действию”, реализацией того, что могло быть в основе природы объекта. Можно назвать это физикой задом наперед, но у данной системы было много последователей (Артур Кестлер сказал бы, что, когда мы проклинаем упрямое устройство или капризную машину, мы все обращаемся к Аристотелю [224]).
В конце XII века можно выделить две школы: строгие последователи Аристотеля и математики-астрономы, требовавшие от теории поддержки сложными таблицами и вычислениями. Бэкон помог разрешить противоречие между теориями Аристотеля и Птолемея путем нового объяснения способов взаимодействия разных хрустальных сфер. Его идея изобиловала понятиями внешних выпуклых и внутренних вогнутых поверхностей и была не лучше, чем у предшественников, но ей удалось сохранить мир и оставить обоих греческих мыслителей непотревоженными в их классическом каноне. И Аристотеля, и Птолемея продолжали преподавать студентам, а их несоответствия как друг с другом, так и с наблюдаемыми явлениями молчаливо принимались. Только в 1277 году парижский епископ приговорил двести девятнадцать утверждений Аристотеля, объявив ряд его учений ересью (такое, например, как вечность мироздания). Сторонники Аристотеля были вынуждены отступить.
Еще столетие спустя, в 1377 году, другой парижский клирик, Николай Орем, сочинил комментарий к Аристотелю, отметая его аргументы в пользу неподвижности Земли и объявляя этот вопрос относительным. Хотя Орем (позже ставший епископом Лизье) не смог окончательно убедить себя в том, что Земля действительно делала дневной оборот вокруг своей оси, он рассматривал такую возможность. Эта проверка древних допущений по поводу неподвижности земного шара была, как и арабская критика, всего лишь еще одной царапиной на корпусе надежной машины: греческая космология продолжала преспокойно катиться дальше, тщательно смазываемая попеременно церковью и наукой. Небесные тела, включая Солнце, двигались по своим постоянным окружностям, а Земля лежала неподвижно в центре вращающейся вселенной.
Но вскоре всему этому предстояло измениться.
Глава 9
Земля движется
В середине всего находится Солнце. Действительно… кто мог бы поместить этот светильник в другом и лучшем месте… Ведь не напрасно некоторые называют Солнце светильником мира [225].
Рассказывают о новом астрологе, который хочет доказать, будто Земля движется и оборачивается вокруг себя, а не небо, Солнце и Луна… Этот глупец хочет перевернуть все искусство астрономии [226].
Будучи подростком, Граучо Маркс [227] взял на себя ответственность за обучение своих братьев и однажды спросил у Харпо, старшего брата, какой формы наш мир. Харпо признался, что не очень знает. Тогда Граучо подсказал ему: “Какой формы мои запонки?” – Квадратные, – был ответ.
– Я имею в виду воскресные запонки, не на каждый день. Ну, скажи теперь, какая форма у Земли.
– По воскресеньям круглая, а по будням квадратная, – отвечал Харпо, вскоре после этого принявший сценическое амплуа немого [228].
Эта история насчитывает много лет, а сам вопрос – еще больше. Какой формы наш мир? В I веке н. э. Плиний Старший заключил, что Земля имеет форму шара, но у него была и запасная теория о “шишковидной форме”. Эрудит Исидор Севильский также объявил наш мир круглым, но при этом плоским, как колесо. Беда Достопочтенный считал мир сферическим, но не мог себе представить людей-антиподов на противоположной стороне шара. Эти мудрецы были одиноки в своих воззрениях, поскольку с V до конца X века Европа пребывала в уверенности о прямоугольной форме мира; ортодоксальная картография помещала в центр мира Иерусалим. Но когда в 999 году астроном Герберт стал папой Сильвестром II, он сделал сферу Плиния Старшего официальной доктриной церкви. В 1410 году появление Птолемеевой “Географии” на латыни подтвердило уже распространенную идею о круглом мире, а к концу столетия в связи с плаванием Колумба на поиски Индии мореплаватели и ученые также приняли модель сферической Земли, хотя и не знали ее размеров. Пришлось смениться еще многим поколениям, чтобы показать, что вращение планеты образует выпуклости на экваторе, так что сфера все-таки не идеальна [229].
