Гомункулус - Плавильщиков Николай Николаевич (лучшие книги онлайн txt) 📗
Торнария, личинка Баланоглосса, сбоку (налево) и с плоской стороны (направо): 1 — рот; 2 — заднепроходное отверстие.
А. Ковалевский проследил развитие морского червя Форонис. Он доказал, что загадочное животное, которое было известно зоологам под именем «актинотрохи», не что иное, как личинка червя Форонис. Мечников изучил развитие актинотрохи, проследил ее превращение во взрослого червя.
Работы одного дополняли работы другого, и неудивительно, что в 70-х годах имена «А. Ковалевский» и «И. Мечников» звучали, словно эхо: скажешь «Ковалевский» — откликнется «Мечников», и наоборот. Так продолжалось много лет, несмотря на то, что приятели иногда и не совсем ладили. Нужно сознаться, что виноватым во всяких «недоразумениях» обычно бывал Мечников. Увлекающийся, любящий пофантазировать, он не всегда проделывал свои исследования с той изумительной точностью, которой отличались работы Ковалевского. Недосмотрев что-нибудь, не так поняв увиденное, он начинал спорить и возражать. Проходило сколько-то времени, и он сознавался в своей ошибке. Иначе и быть не могло: препараты Ковалевского были всегда редкостно точны, и спорить против того, что он утверждал, означало спорить против фактов.
В те годы А. Ковалевский и И. Мечников увлекались изучением развития животных.
«Эмбриология — излюбленная наука русских», — говорили иностранцы-ученые в 60-х и 70-х годах.
Почему так?
Учение Дарвина встретило горячий отклик среди русских ученых. Правда, кое-кто из натуралистов оказался на стороне противников Дарвина, но таких было немного.
Иностранцы-дарвинисты занялись в те годы построением «родословных древ» животных. Пусть мало материала! Пусть эти «древа» наполовину плод фантазии. Важно одно: начертить «древо».
Русские зоологи не стали тратить время и силы на сочинение родословных таблиц и вычерчивание сомнительных «деревьев». Изучение развития зародыша дает богатые материалы для выяснения родственных связей животных, для раскрытия хотя бы некоторых тайн истории животного мира. Изучать развитие зародышей полезнее для дела, чем рисовать фантастические «деревья». И русские зоологи занялись этим делом: будут материалы, появятся и родословные таблицы, притом — не плод фантазии, а основанные на фактах.
Ковалевский и Мечников — убежденные дарвинисты — искали подтверждения правоты учения Дарвина в фактах. Они блестяще разработали основы сравнительной эмбриологии — пожалуй, важнейшей науки из тех, среди которых дарвинизм черпает свои наиболее убедительные доказательства.
Торнария и Баланоглосс, актинотроха и Форонис, иглокожие, ланцетник — все это отдельные кирпичи для фундамента того стройного здания, в которое постепенно вырастало эволюционное учение.
Лето пошло к концу. Ехать в Петербург — везти туда жену на смерть. Мечников потерял голову: ехать в Петербург нельзя, не ехать — где жить? И главное — на что жить? Оставить жену одну здесь, в Италии, он боялся, и снова — где достать денег?
И вдруг… в Одессе освободилось место профессора. Двадцатипятилетний Мечников получил кафедру.
Одесса — не Италия, но все же и не Петербург с его туманами. Мечниковы переехали в Одессу.
Увы! Бедняжка не могла жить и в Одессе: чаще и чаще показывалась кровь, слабость все росла.
Про остров Мадейру рассказывали чудеса. Мечников сделал последнюю попытку: повез умирающую жену на Мадейру.
Не оправдала надежд и Мадейра: больной становилось все хуже и хуже.
Весной 1875 года она умерла.
Обезумевший от горя Мечников вернулся в Одессу. Здесь он искал спасения в работе и кипучей деятельности профессора и публициста.
В 70-х годах Геккель опубликовал свою «теорию гастреи» [51]. В стадии гаструлы он видел «воспоминание» о далеком предке, общем для всех многоклеточных животных. Не зря же зародыши проходят стадию гаструлы, того самого двухслойного мешка, который Александр Ковалевский назвал двухслойной личинкой в своей работе о ланцетнике.
— Что за вздор! — ворчал Мечников, перелистывая толстый том геккелевского сочинения. — Хорош предок, которого не было и быть не могло у многих животных!
Мечников имел право ворчать: он знал о развитии медуз и полипов и других низкоорганизованных животных куда больше, чем Геккель. Он и сам изучал этих животных, их же изучал Александр Ковалевский. Многие из этих исследований еще не были опубликованы, и любивший теоретизировать немец не знал и десятой доли того, что уже знали русские ученые.
Но если не гаструла, то — кто?
Ответа не было. Вернее, он был, но очень уж нечеткий. Бесспорно одно: предок многоклеточных животных — двухслойное существо. Эго означает, что тело такого предка состояло из двух слоев клеток: наружного и внутреннего. И только.
Но как располагались эти слои? Ведь и гаструла двухслойна.
В этом скрывалась главная трудность: вместо двухслойного зародыша-гаструлы найти другого, но обязательно двухслойного же, и притом более простого по строению.
Точный ответ могли дать лишь сами зародыши. Ни строгая последовательность рассуждений, ни пылкая фантазия не выручат там, где нужны факты, факты и факты.
Мечников принялся собирать факты: занялся изучением развития губок, кишечнополостных, ресничных червей. Его интересовало развитие зародыша, он искал ту форму, которая могла бы быть принята за загадочного общего предка многоклеточных. Но те же препараты, те же животные показывали ему и кое-что другое. Это «другое» пока оставлялось в стороне, но оно накапливалось и накапливалось. Незаметно для себя Мечников потихоньку превращался в того Мечникова, которого вскоре узнал весь мир: в Мечникова из Пастеровского института.
И. И. Мечников (1845–1916).
Каков мог быть двухслойный предок? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно было выяснить: а как вообще образуются двухслойные зародыши?
Гаструла образуется путем впячивания стенки бластулы. Так однослойный пузырь-бластула превращается в двухслойный мешок-гаструлу. Это показал А. Ковалевский, это видел Мечников, но… теория гаструлы-гастреи была им забракована. Он не мог согласиться с тем, что «гастрея» — исходная форма всех многоклеточных животных.
Но если не гаструла, не «гастрея», то — кто?
Выручили гидроидные медузы — одна из групп низкоорганизованных кишечнополостных животных. Изучая их развитие, Мечников увидел, что двухслойный зародыш может образоваться совсем не способом гаструляции. Стенки пузыря-бластулы здесь не впячивались, и мешка не получалось.
Бластула гидроидных медуз вела себя совсем иначе, чем бластула ланцетника. Клетки, образующие однослойную стенку пузыря-бластулы, делились поперек. Так один слой превращался в два слоя — наружный и внутренний. Мечников открыл и второй способ образования второго слоя. Клетки бластулы делятся, но не поперек. И часть новых клеток продвигается-протискивается внутрь пузыря. Снова образуется второй, внутренний слой.
Зародыш двухслойный, но это не мешок, не гаструла. У такого зародыша нет пищеварительной полости, он состоит из сплошной массы клеток двух сортов (внутренние и наружные клетки). И как раз такой двухслойный зародыш встречается у наиболее низкоорганизованных животных.
— Ты будешь называться паренхимула! — решил Мечников. — А предполагаемый предок, построенный по твоему образцу, — паренхимелла.
Название было неплохое: оно передавало особенности строения такого зародыша, состоявшего из набитой клетками однослойной оболочки. Нужно лишь помнить, что не паренхимелла построена по образцу паренхимулы, а наоборот: ведь «предок»-то именно паренхимелла.
