Водители фрегатов. О великих мореплавателях XVIII — начала XIX века - Чуковский Николай Корнеевич (полная версия книги .TXT, .FB2) 📗
— Когда же настанет это время?
— Когда у нас будет немного больше ружей, чем сейчас.
— А разве у вас сейчас есть ружья?
— Вон гляди, — сказал Джеймс Маури, показывая Рутерфорду ружье, висевшее на стене.
— И ты думаешь, что одно твое ружье лучше тех двух тысяч, которые у Сегюи! — рассмеялся Рутерфорд.
— У нас не одно ружье, а двести, и скоро будет еще больше, — ответил Джеймс Маури. — Ружья нам привозят китобойные суда, которые останавливаются здесь, в проливе Кука, чтобы запастись водой и лесом. Мы разрешаем китобоям выйти на берег, набрать воды, нарубить дров и за это берем с них дань ружьями и порохом. Китобои охотно соглашаются на такую сделку. Они отлично знают, что, если мы не захотим, им не удастся выйти на берег.
— И часто вас посещают эти китобои?
— Примерно раз в два года. Иногда чаще, иногда реже.
«Как хорошо, что я попал в Таранаки!» — радостно подумал Рутерфорд. Погасшие было надежды снова вспыхнули в его сердце.
Ожидание
Долго прожил Рутерфорд в стране Таранаки, а суда китобоев не появлялись. Каждый день выходил он на берег и подолгу смотрел в бушующее море. Но море было пустынно. Он не видел никаких судов, кроме новозеландских пирог. Грустный, возвращался он в деревню. Но надежды не терял и на следующее утро снова шел к морю.
Отако и Маури ждали китобоев с таким же нетерпением, хотя совсем по другим причинам. Им хотелось поскорее получить ружья и начать войну против Сегюи.
— Китобои запоздали, но они непременно явятся, — уверенно говорил Джеймс Маури, — нужно только подождать еще немного.
Маури очень нравился Рутерфорду, и оба англичанина скоро подружились. Но Рутерфорд не признавался своему новому другу в том, что мечтает вернуться на родину. Беглый каторжник стал настоящим новозеландцем, ненавидел Англию, в которой испытал столько мук, и всем сердцем привязался к своей новой отчизне. Рассказывать ему свои планы о возвращении в Англию было так же опасно, как рассказывать их Эмаи или Отако.
Рутерфорд и сам полюбил Новую Зеландию. Ему нравились благородство и мужество этих жестоких, нищих, невежественных людей. Он восхищался их природным умом, их верностью и дружбой. И если бы не отвратительный обычай людоедства, он совсем примирился бы с ними. Еще больше, чем люди, нравилась ему природа Новой Зеландии. Он с наслаждением бродил по безмолвным темным лесам, преследуя одичавшую свинью, лазил по неприступным горным кручам, пил ледяную воду из стремительных речек, дышал мягким, всегда теплым воздухом.
Но все же Рутерфорд мучительно тосковал. По ночам снились ему улицы больших городов, грохот бесчисленных дилижансов [80] и кебов, [81] высокие каменные дома, витрины и вывески магазинов, шум матросских кабаков, родная английская речь на всех перекрестках. Он просыпался и, лежа на земляном полу, долго стонал и охал, переворачиваясь с боку на бок. Ведь у него в Англии остались замужние сестры, племянники, друзья, и он страстно хотел их повидать.
У обоих белых были разные планы, и они по-разному жили. Джеймс Маури изо всех сил старался как можно больше походить на новозеландца. У него было ружье, но на охоту он ходил с копьем и долго учился владеть мэром. У него был железный топор, но он предпочитал пользоваться каменным. Пищу он готовил только по-новозеландски, и хижина, в которой он жил, ничем не отличалась от прочих хижин деревни.
Рутерфорд, напротив, больше всего любил те европейские предметы, которые у него еще оставались, — топор, нож и пистолет. Владеть копьем он так и не научился, — отправляясь на охоту, он выпрашивал у кого-нибудь ружье или расставлял птицам хитроумные силки. Отако подарил ему участок земли под огород, и Рутерфорд возделывал его не палкой, а самодельной деревянной сохой, в которую впрягался сам вместо лошади. Жилище себе он опять построил на европейский лад — не из тростника, а из толстых бревен. Ему теперь нужен был дом, а не крепость, и он прорубил в стенах настоящие окна, которые, за неимением стекол, закрывались деревянными ставнями.
Кое-чему Рутерфорд обучил и новозеландцев. Он показал им, например, как надо плести сети. До него новозеландцы о сетях не имели ни малейшего представления. Через два года после его прибытия в Таранаки все прибрежное население ловило рыбу сетями, и улов увеличился в несколько раз.
Первые сети были сплетены Эшу по указанию Рутерфорда из волокон дикого льна. Рутерфорд вышел на пироге в море, и, когда вернулся, его пирога была полна рыбой. Тогда все стали плести сети. Скоро рыбы оказалось столько, что ее не успевали съедать всю и стали коптить впрок. Даже собаки и свиньи досыта наедались рыбой.
Одной только Эшу рассказывал Рутерфорд о своих мечтах о возвращении на родину, так как знал, что она его не выдаст.
— Мне грустно будет с тобой расставаться, Желтоголовый, — говорила девушка. — Я хочу, чтобы корабль твоего племени пришел сюда как можно позже. Но я понимаю, что жить одному среди чужого народа очень тяжело, и мне тебя жалко. Смотри, как тоскует мой отец по нашей деревне, которую уничтожил Сегюи. А ведь он находится от нее гораздо ближе, чем ты от своей родины, и окружен друзьями. Нет, если бы мне пришлось навсегда покинуть этот остров и попасть к чужеземцам, которые говорят на чужом языке, я бы потеряла рассудок.
«Да, некоторые от этого теряют рассудок», — подумал Рутерфорд, вспомнив несчастного Джефферсона.
Эмаи по-прежнему ценил Рутерфорда и не забыл своего обещания сделать его вождем. Как-то (это было уже на второй год жизни в Таранаки) он собрал на поляне всех своих воинов — жалкие остатки прежде большого племени, обитавшего в нескольких дюжинах многолюдных деревень, — и произнес длинную речь, в которой восхвалял храбрость, ум и силу Рутерфорда самыми пышными выражениями. Речь эта длилась больше часа. Окончив говорить, он подозвал к себе Рутерфорда. Тот опустился перед верховным вождем на колени. Эмаи поднял его с земли, и они долго терлись носами.
Потом Эмаи подарил Рутерфорду большую циновку, выкрашенную красной охрой, и приказал татуировать новому вождю лоб. Татуировка на лбу — главный отличительный признак новозеландского вождя, так как, кроме вождей, никто не имеет права татуировать себе лоб. Рутерфорд без единого вздоха вынес мучительную операцию, длившуюся больше получаса. Когда татуировка была закончена, он, скрывая боль, накинул себе на плечи новую циновку, украсил голову перьями и устроил пиршество для воинов Эмаи. Гости съели полцентнера рыбы, пойманной Рутерфордом и засоленной на всякий случай про запас, и двух свиней, подаренных ему вождями соседних деревень за то, что он научил их плести сети.
Пиршество длилось всю ночь до утра. Утром на поляну явился Отако и в знак дружбы преподнес Рутерфорду ружье, несколько пригоршней пуль и несколько фунтов пороха.
Теперь, когда Рутерфорд стал вождем, воины племени Эмаи беспрекословно ему подчинялись. Воины племени Таранаки относились к нему с почтением. А сам он обязан был повиноваться одному только Эмаи. И ни одно важное совещание по вопросам войны и политики не обходилось без него.
А совещаться было о чем. Каждый месяц в страну Таранаки приходили с севера голодные, усталые, раненые мужчины и женщины, беглецы из разоренных деревень, жалкие остатки могущественных и многолюдных племен. Они приходили к Отако и умоляли его немедленно отправиться со всем своим войском на север и истребить «кровожадную свору вонючего пса» — Сегюи. Чего только они не обещали своему покровителю в случае победы!
И каждый раз Отако созывал к себе на совещание всех своих младших вождей и всех вождей союзных племен, которые гостили в его деревнях. Совещание собиралось обыкновенно перед хижиной Отако. Сначала пришельцы с севера рассказывали о своих несчастьях и умоляли помочь им отомстить. Потом все вожди сообща в течение нескольких часов громко проклинали Сегюи и предрекали ему самую ужасную смерть. Затем съедали свинью. Когда от свиньи оставались только кости, вставал Джеймс Маури и говорил, что скоро придет корабль белых и привезет ружья, а до тех пор начинать войну с Сегюи — значит идти на верную гибель. Пришельцы с севера принимались кричать, что откладывать войну больше невозможно, но Отако неизменно соглашался со своим «первым министром», и совещание решало ждать корабля белых.
