Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (электронная книга TXT) 📗
— Вовсе не жердина! — возмутился Шурка. — Ты не выше меня! А про меня говорят, что отстаю в росте.
— Все равно... Скоро уже буду тетушкой... — Это она шепотом. И глазами показала на сестру. Шурка дурашливо развел руками: тут уж, мол, ничего не поделаешь.
А рыбка в банке беззаботно шевелила хвостом. Обычный аквариумный вуалехвост... И когда прощались, Женька шепнула:
— А чем ее кормить?
— Ничем. Она питается космической энергией...
Утром баба Дуся растолкала Шурку.
— Сколько спать можно! Там к тебе Женя пришла.
Шурка стремительно прыгнул в штаны, натянул рубаху. Босиком выскочил из-за перегородки. Сразу почуял: что-то случилось.
Женька улыбалась вроде бы беззаботно. Однако...
— Шурчик... Я насчет рыбки хочу сказать...
— Что?! Она живая?
— Да живая, живая... Только она билась всю ночь...
— Почему?
— Не знаю... А может, и не билась. Может, мне просто так казалось. Но... как-то не по себе.
Баба Дуся деликатно притихла на кухне. Шурка и Женька стояли друг против друга. Оба — будто виноватые.
— Шурчик... я почему-то боюсь.
— Не бойся. Она живучая.
— Да я за тебя боюсь...
— Почему? — И заболела игольная точка на ноге.
Глядя в пол, Женька еле слышно сказала:
— Я, конечно, дура... Но я все время думаю: «Это Шур-кино сердце». И как рыбка трепыхнется, мне кажется, что с тобой беда.
— Ничего со мной не будет! Правда!
— Я понимаю, но все равно... И я боюсь, что этим страхом... ну, наведу на тебя какое-то несчастье...
Шурка нагнулся, потер набухшую кровяную точку. Прошептал потерянно:
— Что же делать-то?
— Шурчик... давай отпустим ее.
Он выпрямился, сказал сразу:
— Давай!
— Ты не обидишься?
— Да нет же! Она твоя. Что хочешь, то и делай... — Шурка понял, что и самому ему будет легче, если алый (цвета сердца) вуалехвост окажется подальше от глаз. — А я подарю тебе... ну, что-нибудь другое подарю!
— Не надо! Все равно это остается твой подарок. Только пусть плавает на воле. Ей будет лучше... и нам.
— Ладно. А куда отпустим?
— Конечно, в Черный пруд. Он такой... заколдованный немножко. А из него, если захочет, пусть плывет, куда угодно. По ручью, по речкам и до самого моря... — Женька наконец улыбнулась. По-мальчишечьи поддернула свои черные брючки, мотнула косами. — Пошли!
Отпускали рыбку все вместе. Наклонили банку над темной гладью, и алый вуалехвост скользнул в пруд вместе с коротким выплеском.
И сразу поплыл, поплыл. Превратился в красное пятнышко, пропал совсем. Даже хвостиком не махнул на прощанье. Наверно, уже не помнил о Шурке. Ну и ладно! Шурка все-таки помахал рукой. Остальные тоже. Пустую банку спрятали в лебеде (не таскать же с собой), а потом долго бродили по Буграм. Ловили доверчивых пустырных кроликов. Искали рядом с паровозиком Кузей колодец, из которого выбрались той, полной приключений ночью. Не нашли. И теперь казалось уже, что ничего такого не было. Мальчишкам казалось. А девчонкам тем более. К тому же и маленький краб на штанах Кустика сидел теперь на прежнем месте — будто не пропадал...
Кустик среди щекочущих травяных метелок повизгивал, прижимал к бокам голые локти и подпрыгивал — вчера он сотворил «обратное» колдовство.
Шурка снял рубаху и майку, чтобы поскорее загорал на груди круглый участок кожи. И кожа быстро порозовела...
Пахнущий травой, розовый от иван-чая мир Бугров обнимал своих жителей теплом и тишиной. Паровозик Кузя грел на солнце брюхо и, казалось, шевелил от удовольствия колесами...
К обеду Шурка, разумеется, опоздал. Но баба Дуся не сердилась. Дала борщ и фаршированные рисом кабачки. Шурка их любил пуще всякой другой еды.
— Я крыжовник купила, варенье сварю. Поможешь ягоды чистить?
— Угу... — Шурка облизнулся.
— Только вот чего не пойму... Таз какой-то ненормальный сделался. Я его взяла, а он горячущий, будто в него электричество включили. И гудит. Шур... может, это опять... как тогда, ночью? Ох, не люблю я эту чертовщину...
Шурка с упавшим сердцем (теперь можно так сказать) вылез из-за стола. А с чего вдруг сразу такая унылость? Разве он в чем-то виноват?
Таз был ребром поставлен у стенки на пол. Шурка взял его, обжег пальцы, но удержал. Поднял над головой.
Напряженный звон сразу вошел в мозг.
— Полушкин! Наконец-то!
— А что случилось?
— Нет, это ты скажи, что случилось? Почему генератор — вне тебя?
— Потому что... я уже... сам... Потому что у меня сердце!
С пол минуты было звенящее молчание. Потом:
— Не терпелось, да? — Это с явной досадой.
— Да! — с вызовом сказал Шурка.
— Ну... ладно. А рыбка-то где?
— Я...
— Что?
— Мы...
— Что?! Говори быстро!
— Мы ее отпустили. Насовсем...
— Что ты наделал! — Казалось, таз над головой лопнет от звона.
— А что?! Вы же говорили, она вам не нужна!
— Балда! — Это Гурский впервые в жизни обругал его. — Ну-ка давай к нам, быстро!
— Куда? Вы где? Я же не знаю...
— Иди к Степану! Он у себя... — И молчание.
Шурка медленно поставил на половицы горячий таз.
Оглянулся на неподвижную бабу Дусю. Словно попрощался... И с опущенной головой вышел по лестнице во двор.
8. Неотвратимость
Дядя Степа ждал Шурку у крыльца. С лицом важным и непроницаемым. Крепко взял его за руку, повел. Шурка двигался, обмякший и виноватый, как пацаненок, пойманный в чужом саду (было однажды в жизни такое, давным-давно).
Вошли в гараж, обогнули снятый с колес «москвичонок». Здесь, у задней стены, виднелся в щербатых половицах закрытый люк. Дядя Степа наконец отпустил Шурку. Нагнулся, потянул скобу. Отвалил крышку. Все это медленно, с какой-то особой значительностью.
Из люка пахнуло зябкостью. А от дяди Степы — водочкой, когда он сумрачно приказал:
— Спускайся. Я за тобой.
Шурке в голову не пришло спорить и сопротивляться. Он двигался обреченно.
Вниз вели железные скобы, как в колодце. Когда Шурка, держась за край люка, ступил на верхнюю скобу, ему послышалось со двора:
— Ты куда повел ребенка, ирод проклятущий?!
Баба Дуся. Но это уже далеко, в другом мире.
...Шурка ушел из дома без майки и рубашки, без кроссовок. Тонкие скобы больно давили на босые ступни, землистый холод прилипал к телу. Шурка мелко дрожал — пока спускались, пока шли по низкому кирпичному коридору, перешагивая через трубы и балки. Степан светил через Шуркино плечо фонариком. Тяжело сопел.
Коридор повернул и уперся в стену с дверью. Дверь была обыкновенная, квартирная. Обитая тонкими рейками.
— Все, — насупленно сообщил Степан. — Заходи. А мое дело кончилось. Как говорится, ауфвидерзеен и гуд бай... — И он вразвалочку ушел за поворот.
Первым желанием было — кинуться следом. К люку, к свету, на знакомый двор! Шурка даже качнулся. И замер. Потому что разве убежишь? От Гурского, от судьбы...
Над дверью горела матовая лампочка. На косяке белела кнопка звонка. Шурка вздрогнул последний раз, сильно вздохнул и нажал кнопку.
Тихо было, дверь не шевельнулась. Шурка надавил опять. Подождал. Потянул ручку. Дверь легко отошла.
За ней был тамбур, в нем еще одна дверь, приоткрытая. Из-за нее пробивался свет. Шурка толкнул ее, шагнул через порог.
И оказался в комнате.
Комната была обычная. Пожалуй, только чересчур богатая; с пушистым ковром, с мягкой мебелью и узорчатыми шкафами. С картиной в золоченой раме (на полотне — темный пейзаж с парусами).
Но вот что было и обыкновенно, и непонятно сразу: в окна сквозь густую зелень бил солнечный свет! Здесь, под землей...
Или не под землей? Может быть, уже и не на Земле?
Дальний угол комнаты закрывала зеленая занавесь. Она странно колыхалась и была как бы подернута туманом.
Из-за нее-то и вышел Гурский. Сел за обширный, резьбою украшенный письменный стол. К Шурке лицом. Подпер кулаками заросшие шерстью щеки. Глянул ярко-синими глазами. Без упрека, по-доброму, но грустно.
