Хранитель планеты - Житинский Александр Николаевич (читать книги полные .TXT) 📗
Я ему, конечно, сумкой по башке. Он – мне. И покатились с ним по полу. Подкатились прямо к дверям, под ноги Татьяне Ильиничне. Она как раз в класс входила.
Вскочили, отряхиваемся.
– Значит, ты, Быстров, опять за старое? – говорит она. – Давай дневник.
– Можете его себе оставить на память, – говорю.
Положил на стол дневник и вышел из класса с сумкой. Только меня и видели.
Целый день проболтался у Петропавловки на берегу. Сидел, смотрел на воду. По воде щепки плывут. Рядом «моржи» купались – тетенька и дяденька. Толстые такие. Они растирались полотенцами и смеялись. У самих жир так и трясется.
Плюнул я в воду и поехал домой.
Смотрю, у нашего подъезда стоит Катя Тимошина. Помните, я говорил? Тихоня наша. Вообще она недалеко живет, может, случайно здесь оказалась?
– Ты чего здесь делаешь? – спрашиваю.
– Тебя жду.
– Зачем?
– Бепс, тебя из пионеров хотят исключить, – говорит она.
– За что?! – Я остолбенел.
– За то, что ты не уберег общественное имущество. То есть ПИНГВИНа, – объясняет она. – И еще за грубость и прогул.
– Они тебя послали это сказать? – говорю.
– Нет. Я сама, – и смотрит жалостливо.
– Так. Жди меня здесь. Я сумку оставлю и отмечусь, что пришел. Расскажешь все подробно, – я говорю.
– Хорошо, – она кивнула.
Я домой поднялся. На пороге – мама. Я по глазам понял, что уже все знает. Кто-нибудь позвонил, доложил – или Дуня, или Татьяна Ильинична.
– Бабася, господи, как я волновалась! Ты где был?
– В школе, – говорю.
– Опять ты врешь! Ты сбежал с уроков!
– Я ПИНГВИНа искал, – опять вру.
– Я не хочу слышать про этого пингвина! – закричала мама. – Пойдем, пойдем!
Хватает меня за руку и ведет в комнату. А там сидит маленький такой волосатый человек с черными глазами. Сидит и чай пьет.
– Вот он, – говорит мама. – Можете приступать, Аркадий Семенович.
– Мама, мне некогда… – пытаюсь обороняться.
– Молчи! – сказала мама и подтолкнула меня к Аркадию Семеновичу.
А он встал с места – ростом с меня, ей-богу, не вру! – подошел и положил обе свои маленькие ручки на плечи. В глаза смотрит. Я, конечно, стою, как дурак.
– Слушай меня внимательно, – говорит, а сам глазами так и сверлит. – Успокойся, расслабься… Тебе хочется спать…
– Нет, не хочется, – мотаю головой.
– Тебе неудержимо хочется спать! Слушай только меня. Ничего вокруг не существует. Только мой голос, только мой голос…
В общем, это гипнотизер оказался, понимаете? Мама решила меня гипнозом лечить от пришельцев и плохого поведения. Ну уж нет! Я так просто не дамся!
– Глаза закрываются, веки тяжелеют… – поет он и пальцами мне в плечи впивается. Вдруг как рявкнет:
– Ты спишь!
Я испугался. Надо его перехитрить, думаю. Закрыл глаза, делаю вид, что сплю.
– Спишь! – шептал он. – Спишь и слышишь только меня. Марцеллия нет, ПИНГВИНа нет, пришельцев нет… Подчиняешься только мне.
Этого только не хватало, думаю. А сам стою, не шелохнувшись, с закрытыми глазами.
– Он спит, Светлана Викторовна, – говорит гипнотизер.
– Что же, он так стоя и будет спать? – спрашивает мама.
– Ничего, это не страшно… Думаю, за три сеанса мы его поправим… Ты не Хранитель планеты, ты Боря Быстров, пионер… – снова мне говорит.
«Ага, пионер, – думаю, – уже почти не пионер и еще не Хранитель».
Чувствую, что спать все-таки хочется. Губу прикусил до крови, сон как рукой сняло.
– Пускай он немного поспит, не будем ему мешать, – говорит гипнотизер.
Я слышу – они на цыпочках уходят на кухню и там продолжают беседу. А меня Катька внизу ждет. Надо срываться. Я глаз приоткрыл, оглядел комнату. Вижу, у моей тахты на столике, рядом с блюдом, целая гора лекарств – баночки, упаковочки и ампулы со шприцем.
Ну и влип, думаю, с этими пришельцами. Размышлял я недолго. Тихо-тихо подкрался к входной двери, отодвинул задвижку – и был таков! Лифта не стал дожидаться, побежал по лестнице вниз.
Катя героически дожидается у подъезда.
– Бежим! – говорю ей. И мы – на пустырь.
У нас на пустыре между домами – трубы, видели? Бетонные такие, огромные. Целый большой штабель. Строители их забыли. Мы в этих трубах в разведчиков играем. Там целый лабиринт. Мы молотками дырки в них пробили, путешествуем из трубы в трубу. У меня там одно место было секретное. Никто о нем не знал. Нужно просунуться в верхнюю трубу, проползти по ней, там дырка вниз, в толстую, где почти стоять можно. По ней в самый конец и направо, в другую трубу. И опять до конца. Здесь труба кончается расширением. И главное – иллюминатор вверху имеется, из которого свет. Там у нас в прошлом году штаб был: три ящика из-под бутылок, накрытые старым одеялом, и огарки свечей.
Мы с Катей туда заползли. Я думал, она испугается. Ползли в полной темноте – я впереди, она за мной. Но ничего. Ни слова не сказала. Пыхтит сзади, но ползет.
Залезли в штаб. Я спички нашел, зажег свечу. Из иллюминатора слабый свет пробивается.
Уселись мы на ящики. У Катьки глаза блестят.
– Рассказывай, – говорю ей.
И Катя рассказала, что после уроков был сбор отряда, на котором Дуня предложила исключить меня из пионеров, а также сообщить в милицию о пропаже ПИНГВИНа. Татьяна Ильинична возражала, не хотела беспокоить милицию по пустякам. Но Дунька проявила твердость и поставила вопрос на голосование. У нас теперь демократия и большинством голосов решили искать ПИНГВИНа через милицию…
– Милиции нам только не хватало… – пробормотал я.
– Татьяна Ильинична попросила только не говорить в милиции, что ПИНГВИН – это космический прибор, – сказала Катя.
– Ты-то хоть в это веришь? – спрашиваю.
– А то нет! – говорит Катя. – Я сразу поняла, что это правда.
– Ну слава богу. Хоть один человек верит… – вздохнул я.
– Почему один?! А Дуня?
– Дуня – предательница! – говорю.
– Бепс, что дальше будешь делать? – спросила Катя.
– Не знаю. Домой не пойду. Заколют лекарствами. А гипноз вообще ненавижу!
– Какой гипноз?
Я ей рассказал про гипнотизера. Катя нахмурилась, потом говорит:
– Сиди здесь. Я сейчас приду.
И уползла по трубе.
Через полчаса она вернулась с портфелем. Там был фонарик, книжка о дореволюционных подпольщиках, бутылка пепси-колы, колбаса и хлеб. И еще какой-то рваный свитер.
– Ночью будет холодно, – сказала Катя.
– Катька, да ты прямо боевая подруга! – обрадовался я.
– А то нет! – отвечает.
Вот вам и тихоня! Уселись мы рядышком при свете, стали вместе книжку читать, как революционеры скрывались от преследования жандармов. Такие книжки только в трубе и читать! И колбасу с хлебом жуем. Отлично!
За иллюминатором уже вечер. Холодно стало. Катя ежится.
– Ты иди домой, – говорю. – Тебе-то за что страдать? И дома будут волноваться.
– А у тебя не будут?
– Ничего. Сами виноваты. Нужно доверять детям, – говорю. А у самого кошки на душе скребут. Мама там, наверное, с ума сходит.
– Вот что, Катерина, – говорю подруге. – Иди домой, по дороге позвони из автомата моей маме. Скажи, что я жив-здоров, но эмигрировал по идейным соображениям. Нашел политическое убежище.
– В трубе? – спрашивает.
– А что? Но про трубу – ни слова.
– Хорошо, – кивнула она.
– Ползи. Завтра принеси чего-нибудь поесть. И бумагу с авторучкой.
– Зачем?
– Писать буду. Для планеты.
И Катя уползла. Мне сразу тоскливо стало. Фонарик зажег, направил луч в трубу. Труба длинная-длинная. И тихо, как в могиле. Неприятно.
Вдруг слышу – писк. Смотрю – из дальнего конца трубы на лучик шагает котенок. Храбрый такой. Я ужасно обрадовался. Все же живая душа! Пригрел я его на груди и растянулся на ящиках. Ничего! Революционеры за правду тоже страдали.
И только я улегся, как в темноте заблистали золотые пылинки, вихрем пронеслись по трубе, взметнулись столбом и стали быстро-быстро лепиться друг к другу.
– Марцеллий! – закричал я.
