Момо (другой перевод) (с илл.) - Энде Михаэль Андреас Гельмут (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
Некоторые считали, что у Беппо-Подметальщика не все в порядке с мозгами. Такое впечатление создавалось из-за того, что на любые вопросы он только приветливо улыбался и ничего не отвечал. Он задумывался. И если решал, что вопрос не требует ответа, то так и продолжал молчать. Если же, по его мнению, он заслуживал внимания, то размышлял над ним. Иногда проходило часа два, а иногда и целый день, пока он начинал говорить. Тот, кто задавал вопрос, естественно, уже забывал о нем, и слова Беппо казались ему странными.
Только Момо могла так долго ждать ответа и понимала, о чем он рассказывал. Она знала, что Беппо оттого так медлит, чтобы никогда не говорить неправду. Ибо, по его мнению, все несчастья на земле происходили от лжи, намеренной или ненамеренной, возникающей только от поспешности и неточности. Каждое утро, задолго до восхода солнца, Беппо-Подметальщик ехал на своем старом скрипучем велосипеде в город. Там, во дворе одного большого дома, он вместе со своими коллегами ждал, когда ему выдадут инвентарь и укажут, какую улицу убирать.
Беппо любил эти ранние предрассветные часы, когда город еще спал, и выполнял свою работу охотно и тщательно, считая ее исключительно важной.
Подметая, он двигался медленно, но заученно четко: при каждом шаге он делал вдох и при каждом вдохе — движение метлой по дуге. Шаг-вдох-чирк веником. Шаг — вдох-чирк веником. Иногда он замирал на месте и задумчиво смотрел перед собой. И опять дальше: шаг-вдох-чирк веником…
Пока он так продвигался, — впереди грязная улица, а сзади чистая, — ему в голову приходили глубокие мысли. Но это были мысли без слов, мысли трудно передаваемые, как дуновение, которое трудно вспомнить, или оттенки цветов, приснившихся во сне. После работы, сидя у Момо, Беппо пытался объяснять ей свои глубокие мысли. А благодаря ее умению по-особому слушать, у него развязывался язык, и он находил нужные слова.
— Посмотри, Момо, — говорил он, к примеру, — как это происходит. Иногда перед тобой очень длинная улица, и ты думаешь: она такая бесконечная, что ее никогда не подметешь, вот что у тебя в голове.
Он долго молчал, глядя вперед, а затем продолжал:
— И тогда ты начинаешь торопиться все больше и больше. Каждый раз, когда поднимаешь глаза, видишь, что отрезок улицы перед тобой не уменьшается. Ты еще сильнее напрягаешься, тебе становится страшно, и, в конце концов, ты выдыхаешься и обессиливаешь. А улица так и лежит впереди. А ты уже ничего не можешь делать.
Он некоторое время размышлял над своими словами, потом снова продолжал:
— Никогда нельзя думать сразу о всей улице, понимаешь? В голове нужно держать только следующий шаг, следующий вдох, следующее движение метлы. И всегда только следующее.
Опять он замолкал, погружаясь в свои мысли, прежде чем заговорить:
— Тогда работа приносит радость — это очень важно, тогда ты свое дело делаешь хорошо. И так и должно быть.
И снова, после длинной паузы, он добавлял:
— Вдруг обнаруживаешь, что так, шаг за шагом, вся улица подметена. Даже не замечаешь, как это случилось, и совсем не выдыхаешься. — Он утвердительно кивал сам себе и заключал: — Это важно.
А в другой раз он пришел, молча сел возле Момо, и она заметила, что он хочет сказать ей нечто особенно важное. Неожиданно он взглянул ей в глаза и начал:
— Я узнал нас. — После долгого молчания он тихо произнес: — Так иногда бывает, в середине жаркого дня, когда все спят… Тогда мир становится прозрачным… Как река, понимаешь?.. Можно увидеть дно. — Он опять немного помолчал и еще тише продолжил: — Там, внизу, на дне, лежат другие времена.
Снова он надолго задумался, подбирая нужные слова, но, похоже, не нашел их и заговорил уже обычным тоном:
— Сегодня я убирал улицу у старой городской стены. В ней заложено пять камней другого цвета. Вот так, понимаешь? — И он начертил пальцем в пыли большую букву «Т», потом посмотрел на нее, наклонив голову, и неожиданно прошептал: — Я их узнал, эти камни.
После следующей паузы он прерывисто заговорил:
— Тогда были другие времена — когда строилась стена… Многие там работали… Но только два человека заложили в нее эти камни… Они подали знак, понимаешь?.. Я его узнал.
Он провел рукой по глазам. Казалось, он невероятно напрягался, чтобы высказать свою мысль. Продолжил он чрезвычайно медленно:
— Тогда они выглядели иначе, эти двое, совсем иначе. — И заключающим тоном, почти сердито, он заявил: — Но я узнал нас — тебя и меня. Я узнал нас!
Трудно упрекать людей, которые усмехались, слушая Беппо. Некоторые за его спиной даже вертели пальцем у виска. Но Момо любила его и берегла в своем сердце все его слова.
Другой лучший друг Момо был молод и во всех отношениях полной противоположностью Беппо-Подметальщику. Красивый юноша с мечтательными глазами, он был необыкновенно говорлив. Его переполняли разные шутки и прибаутки, и он так легко и беззаботно смеялся, что поневоле все окружающие смеялись вместе с ним, хотели того или нет. Его имя было Гироламо, а обращались к нему попросту — Гиги.
Как мы назвали старого Беппо по его профессии, так же хотели назвать и Гиги, хотя никакой профессией он, собственно говоря, не владел. Станем тогда величать его Гиги-Экскурсоводом, хотя работа экскурсовода была только одним из многочисленных дел, которыми он, в зависимости от обстоятельств и настроения, занимался.
Единственным реквизитом, который Гиги использовал в своей деятельности, была широкополая шляпа. Ее он надевал всякий раз, когда в поле его зрения появлялись какие-нибудь странники. Он с самым серьезным видом представал перед ними в своей шляпе и предлагал свои услуги. И, если туристы соглашались, начинался спектакль, в котором Гиги, так сказать, вешал им лапшу на уши. Он сыпал вымышленными фактами, фантастическими случаями, именами, датами так, что у бедных слушателей в голове получалась совершеннейшая каша. Некоторые понимали, что все это — вдохновенное вранье, и сердито уходили, но большинство принимало рассказы Гиги за чистую монету и бросало реальные монеты в его шляпу.
Жители окрестных мест смеялись над проделками Гиги, но все же не могли понять, откуда брались люди, готовые платить хорошие деньги за такие пустые истории.
— Так делают все поэты, — объяснял Гиги. — Разве мои слушатели ничего не получили за свои деньги? Уверяю вас, они получили то, что хотели! Какая разница, откуда они взяли сведения, из ученой книги или от меня? Кто вам сказал, что в книгах записаны не те же фантазии? Только об этом никто не знает.
Или в другой раз он спрашивал:
— Что, вообще, означают правда или неправда? Кому известно, что здесь происходило тысячу или две тысячи лет назад? Может быть, вам?
— Нет, — соглашались местные жители.
— Тогда, — горячился Гиги-Экскурсовод, — почему вы утверждаете, что мои истории — ложь? Ведь совсем не исключено, что все было именно так! Значит, я сказал чистую правду!
Против такого довода трудно было возразить. Да-а-а, в искусстве полемики никто не мог соперничать с Гиги.
Туристы, к сожалению, редко появлялись у амфитеатра, и Гиги приходилось заниматься совершенно другими делами. В зависимости от обстоятельств, он бывал сторожем в парке, свидетелем при регистрациях, выгуливал собак, носил по поручениям любовные письма, сопровождал похоронные процессии, торговал сувенирами и кошачьей едой и тому подобное.
Но Гиги мечтал стать однажды богатым и знаменитым. Он воображал собственный сказочно красивый дом, окруженный парком, еду на золотых тарелках и сон на шелковых подушках. Себя он видел в ореоле будущей славы, и лучи ее, как солнце, уже сейчас грели нашего оборванца.
— И я добьюсь этого! — кричал он, когда окружающие смеялись над его фантазиями. — Вы еще вспомните мои слова!
Каким образом он собирался достигнуть этого, Гиги и сам не знал. Ни настойчивостью, ни трудолюбием он не отличался.
— Обычный путь не пойдет, — сказал он Момо, — таким способом пусть другие богатеют. Ты посмотри на тех, которые за самую малость продают свою жизнь и душу! Нет, это не по мне. И пусть мне порой не хватает денег, чтобы заплатить за чашечку кофе, Гиги все равно останется Гиги!
