Под созвездием Ориона (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (читать книги онлайн бесплатно полностью без TXT) 📗
Недалеко от устья Даугавы тогда стояла на отмели у побережья Рижского залива баркентина «Тропик». Беспомощно накренившаяся, качающая на ветру оборванные снасти. Когда-то она ходила в плавания с курсантами-моряками на пару с баркентиной «Меридиан», где в ту пору служил боцманом Евгений Пинаев. Об этом он рассказал в повести «Над нами паруса». Там и о «Тропике» написано. И, глядя на заброшенное судно, мы с ребятами вспоминали и рассказы Боцмана, и его самого… А о «Тропике» ходили слухи, что какое-то начальство решает его судьбу: то ли пустить на дрова, то ли превратить в плавучее кафе. Последнее было бы хуже всего — обидно и унизительно.
Такая же участь — превратиться в «точку общепита» — грозила и другой баркентине, «Капелле».
«Капелла» стояла у берега совсем недалеко от нашей плавбазы, в тихой гавани за дамбой. С дамбы можно было любоваться ее отражением, повисшим в зеленоватой воде среди цветущих лилий. Экипаж судна был распущен, остался там лишь старпом, да два или три матроса. Я с ребятами не раз бывал на «Капелле». Старпом оказался почти нашим земляком, уроженцем Нижнего Тагила. По этой причине он относился к нам с симпатией и позволял мальчишкам гулять по всему судну (только бы не лазили по вантам на марсовые площадки и на салинг).
Баркентину старпом держал в порядке, хотя порой и высказывался в том смысле, что «это все равно, как если ежедневно брить приговоренного к виселице». И, несмотря на чистоту палубы и начищенную медь, в «Капелле» ощущалась обреченность. Это заметно было по перекошенному марса-рею, по ослабшим фордунам и штагам. А еще — по беспомощно повисшим, не втянутым полностью в клюзы якорям Холла. Они висели с лапами, повернутыми внутрь, к борту, что было явным нарушением правил — в таком положении острые металлические лапы при качке могут повредить обшивку. Впрочем, в гавани за дамбой никакой качки не было. Даже лилии не колыхались, замерев, как на темном стекле…
Поглядывая на якоря, мальчишки завели дурашливый разговор, что вот, мол, все равно они здесь не нужны, а нам бы…
— Давайте, мы поселимся на судне и будем его драить и холить, как адмиральскую яхту, — предложил старпому Андрей Фалалеев. — А вы нам за это подарите якорек…
Мысль о том, чтобы поселиться на пустой баркентине возникала не раз. Потому что отношения с хозяевами плавбазы не всегда были гладкими. Главным образом споры случались из-за разного понимания дисциплины.
Отряд «Каравелла» существовал к тому времени уже восемь лет. Свои правила мы, можно сказать, выстрадали за эти годы собственной шкурой. И теперь никому в голову не пришло бы без спроса полезть на корабельные мачты, тайком пойти купаться, опоздать к подъему флага или явиться на него в мятой форме, затянуть выпуск стенгазеты, дурачиться со спортивным оружием или сбежать в самоволку. Это было нельзя не потому, что достанется от командиров, а потому, что нормы отрядного кодекса сделались уже своеобразной этикой, нормой поведения — даже для тех, кто отнюдь не был ярым приверженцем отрядной жизни и потом ушел из «Каравеллы».
Другие отряды (кстати, более старшие по возрасту, чем наши пацаны из основного состава) были военизированы. И московский отряд «Имени героев острова Даманский» и просто «Московская группа» и даже наши лучшие друзья — севастопольский «Дельфин». Не говоря уже о рижском клубе «Экватор». Там господствовал военно-морской устав.
Нашим ребятам казались непонятными часовые у трапа, бумажки-увольнительные, постоянные построения на палубе и прочие гарнизонные традиции. Какой от них прок, если в течение недели базовая столовая опаздывает с завтраками и обедами на два часа! К чему разговоры о флотских законах, если до сих пор из-за разгильдяйства не закончен ремонт клубных катеров и нельзя выйти в залив!..
В конце концов «Каравелла» объявила себя автономной группой, живущей по собственному уставу. А на обеды мы стали ходить на берег, в столовую «Энкурс». Кстати, это слово означает «Якорь». И вывеска столовой каждый день напоминала инициаторам операции «Лебяжий пух», что дело не доведено да конца.
Но конфликты все равно продолжались. Правда, чаще всего они случались на «командном уровне». Надо заметить, что компания взрослых «капитанов-наставников» была весьма интересна своими фамилиями. Командир севастопольцев капитан второго ранга Волков, шеф москвичей, журналист — тоже Волков, начальник рижского клуба «Экватор» Баранов и, наконец, еще один москвич — Зайцев. Лишь я был «из растительного мира».
— Но сами понимаете, крапива — не ромашка, — говорил корреспондент журнала «Вожатый» Евгений Волков. Он был склонен объяснять многие расхождения во взглядах «жгучестью» моего характера.
На «Капеллу» мы все-таки не ушли (не хотелось окончательной ссоры) но о своем намерении говорили не раз. И хозяева баркентины, я думаю, приютили бы нас. По крайней мере, на предложение Андрея старпом отозвался добродушно:
— А чего же! Драить и холить — это сколько хотите. А вот с якорем может выйти неувязочка. Он пока на балансе, казенное имущество. И к тому же где вы возьмете кран и грузовик?
В самом деле, без крана и машины было бы не обойтись. И без железнодорожной платформы до Свердловска. Потому что «якорек»-то — ого-го!..
Посмеялись, повздыхали, на том и кончилось.
…День 14 июля был жарким и утомительным. С утра — подготовка к «нептуновой» спартакиаде. Потом — футбольный матч между «даманцами» и «Каравеллой». Наши пацаны выиграли у рослых москвичей со счетом 3:0. Каким образом, до сих пор не понимаю. Никогда наш отряд раньше футболом не увлекался. Видимо, помогли энтузиазм и взаимовыручка. Утомленный дневными хлопотами и матчем, народ улегся спать сразу после отбоя. Даже старшие не пошли на танцы. За окнами сильно потемнело, стал накрапывать пахнувший водорослями дождик.
Я позвал в свою каютку взрослых командиров других отрядов. (Не всегда же мы спорили и выясняли отношения, были и хорошие времена.) Из рундучка я достал бутылку красного сухого вина. Предложил выпить в память о Паустовском.
— Сегодня годовщина…
Выпили, не звякнув кружками.
Я рассказал, как год назад был на похоронах Константина Георгиевича и стоял в почетном карауле. Потом решил прочитать несколько абзацев из того, что Паустовский писал о Прибалтике.
В той книжке, которую я возил с собой, о Риге почти ничего не нашлось. Я прочитал строчки из очерка «Ветер скорости» — описание осеннего побережья Рижского залива;
«Мгла… наплывает с Рижского залива. До него — несколько шагов. Он пустынен, тих. На песчаном дне видна рябь, похожая на рыбью чешую.
Низкие берега исчезают в тумане. Ветра нет. Но все же изредка откуда-то потянет солоноватым запахом открытого моря…
Пески перемыты прибоем…»
Что касается Риги, то было лишь упоминание о переполненных гостиницах. Константин Георгиевич предпочел тогда жить в пустынной даче на побережье. Видимо, Рига в тот приезд не привлекла его. Если это так, то я его понимал. Мне этот город тоже не очень нравился. Я полюбил Даугаву, портовые районы, теплоходы и парусники у причалов, замок на берегу, заводи, дамбу, остров Кипсала и тот самый ветерок с «солоноватым запахом открытого моря», что прилетал с недалекого залива. А в тяжелой готике старых кварталов мне чудился какой-то немецкий рационализм.
Гораздо больше я любил другую прибалтийскую столицу — Вильнюс, хотя он и далеко от моря. Это город, где прошло детство моего отца. Город, который был очень близок и Константину Георгиевичу. Здесь, в библиотеке Литовской академии наук, я познакомился с судебным делом лейтенанта Шмидта — удивительно чистого и мужественного человека, о котором не раз писал в своих книгах Паустовский… Но сейчас, на плавбазе у причала Даугавы, в гостях у рижан, разговор о Вильнюсе был бы не к месту. И я, чтобы объяснить свою привязанность к морю (и привязанность ребят из «Каравеллы») прочитал на память тот самый абзац про «моря, туманные и золотые от вечернего штиля». И закончил словами о куске окаменелой ржавчины, отбитой от старого якоря.
