Где ты, маленький «Птиль» - Вольф Сергей Евгеньевич (читать книги онлайн без сокращений txt) 📗
Конечно, тот, кто связался с Рестом, рассказал отряду, что за «птицу» ведут их офицеры. Реет всех «успокоил», сказал, что ночь я провел в лесу на дереве, немало прошел, выбился из сил, так что вопросы ко мне потом. Лагерь отряда ничем особенным не отличался: двухскатные защитного цвета навесы и гамаки. Работало несколько печек — готовился ужин. Я переоделся, обтеревшись полотенцем, повесил сушиться рубашку, куртку, брюки и достал, к общему восторгу, рыбу. Когда я показал снасть, которой я ловил, все ошалели от моей сообразительности. Рыбу зажарили, а я пока сидел на куске бревна, прислонившись спиной к дереву, и, кажется, какое-то время ни о чем не думал. Часовые молчали, начало темнеть, чуть тише и реже стали выстрелы и взрывы в Тарнфиле: надвигалась ночь. Ночь в гамачке, как когда-то — сон днем летом на даче, на Земле, не так ли, Митя Рыжкин, ученик-школьничек, а? Да-а, до этого восьмого класса надо еще дожить: выжить и долететь до мамы. Худо мне было на душе: отец не знал, что со мной, жив ли я, а я боялся выдать себя и кого-то еще, если наладить коммуникатор.
«Бежать сегодня же ночью, вот что!» — решил я.
Когда совсем стемнело, я встал, пошатываясь, и всем стало ясно, что мне не до разговоров. Позже Реет показал мне мой гамак рядом с собой и Митаром; я отозвал его в сторону и, решившись, сказал, что очень беспокоюсь за отца, где он и что с ним, и не посмотрит ли Реет мой коммуникатор, что-то с ним неладно.
— Обещаю вам, уль Реет, — сказал я, — что если налажу связь, я просто скажу, что жив-здоров и у кого я, но не скажу, где.
— Я вам верю, — сказал Реет, беря мой коммуникатор.
Реет вскрыл коммуникатор, внимательно осмотрел его, потом, сказав «контакты подсырели», протер их тряпочкой, помахал над печкой и наконец включил: эфир стал куда более чистым. Реет поставил на место защитную крышку, отключил коммуникатор и после моего «спасибо» тактично ушел. Сам я пошел куда-то вбок, пока хватало света неярких ламп возле печек, потом сделал шагов двадцать в темноту и встал за дерево. Долго я вызывал отца, было очевидно, что аппарат работает, но папа молчал. Молчал и Рольт. Я набрал номер Ир-фа и… поджилочки мои затряслись от радости: он мне ответил. Слышно его было плохо.
— Охотник, миленький, — зашептал я. — Вы меня слышите?
— О, хвала небу, — прошептал он. — Это ты, рыбак?
— Я под городом, рядом, но не могу сказать, где.
— Я тоже недалеко. Ночью буду в городе.
— А где отец, папа где? — зашептал я. — Успокойся, он или на севере, или уже летит оттуда.
— Сделайте так, чтобы он знал: я жив и рядом.
— Конечно, сделаю. Ты не ранен?
— Не! А папу поймайте вызовом в полете.
— Если будет возможность. Не волнуйся.
— Я не могу сказать, где я, — зашептал я. — Долг чести. Но если я окажусь в городе, как мне быть?
— Латор, — шепнул он.
— Он жив?
— Да, хвала небу. Тебе нужна помощь? Не скромничай!
— Нет. Пока нет. Лучше не надо. Как я рад…
Не люблю я эти расхожие выражения типа «камень свалился с души», но, честное слово, со мной произошло именно это, я даже как-то обмяк, всякое напряжение снялось; хотя я и отдавал себе отчет в том, что мои проблемы далеко не разрешены, но копаться в них не следует, потому что достаточно выделить одну: как мне покинуть отряд Реста и Митара?
Прежде чем вернуться к гамаку, я внимательно огляделся в темноте. От лагеря шел слабый неяркий свет, вероятно, никто еще не спал. Я вгляделся в лес, став спиной к лагерю, и увидел наконец на равном расстоянии друг от друга шесть слабо светящихся точек. Свет этих шести точек был направлен в землю, и я догадался, что это шестеро ближних ко мне часовых. Каждый из них не видел другого, видел лишь слабый свет луча фонаря, направленного вниз. Свет горит — значит, все в порядке: сосед жив. Прочесывать же лучом фонаря расстояние влево и вправо от себя каждый из них не мог: окажись рядом враг, он бы сразу понял, что это охрана, часовые.
— Ну что? — спросил меня Реет, когда я вернулся.
— Старался, но все зря, — сказал я. — К отцу я пробиться не сумел. Не знаю, где он. И к улю Орику тоже. Либо он где-то далеко, очень, либо вы ошибаетесь, и он действительно заложник.
— Дождемся утра, — сказал Митар. — Если нас не бросят в бой, вызовем для вас машину. Если же бросят, резоннее оставить вас в лесу, а потом попытаться забрать.
«Это было бы отлично, — подумал я. — Остаться одному».
— А не пора ли нам спать? — сказал Митар. Это был скорее приказ, который он тут же произнес громче, давая тем самым приказ и всем бойцам. Было отключено общее слабое освещение, и каждый стал укладываться в гамак, осторожно светя себе фонариком. Под двухскатным легким пологом помещалось четыре гамака, под пологом офицеров, Реста и Митара, было лишь два, для них, но мой, третий, поместился рядом с ними легко. Пистолет я давно уже спрятал в карман брюк, а ремешки коммуникатора и «плеера» застегнул на спине так, чтобы аппаратики не болтались. Мне был выделен гамак посередине между Рестом и Митаром, и я, демонстративно поставив свой рюкзак между собой и Рестом, улегся в гамак. Пора было спать. Если же говорить обо мне, — то мучительно не спать. И при этом я чувствовал, что меня так и клонит в сон.
— Как я слышал, — сказал мне тихо Реет, — на вашей Земле с войной покончено?
— Да. Скопилось столько и такого оружия, что, начнись война, Земли бы просто не стало, ни одного живого существа.
— Как бы ваша война убила самое себя? — сказал Реет.
— Что-то в этом роде, — сказал я.
— Это хорошо, — сказал Реет, — но мы поступили мудрее: уже очень давно мы, осознав свои возможности и возможности структур вещества, вообще отказались от сверхмощного оружия. Более того, Политория столь мала и мы так дорожим ее воздухом, а потому и лесами, что война в лесах запрещена обычными бомбами.
— Это так мудро, — сказал я, — что непонятно, почему Политория вообще не отказалась от любых войн. И, простите, всякого рабства.
— Таков был порядок вещей, — чуть сухо сказал Реет. — Когда я молодым вступил в армию и не мог изменить этого порядка, я решил, по крайней мере, не столько поддерживать его, сколько посильно бороться с еще большим беспорядком, если он возникает.
У меня не было сил и права возражать ему, я лишь сказал:
— И все же вы больше похожи на повстанца, чем на человека квистории.
— Оставим это, — сказал Реет.
— Хорошо, — сказал я. — Прошу извинить меня.
— Спим, — сказал Реет; Митар уже тихонечко похрапывал.
…Глаза мои слипались. Я послюнил палец и протер их — так-то лучше, бодрее. Я посмотрел на часы! Ого! С момента конца разговора с Рестом прошло почти два часа. Прилично. Пора думать и о делах. Я скинул с лица одеяло и минут пять прислушивался к тишине, к легкому храпу вокруг, к темноте. Митар храпел мощно. Реет — едва слышно, спокойно.
Я начал специально не очень-то осторожно вылезать из гамака и произнес негромко «проверочную» фразу:
— Черт! Сыро-то как.
— Что? — сонно спросил Реет. — Вы куда?
— Я… мне нужно… по малым делам, — сказал я, вдруг напрягшись. Разбудил-таки Реста.
— А-а, — сказал он полусонно. — Возьмите фонарь. — Он засветил его, чтобы я мог перешагнуть его гамак, и я увидел рюкзак. Я взял из рук Реста фонарик, прошептав: «Стоит ли, я недалеко, рядом». Он что-то пробормотал в полусне, и я, опустив фонарик вниз, сделал несколько больших шагов и тут же выключил его: меня-то стоящие на постах не должны были видеть. Сами они, выбирая свои точки еще вечером, явно стояли на таких участках один по отношению к другому, когда между ними не было ни одного ствола, чтобы видеть точечки соседних фонарей. Делая очень осторожные шаги вперед, нащупывая руками деревья и обходя их, я наконец разглядел две точки фонариков соседних постовых — ровно посередине между ними я и должен был пройти. Зная, что Реет уже, а часовые еще меня не слышат, я пошел быстрее, вытянув руку вперед и нащупывая то пустоту, то ствол дерева. Постепенно я подходил к линии между часовыми все ближе и ближе. Сердце, с которого у меня «свалился камень», когда я установил связь с Ир-фа, теперь бешено колотилось. Конечно, «бросся» за мной Реет (кстати, без фонаря) и найди он меня, он бы не разгадал мой замысел (ну, заблудился мальчик и заблудился), но тогда мой план полетел бы ко всем чертям. «Погони» я не слышал. Я снова «успокоился», не упуская из вида светящиеся точечки впереди, слева и справа от меня, и из-за того, что опасная прямая линия между часовыми была совсем рядом, пошел крадучись. «Замысел» выглядел простым: пересечь эту линию и начать уходить все дальше от лагеря, забирая не очень резко, но влево, а потом и совсем резко влево, и выйти к самому краю леса перед Тарнфилом. По ощущению я пересек эту опасную линию и начал чуть забирать влево; снова замелькал, скрываясь за деревьями и вновь появляясь, левый от меня фонарик часового; слегка загибая влево, я немного приблизился к нему и вдруг, остановившись на секунду, увидел, как его фонарик дернулся, качнулся немного и будто упал в траву, и услышал полуявный не то вскрик, не то хрип какой-то и замер. Не знаю, как назвать это чувство, возникшее у меня в темноте, — интуицией, догадкой, но чувство это было ясным и четким, с оттенком уверенности, я ощутил, не оборачиваясь, что нечто подобное одновременно происходит и с соседним «фонариком», и стараясь сохранить правильное направление к первому часовому, твердо «двинул» вперед, внезапно вспомнив и начав негромко насвистывать песню, которую я слышал, сидя за столом в окружении политоров с темными гордыми лицами. Я сделал в выбранном направлении, вероятно, шагов сто, продолжая насвистывать, и не удивился, хотя и вздрогнул, когда кто-то жестко положил мне на плечо руку, и тогда я спросил:
