Кладбищенский фантом. Кошмары Серебряных прудов - Устинова Анна Вячеславовна (читаемые книги читать TXT) 📗
Наконец в середине двери открылось маленькое окошко. Сперва нам ударил в глаза свет фонарика. Затем фонарик исчез. Из окошка высунулось лицо. Старое, сморщенное, с одним–единственным зубом посредине рта. Ну, просто классическая Баба Яга. Скорей уж ее, а не Пелагею можно было назвать бабкой–колдуньей. Или у них вся деревня этим занимается?
— Вам чего, касатики? — с подозрением посмотрела на нас старуха.
— Да вообще–то мы не к вам, а к Пелагее, — принялся объяснять я. — Но у нее никто не открывает.
— И не откроют, — твердо произнесла старуха. — Отъехала она куда–то. Сказала, сегодня навряд ли будет. На машине уехала.
— Что же нам теперь делать? — вырвалось у Жанны.
— Завтра придите, думаю, вернется, — с важностью проскрипела старуха.
— Спасибо, — выдохнула Жанна. Окошко тут же захлопнулось. Мы поспешили в обратный путь.
— Вот видишь, — никак не могла успокоиться Жанна. — Теперь мы до завтра ничем не сможем Толяну помочь. Даже ничего не узнаем.
Я молчал. Да и что можно было ответить? Кажется, для Волобуя все складывалось наихудшим образом. И, хоть раньше меня порядком тяготила его, так сказать, невольная дружба, сейчас я ничего не имел против нее. Пусть хоть по три раза в день шастает ко мне домой, только бы нашелся целым и невредимым. Однако в глубине души я совсем не был уверен в столь благополучном исходе, а потому на душе у меня скребли кошки.
Жанна тоже понуро брела вперед. Мне кажется, ее не оставляло чувство вины перед Волобуе–вым. Хотя, собственно, в чем заключалась вина?
Мы уже сворачивали из переулка на центральную улицу деревни, когда навстречу нам выехала машина. Мы сошли на обочину, чтобы пропустить ее. Было уже совсем темно, и кто находился внутри, мы не видели.
— А это, случайно, не Пелагея вернулась? — посмотрела на меня Жанна.
Словно бы отвечая на ее, слова, машина затормозила прямо у ворот колдуньи.
— Кажется, и впрямь вернулась, — ответил я. — Полный назад.
И мы побежали обратно. Дверца автомобиля хлопнула. Из него тяжело выбралась женщина. Это была явно не Пелагея. Мы с Жанной, так и не добежав до ворот, остановились.
Женщина начала дергать калитку. Жанна, приглядевшись, шепнула мне:
— Федор, а ведь это, по–моему, мать Волобуя.
— Мать Волобуя? — переспросил я.
— Ну да. Правда, я видела ее всего один раз в жизни. Но, думаю, не ошибаюсь.
Тут женщина нас заметила и прокричала:
— Эй, ребята, вы местные?
— Вам Пелагею? — почел за лучшее обойти стороной вопрос насчет нашей «местности» я. — Так ее сегодня не будет.
— Она уехала, — уточнила Жанна.
— Совсем? — послышалось отчаяние в голосе женщины.
— Нет. Только до завтра, — поспешил успокоить я.
— Все равно плохо, — мрачно произнесла женщина и с шумом плюхнулась на сиденье машины.
Мотор взревел. Машина попятилась задним ходом к улице.
— А может, попросим нас подвезти? — повернулся я к Жанне.
— Нет, — решительно возразила она. — Этого мне совсем не хочется.
Машина развернулась и унеслась в направлении местной цивилизации. Нашего настроения эта встреча не улучшила. Мы по собственному опыту знали: к таким, как Пелагея, люди обращаются лишь в самых крайних случаях, когда традиционные методы не помогают. Значит, ни самого Толяна, ни его следов по–прежнему не обнаружено.
Совершенно разбитые и расстроенные, мы доплелись до дома. Предков моих еще не было, я вновь пошел к Тарасевичам. Тем более что там осталась гостить моя сумка с учебниками.
Сбросив куртки, мы отправились в комнату и сели в кресла друг против друга.
— Ну, и что мы теперь будем делать? — кинула на меня такой взгляд Жанна, словно я должен был знать ответ.
Но я лишь пожал плечами и откровенно признался, что для бедной моей головы слишком уж много сегодня всего произошло и она просто отказывается работать. Затем я вспомнил, что Жанна мне так и не показала зеркальце.
— Ой, — мигом полезла в сумку она. — Действительно, давай посмотрим. Может, и второе стекло уже треснуло.
Она извлекла на свет зеркальце с ручкой. Я увидел, что одна сторона его испещрена трещинами. Стекло, однако, прочно держалось в раме. На мой взгляд, это противоречило элементарным законам физики, о чем я и сказал Жанне.
— Может, сверху наклеена какая–нибудь пленка? — предположила она.
Я поковырял треснувшую сторону ногтем. Ни намека на пленку. И все же какая–то таинственная сила крепко удерживала осколки на месте.
— А я теперь в нем отражаюсь! — удивилась Жанна.
Она перевернула зеркало. Другая сторона была совершенно целой. Но и в ней девочка отражалась. И я тоже отражался. И в растрескавшемся и в целом стекле. Словом, почти зеркало как зеркало. Во всяком случае, основную функцию свою выполняет.
— Значит, сглаз пока еще не совсем ушел. — И, еще раз задумчиво поглядев на целую сторону зеркала, Жанна засунула его в карман.
— Главное, не забывай все время держать его при себе, — счел своим долгом напомнить я.
— Ох, нелогичный сегодня ты, Федя, — покачала головой она. — То вообще считаешь Пелагею шарлатанкой, а то… «зеркало не забывай держать при себе».
Продолжать этот разговор мне не хотелось. И я поспешил сменить тему:
— Кстати, о разбитом зеркале. Надо будет сделать новое стекло для портрета Жанны д'Арк. Давай я промерю.
Поднявшись с кресла, я потянулся к гравюре. У меня тут же вырвался изумленный возглас:
— Жанка, когда ты только успела? На картине было новенькое стекло.
— Что успела? — уставилась на меня Жанна.
— Не прикидывайся, пожалуйста! — в раздражении проорал я. — Дураком меня считаешь?
— О чем ты, Федя? — сделался еще более удивительный вид у Жанны.
— Конечно, конечно, — совсем обозлился я. — Она ничего не знает. Стекло треснуло. Ты вытащила осколки, и все. Да?
— Ну, да. А что случилось?
С этими словами Жанна наконец удосужилась посмотреть на гравюру. Рот у нее раскрылся. Затем она в полном ошеломлении произнесла:
— Федька, твоя работа? Как и когда ты сумел это незаметно от меня вставить?
— Ты серьезно считаешь, что это моя работа? — постарался как можно спокойней произнести я.
— Но ведь не моя же, — развела руками Жанна. — Мне, знаешь ли, последнее время было не до того.
Потом мы довольно долго молчали. По–моему, любому человеку потребуется время, чтобы переварить такое. И если до сей поры я все–таки склонялся к выводу, что Пелагея нас чем–то опоила, то теперь мне сделалось ясно: даже самое сильное зелье не могло заменить стекло на картине, висевшей в запертой на все замки квартире Тарасевичей. А тогда почему же я должен сомневаться во всем остальном?
— Неужели это тоже сделала Пелагея? — ткнула пальцем в сторону гравюры Жанна.
— Теперь полагаю, что да, — кивнул я.
— Значит, она все–таки колдунья. Настоящая колдунья, — сказала Жанна.
— Или так, или другой вариант, — вновь меня одолели некоторые сомнения. — Пелагея нас опоила. Мы впали в транс. Она вытащила у тебя из сумки ключи. И пока мы смотрели глюки со всякими там крокодильчиками и змейками…
— С кро–ко–диль–чи–ка–ми? — по складам проговорила Жанна. — Никаких крокодильчиков я не видела.
— Это был мой крокодил, — объяснил я. — Он чуть голову мне не оттяпал, перед тем как я утонул в Серебряных прудах.
— Нигде ты не тонул, — отмахнулась Жанна. — Тебе все привиделось.
— Неважно, — перебил я. — В общем, пока мы глючили, Пелагея села в свою машину, доехала до нашего дома, открыла твою квартиру, взяла гравюру, съездила с ней в стекольную мастерскую, починила, вернулась обратно к тебе, повесила картину на стену и…
— Федя, ты сам–то этому веришь? — даже не потрудилась дослушать Жанна.
— Нет, — признался я. — Но я вообще уже не знаю, чему верить.
— Я тоже, — согласилась Жанна. — А то и в мозгах не укладывается.
— Просто крыша едет, — подхватил я.
— Но стекло–то на месте, — вернула меня к действительности Жанна.