Другое детство - Булычев Кир (читать книги бесплатно полные версии txt) 📗
Мы пришли и встали у края прилавка. Даже поздоровались. Вернее всего, Клавдя нас в лицо знала – мы уже года два сюда ходили. Она нам не ответила. У прилавка стояли неизвестный старик лет пятидесяти с бородой и Витька-каланча, в шинели и ушанке. Он всегда делал вид, что контуженый, всю войну прошел, на самом деле он всегда здесь, на Арбате, ошивался.
Королев так спешил разбогатеть, что сразу спросил:
– А консульскую почту можно посмотреть?
Каланча рассмеялся, как голубь, забулькал горлом. Наверное, ему показалось, что пришли два оборванца в ювелирный магазин и просят показать им бриллианты. Но мы не были оборванцами. На мне было пальто, которое мама перешила из своего, но вполне приличное. А Королев был в модном лыжном костюме, может, помните, серая куртка с прямыми плечами и кокеткой синего цвета. Румяный, крепкий, ну прямо с плаката о счастливом детстве.
После такой ошибки Королева нам бы вообще ничего не увидеть, но нам помог старик с бородой.
– А я ведь тоже так начинал, – сообщил он Клавде.
– Ну, уж не с консульской почты, – сказал Каланча.
– Пускай ребята смотрят, – сказал старик.
В нем было что-то начальственное, может быть, он был академиком.
– Сопрут они, – сказал Каланча.
– А вот с вами, Виктор, я не разговариваю, – отрезал старик. Он, оказывается, знал, как зовут Каланчу.
И это нашего спекулянта сразило. Он стал говорить:
– А я что, я не возражаю, никаких препятствий.
– Под вашу ответственность! – вздохнула Клавдя.
– Под мою, – улыбнулся старик.
Клавдя сняла с полки альбом и положила перед нами на прилавок.
Она сняла его не оборачиваясь, не глядя – ее руки сами знали, что где брать.
Человеку непосвященному этот марочный отдел показался бы скучным.
Две полки, на них корешки разных альбомов. Витрина с новинками. А под стеклом на прилавке пинцеты, наклейки в пакетах, тетрадки и прочие пустяки.
Я открыл альбом, и, конечно же, оказалось, что это не консульская почта. Не самый смак. Но марки там были наклеены неплохие – немецкие колонии, с кораблями. Какой-нибудь Камерун за три пфеннига – это пустяк. Но на второй странице была марка Того, горизонтальная, за три марки. Чудо!
Теперь предстояло самое трудное.
Мы по дороге договорились, как все сделать.
У меня пальто широкое и незастегнутое. Я раскрыл мой кляссер и прижал его животом к прилавку, открытыми страницами вверх.
Фимка склонился пониже над альбомом и прикрыл ладонью трехмарковый корабль так, чтобы быстро снять его со страницы альбома.
Честное слово, у нас и в мыслях не было воровать, тем более ценную марку. И никогда в обычной жизни мы бы не решились на то, чтобы сорвать марку из альбома. Но мы были в сумасшедшем состоянии. Мы были не только авантюристами, но и учеными. Мы ставили опасный опыт. Мы просто обалдели.
Марка скользнула с прилавка на страницу кляссера.
– Ну! – прошептал Королев.
Наверное, не надо ему было шептать. Его шепот оказался очень громким.
Я стал вставлять марку под бумажную полоску кляссера. Она не слушалась, наклейка мешала, у меня руки тряслись. И Королев, совсем забыв, что мы не одни, принялся помогать мне запихивать марку в кляссер.
А когда это получилось и в глазах у меня возникло мерцание, я поднял голову и тут увидел, что все вокруг смотрят на нас. На кляссер.
И старик, и Каланча, и, перегнувшись через прилавок, Клавдя.
Конечно, никто из них не понял, что мы делаем копию марки. Им бы это и в голову не пришло. Зато все они могли поклясться, что видели, как мы с Фимкой украли из альбома ценную марку, нагло, отчаянно, наплевав на свидетелей.
А такое возмущает даже больше, чем тайное воровство.
Потому что это уже не воровство, а грабеж.
– Стоять! – крикнул Каланча. – Ни с места!
И Фимка Королев сделал все наоборот. Он же стоял между мной и дверью в магазин, у самого конца прилавка. И когда Каланча закричал, то Фима быстро ушел, в дверь. Как в сказке. Был человек – и нет человека.
И весь гнев взрослых обрушился на меня.
Я помню, как они меня трясли, как они кричали, и больше всех кричал старик. Даже не Клавдя. А старик. Наверное, ему было обидно, что он сам упросил дать нам марки.
И я даже не разбирал, кто из них что кричал.
– Не брал я ваши марки! – пытался я крикнуть, но мой голос потонул в шуме.
– Он две марки украл! – кричал старик.
– Может, и больше, – это голос Клавди.
– Я не крал, это копии!
– Он и по карманам лазит! – вопил Каланча.
Он схватил мой кляссер и постарался засунуть его в карман шинели.
– Держите его! – приказала Клавдя старику. – Я сейчас милицию вызову. Пускай они его допросят, воришка малолетний. Он давно уже у меня пасется. Только я раньше его поймать не могла. Марок сто уже спер!
– Фима подтвердит! Королев подтвердит! Мы хотели копию сделать!
Каланча пошел прочь!
– У него марки, у него! – сообразил я.
Клавдя сумела перевалиться через прилавок – разве это возможно для такого толстого человека? А притом она кричала другим продавцам, и некоторые начали хватать и валить старика, а другие – Каланчу.
Клавдя кинулась к Каланче и вытащила у него из-за пояса кляссер.
А я воспользовался тем, что старик боролся с продавщицами, как греческий герой Лаокоон на скульптуре, где он с сыновьями и змеями, и кинулся вон из магазина. Я не такой дурак, чтобы надеяться, что они вернут мне кляссер. Ведь и в самом деле в нем две ценные марки, а одна – из магазинного альбома.
Я побежал по Арбату.
Они так мутузили меня, что надорвали рукав у пальто. Вот будет от матери – на тебя не напасешься!
Я пробежал вдоль Арбатской площади к памятнику Гоголю в начале бульвара. Грустный Гоголь сидел там на кубическом камне, на котором были вырезаны смешные сцены из его произведений. Я еще маленьким сколько раз ходил вокруг и смотрел на эту процессию Бобчинских, Добчинских и Коробочек. Мы, арбатские, учили Гоголя по этим типам.
По углам площадки стояли большие фонари со львиными головами, а между лап были до блеска накатаны узкие дорожки, только для самых маленьких. Меня няня туда водила, я помню, как катался.
И тут я увидел знакомую курточку. С синей кокеткой и прямыми плечами. В нее был упакован Фима Королев. Он сидел на скамейке, нога на ногу, – отдыхал.
– Фимка, ты куда сбежал? – спросил я. Но обрадовался, что вижу его. – Меня же избили.
– Если бы нас обоих взяли, – сказал Фима, – было бы групповое дело. Это на десять лет тянет, а мне с тобой в лагере сидеть не светит.
– Значит, пускай я один в тюрьме посижу?
Я опустился на лавочку рядом с Королевым. Моя радость рассеялась, как торфяной дым.
У дяди на даче всегда горели торфяники – у них особенный, пахучий дым. Многим он противен, а мне нравится.
– Кляссер отобрали, – сказал я.
– А ты чего хотел?
– Фимка, – сказал я, – а это ты в магазин пошел.
– С тобой вместе.
Фимка смотрел на меня, но взгляд его не попадал мне в глаза, а утыкался в ухо.
– Кляссер мой был, – сказал я.
– Да, плохо ты обеспечил боевое прикрытие, – сообщил он мне.
Щеки у него были не просто красные, а какие-то малиновые.
– Какое прикрытие? – спросил я.
– Нашей операции. Подвел ты меня.
Не хотелось мне ссориться. Я вообще миролюбивый человек. Даже еще ни разу не дрался как следует.
– Ладно, – сказал я. – Пускай у меня Зоя Космодемьянская останется. И «Будь героем!»
– Я тоже успел подобрать, – сказал он.
Он достал из кармана трехмарковик Того с пароходом. И тут же спрятал снова в карман, как будто не был уверен, чья это марка.
– Она на пол упала, – сказал он. – А я успел поднять. Теперь ты понимаешь, почему мне пришлось смыться?
Он поглядел на меня и случайно попал взглядом мне в глаза. Он что-то увидел, не знаю что. И сразу заторопился.
– Я пошел, – сказал он. – А то у меня еще сочинение не написано. Привет!