Джинн в Вавилонском подземелье - Керр Филипп (мир бесплатных книг .txt) 📗
Джон взял его в руки и провел большим пальцем по лезвию. Самый настоящий меч. Острый-преострый. Он несколько раз взмахнул им в воздухе. Так все-таки что это было? Что ему довелось пережить? Мираж? А остальные шесть хранителей, которые ждут его впереди? Они будут настоящие или тоже призраки? Он решил на всякий случай взять меч с собой.
Они двинулись вниз по спиральной дорожке, но не прошло и десяти минут, как им повстречался всадник, настоящий арабский улан, весь в черном, вплоть до головного убора — накидки, прикрывавшей лицо почти целиком. Вороной конь нервно гарцевал под наездником, который незамедлительно наставил на Джона свое копье. Мальчик не преминул дотронуться до острия и обнаружил, что это оружие вполне настоящее, не хуже меча.
— Обнажи грудь, — сказал улан по-арабски. К счастью, этим языком Джон теперь владел в совершенстве. Тем не менее подставляться под копье ему хотелось не больше, чем под меч. С другой стороны, сопротивляться тоже не имело большого смысла. Что такое мальчик с мечом против всадника с копьем?
Джон решил выполнить приказ, уповая на то, что удар копья тоже окажется не смертельным. Расстегнув рубашку, он обнажил грудь, а всадник тем временем проскакал несколько метров вниз по дорожке, развернул коня и понесся прямо на Джона с наставленным на него копьем.
— Лежать, парни, — крикнул Джон собакам и, бормоча молитву, закрыл глаза.
На сей раз он даже почувствовал, как задрожала земля у него под ногами, а в нос ударил сильный лошадиный запах… Джон приоткрыл глаза. Он стоял в облаке пыли, поднятой копытами вороного жеребца. Стоял вполне живой. Всадника нигде не было видно.
Алан перевел дух и тут же закашлялся, поскольку в глотку ему попала пыль. Нил утомленно покачал головой и улегся обратно на землю, наблюдая, как его молодой хозяин осматривает собственную грудь и застегивает рубашку.
— Согласно записям Эно, — сказал Джон, еще не уняв дрожи, — нам предстоит встреча еще с пятью хранителями, причем четырем я должен подчиниться, а пятого убить. Хорошо бы этот пятый оказался как раз тем идиотом, который выдумал эти глупые испытания. А то у меня аж сердце из груди выпрыгивает. — Он притянул голову Алана поближе к своей груди. — Слышишь? — Он возбужденно засмеялся. — Бьется, как птица в клетке. Думаю, к концу дня мы будем точно знать, здоровое у меня сердце или нет. Впрочем, может, в этом и есть суть испытаний?
Джон смело двинулся вниз по дорожке-серпантину и довольно скоро был вынужден подчиниться лучнику, который выпустил в него стрелу — такую же безвредную, как меч и копье. Потом ему встретился огромный борец, который сгреб его в охапку и шмякнул об землю, не причинив ему при этом никакого вреда. К пятому испытанию, состоявшему в том, чтобы засунуть голову в пасть льва, Джон уже чувствовал себя большим знатоком хранителей подземелья.
— Я бы сказал, что трех испытаний вполне достаточно, чтобы составить полное представление о здешних нравах, — сказал он, пройдя через пламя, выдыхаемое огнедышащим драконом. — Мне заведомо известно, что ничего плохого со мной не случится. Да, с шестью они все-таки переборщили.
После шести из семи обещанных встреч Джон совершенно лишился сил и не был готов убить даже саранчу. Думать о том, что ждет его за следующим изгибом дороги, он тоже был не в состоянии. Но, понимая, что впереди новое, самое серьезное испытание, он решил, что надо встряхнуться.
— Сейчас мы встретимся с седьмым хранителем, которого я должен убить. Но, наверно, я никого на самом деле не убью, — сказал он Алану и Нилу. — То есть убью, но не по-настоящему, а понарошку, как они убивали меня. А вы как думаете?
Собаки одобрительно залаяли, втайне надеясь, что если Джону действительно суждено кого-то убить, это будет настоящая корова, потому что они ужасно соскучились по свежей говядине. Будучи собаками, они, в отличие от своего юного хозяина, не терзались сомнениями, убивать или не убивать другое живое существо, причем не какое-то насекомое, а седьмого хранителя Иравотума.
Но ничто, ничто не предвещало неожиданности, которая подстерегала Джона за следующим изгибом спиральной дорожки. Там, в своем любимом полосатом костюме, в шикарных ботинках, как у сицилийских мафиози, и даже в рубашке, которую Джон и Филиппа подарили ему на Рождество, стоял невысокий седой человек — родной отец Джона Гонта.
— Привет, Джон, — сказал отец. — Рад тебя видеть.
— Папа! Что ты тут делаешь?
— Нет, лучше скажи, что тут делаешь ты?
Алан и Нил бросились было к брату, но… Они не стали подпрыгивать и лизать ему лицо, как они обычно делали дома (из-за чего мистеру Гонту вечно приходилось снимать и сушить очки, поскольку на задних лапах собаки были ростом с него самого). На этот раз собаки внезапно остановились, а затем отпрянули от стоявшего на дорожке человека и нервно зарычали, будто чувствовали, что с ним что-то не так. Алан и Нил смотрели на Джона и гавкали, да мальчик и без них прекрасно понимал, что этот человек не может… нет, просто не может быть его отцом. И все же…
— Как ты попал сюда, папа?
— Хороший вопрос. Я и сам толком не знаю.
Что ж, ответ уместный — если это и вправду отец. Но, памятуя о предыдущих шести хранителях, Джон был не особенно склонен доверять собственным глазам. Если, конечно, все предыдущие испытания не были хитроумно разработаны именно для того, чтобы ввести его в заблуждение и подсунуть реального хранителя. Джон подошел к отцу и положил руку ему на плечо. Так, костюмчик кашемировый, все правильно. И одеколоном отцовским пахнет — все как надо. Даже конфетки мятные у него во рту в точности такие, какие Эдвард Гонт всегда сосет после того, как выкурит сигару. Если этот человек — действительно плод воображения Джона или мираж… что ж, значит, этот мираж воспроизводит оригинал с такой же точностью, с какой ходят золотые часы на запястье его отца. Ударить этого человека мечом? Убить его? Только если Джон будет на сто процентов уверен, что имеет дело с самозванцем или с чем-то вовсе не существующим.
— Папа, — произнес он осторожно.
— Да, Джон?
— Помнишь, у тебя на столе стоит золотая статуэтка? Статуя Свободы? Знаешь, я случайно отломил руку с факелом. Нечаянно. Я давно хотел тебе сказать. Вообще-то я сразу приклеил руку на место, суперклеем. Только не очень аккуратно. Прости, пожалуйста.
В эту неприятность Джон вляпался как раз перед тем, как Нимрод позвал близнецов вызволять «Гримуар Соломона». И оправданий-то никаких не придумаешь. Как вышло, что статуэтка сломалась, Джон не понимал. Видно, он держал ее как-то небрежно — притворялся, что получил Оскара, — и вдруг рука с факелом просто отвалилась. Эта дурацкая статуэтка стоила ни много ни мало двадцать пять тысяч долларов, и Джон понимал, что отец вряд ли отнесется к происшедшему равнодушно. Как, кстати, и к путешествию Джона в Ирак. Ведь он отпустил Джона и Филиппу с Нимродом только в Стамбул и в Германию.
— Я действительно не знаю, как это получилось, — продолжал мальчик. — Так уж вышло… Так ведь бывает. Иногда. Прости.
— Ничего, сынок. Я понимаю. Так вышло. В конце концов, это просто безделушка, украшение, правда? — И на губах Эдварда Гонта появилась добрейшая, снисходительнейшая улыбка. Он не ругался, не угрожал стереть Джона в порошок, не обещал лишить его карманных денег до конца учебного года. И это было совершенно не в характере настоящего мистера Гонта. По крайней мере, в зимнее время мистер Гонт вел себя совершенно иначе. Филиппа часто обвиняла родителей в том, что мебель и картины, которыми забит их дом, они любят куда больше, чем собственных детей. Джон, конечно, знал, что это не так, но, с другой стороны, он знал и другое: его настоящий отец никогда бы не простил ему испорченной статуэтки. И совершенно не важно, где это выяснилось — в Ираке или в Нью-Йорке. Будь отец настоящим, он задал бы Джону хорошую взбучку.
— Папа. Прости. Так надо. Ничего личного, понимаешь?
Еще не договорив, Джон ударил отца мечом. В инструкции Эно было ясно сказано: «Вторгшийся в подземелье должен без колебаний убить седьмого хранителя, иначе его сокрытое тщание не увенчается успехом». Джон не очень понимал, что такое «сокрытое тщание», но зато ему было ясно, что если он не выполнит указаний Эно со всей возможной точностью, сестры ему не видать. Во всяком случае, той сестры, которую он знал и любил.
