Детская книга для мальчиков - Акунин Борис (бесплатные полные книги TXT) 📗
Шарафудин осклабился:
— Мишку кормить!
Те загоготали.
Войти в шатер послы не посмели. Сдернули шапки, опустились на колени перед входом. Свита и вовсе уткнулась лбами в землю.
Ондрейка схватил пленника за шею, тоже пригнул лицом к траве.
Но долго в такой позе Ластик не выдержал. Исхитрился потихоньку выгнуть шею и увидел, как стража откидывает полог, и из шатра выходят четверо.
Про одного из них — высокого, толстого, густобородого — вокруг зашептались «Басманов, Басманов». Видно, знали воеводу в лицо.
Еще там были польский пан с пышными, подкрученными аж до ушей усами, священник (наверно, католический, потому что без растительности на лице) и молодой худощавый парень, вышедший последним. Остальные трое почтительно ему поклонились.
— Он! — прошелестело вокруг, и Ластик буквально ощутил, как качнулся воздух — это все разом судорожно вдохнули.
Посмотрел он внимательно на человека, от которого теперь зависела его жизнь, и сразу поверил — это не самозванец, а настоящий царевич.
То есть ничего особенно царственного в облике Дмитрия не было, скорее наоборот. Вместо величавости — быстрые, ловкие движения, свободная, даже небрежная манера держаться. Никакой горделивости, никакого чванства. Острый взгляд с любопытством оглядел челобитное посольство, задержался на парчовом шатре, скользнул по сундукам. И не сказать, чтоб царевич был хорош собой: лицо неправильной формы и сильно загорелое (для высокой особы это зазор), нос большой и приплюснутый, сбоку не то выпуклая родинка, не то бородавка. И — самое поразительное — гладко выбрит, ни бороды у него, ни усов. За всё время, проведенное в 1605 году, Ластик подобных людей не видывал, потому и решил: это точно природный царский сын, совершенно особенный и ни на кого не похожий. То есть встреть такого на улице современной Москвы, пройдешь мимо и не оглянешься (если, конечно, снять с него куртку с шнурами и отцепить саблю), но для обитателя семнадцатого века Дмитрий смотрелся прямо-таки экзотично.
Победитель Годуновых сказал что-то по-польски пышноусому пану, тот заулыбался. Потом перемолвился по-латыни с монахом, который вздохнул и возвел глаза к небу.
О чем это он с ними? Эх, унибук бы сюда.
Бояре напряженно ждали и, кажется, даже не дышали.
Наконец Дмитрий подошел к коленопреклоненным послам.
Спросил у Басманова:
— Ну, воевода, кого ко мне Москва прислала?
Голос у царевича оказался звонкий, приятный.
— Два первейших боярина, — басом ответил Басманов. — Вон тот, с бородой до пупа, князь Федор Мстиславский, кого ты под Рыльском бил. А второй, что одним глазом смотрит, это вор Васька Шуйский, про него твоему царскому величеству хорошо ведомо, еще с Углича.
Ластик видел, как дрогнули плечи Василия Ивановича, но злорадства не ощутил. Перспективы у князя, похоже, были тухлые, но ведь и у «воскрешенного отрока» вряд ли лучше.
— Хватит ползать, бояре, — сказал Дмитрий, блеснув веселыми голубыми глазами. — Шубы об траву зазелените. Вставайте. А ну говорите, почему так долго не признавали законного наследника.
Шуйский поднялся, поддержал за локоть Мстиславского — старика не слушались ноги.
— Виноваты, — пролепетал глава Думы. — Годуновых страшились…
Шуйский же медовым голосом пропел:
— А вот мы твоему царскому величеству гостинцев привезли. Не прикажешь ли показать?
И скорей, не дожидаясь позволения, махнул слугам.
Те подносили сундуки, откидывали крышки, а Василий Иванович читал по свитку: триста тысяч золотых червонцев, великокняжеская сабля в золоте с каменьями, десять соболиных сороков, образ Пресвятой Троицы в жемчугах, золотой павлин турской работы с яхонтовыми глазами — и многое, многое другое.
Дмитрий смотрел и слушал без большого интереса, лениво кивал. Заинтересовали его только два предмета: подзорная труба («Трубка призорная: что дальнее, в нее смотря, видится близко», как пояснил Шуйский) и зеленый каменный кубок («Сосуд каменной из нефритинуса, а сила нефритинуса такова: кто из него учнет пить, болезнь и внутренняя скорбь отоймет и хотение к еде учинится, а кто нефритинус около лядвей навеси, изгоняет песок каменной болезни»).
— Внутреннюю скорбь отоймет? Нефритинус-то? — хмыкнул царевич. — Ох, темнота московская. А призорную трубу давай сюда, сгодится. Моя в сражении разбилась. За дары, конечно, спасибо, только кто вам позволил, бояре, в царской сокровищнице хозяйничать? Это вы мое собственное имущество мне же дарить вздумали?
Не сердито спросил, скорее насмешливо, но оба князя так и затряслись.
— Что мне с вами, бояре, делать, а допреж всего с тобой, князь Шуйский? — вздохнул Дмитрий и совсем не царственным жестом почесал кончик носа.
Мстиславский заплакал. А Василий Иванович весь изогнулся, подался вперед и сладчайше пропел:
— Солнце-государь, дозволь рабу твоему словечко молвить, с глазу на глаз. Дело великое, тайное.
Дмитрий пожал плечами:
— Ино пойдем, коли тайное.
И вошел в шатер, Василий Иванович за ним.
Князь Мстиславский лишь завистливо шмыгнул носом.
Это Шуйский про меня ябедничать будет, догадался помертвевший Ластик. Глотать Райское Яблоко или погодить, когда в клетку к медведю кинут?
Прошло минут пять, которые, как принято писать в романах, показались Ластику вечностью.
Потом из-за полога высунулась нахмуренная физиономия боярина.
— Ондрейка, воренка давай!
Шарафудин вскочил с колен, поволок пленника по траве. Идти Ластик и не пытался — какая разница?
Василий Иванович принял «воренка» у входа, больно сжав локоть, втащил в шатер и швырнул под ноги Дмитрию, сыну грозного Иоанна.
— Вот, государь, непонятной природы существо, про которое я тебе толковал. Кто таков — не ведаю, однако же воскрес из мертвого тела. Того самого, которое мои слуги тайно из Углича привезли… Сей малец был похоронен в гробе заместо твоего величества. Думаю, какие-нибудь лихие люди нарочно его туда подсунули, с подлой целью смутить умы… А что он истинно воскрес — тому есть свидетели.
Боярин сделал многозначительную паузу. Хоть напуган был Ластик, но сообразил: ох, хитер Шуйский. Это он намекает, что я-то и есть истинный царевич. Вот, мол, какую бесценную услугу оказываю тебе, государь.
Дмитрий слушал князя с насмешливой улыбкой, на Ластика поглядывал с любопытством.
Шатер у него был не то что царский походный терем — ни ковров, ни подушек, лишь простой деревянный стол, несколько табуретов, на шесте географическая карта, да боевые доспехи на специальной подставке, более ничего.
— Так он воскрес? — протянул царевич, подходя к Ластику — тот от страха сжался в комок.
— Воскрес, государь. Не моего то умишка дело, не тщусь и рассудить. — Боярин выдержал паузу и с нажимом сказал. — А только знай, потомок достославного Рюрика: Васька Шуйский, тож Рюрикович, ради тебя не то что живота не пожалеет — готов и душу свою продать.
— И почем у тебя душа? — засмеялся царевич. — Ладно, князь, поди вон. Снаружи жди.
Василий Иванович с поклонами попятился, а перед тем как исчезнуть, замахнулся на Ластика кулаком, да еще плюнул в его сторону.
И остался бедный шестиклассник наедине с сыном Ивана Грозного.
Убьет! Прямо сейчас! Вон у него сабля на боку, и рука уже лежит на золоченом эфесе.
— Чего таращишься, прохиндей? — усмехнулся царевич. — Эй ты, из гроба восставший, тебя как звать-величать?
А Ластик и рта открыть не может — челюсти судорогой свело.
Не дождавшись ответа, Дмитрий Иоаннович отвернулся, устало потер глаза и вдруг со вздохом произнес нечто совершенно невероятное:
— Дурдом какой-то. Проклятое Средневековье.
