Детская книга для девочек - Му Глория (лучшие книги онлайн txt) 📗
— Чего вы, Аполлинария Васильевна? Боитесь одна до парадного идти? — заботливо склонился к ней Щур.
Не в силах вымолвить ни слова, Геля приподнялась на цыпочки, чмокнула его в грязную щеку и, не оборачиваясь, со всех ног побежала к дому.
Глава 22
Мимо дворника промчалась вихрем, но успела заметить отвисшую челюсть и дикий взгляд, которым он ее проводил. Ну, понятно, барышня Рындина снова выглядит как разбойник с большой дороги — шляпка набекрень, платье все в пыли и странных пятнах.
У входной двери замерла, прислушалась и осторожненько, чтобы не скрипнула, надавила на медную ручку.
По счастью, оказалось не заперто. Геля прокралась в свою комнату, не зажигая света, быстро разделась, запихнула платье подальше в шкаф и нырнула под одеяло.
Уф, пронесло. Никому не попалась. Если кто-нибудь войдет — притворится спящей. Завтра скажет, что была у одноклассницы, готовилась к экзаменам, а сегодня разговаривать ни с кем не хотелось. Хотелось плакать, и сердце скакало как бешеное где-то в горле, а мысли кружились так быстро, что ни одну из них до конца додумать не удавалось.
Притворяться спящей, однако, не пришлось. Стоило закрыть глаза, как приглушенные звуки пианино, доносившиеся из столовой, сменились знакомой механической мелодией, и перед Гелей явилась Фея Снов.
— Как продвигаются твои дела? Удалось приручить химика? — поинтересовалась Люсинда.
— Нормально. Удалось, — вяло ответила девочка.
— Это все, что ты можешь сказать? — после паузы спросила Фея. — Не похоже на тебя. Ты не заболела?
— Спать хочу, — невежливо буркнула Геля.
— Но ты уже спишь!
— Ну не совсем, я же с вами разговариваю, — стала выкручиваться Геля, — и получается, что не совсем сплю. А у меня завтра экзамен и вообще. Я устала.
— При чем тут экзамены? — рассердилась Люсинда.
— А при том, — злорадно сообщила Геля, — что Поля Рындина — отличница. И если я не сдам экзамены, родители решат, что у меня не все в порядке с головой, и снова перестанут выпускать из дому. А то и вовсе отправят из Москвы куда подальше. Мозги вправлять.
— Ты права, я об этом не подумала, — Люсинда озабоченно нахмурилась. — Ну хорошо, на сегодня закончим.
Геле стало совестно, что она так пренебрегает своей миссией по спасению человечества, и она спросила:
— Когда мне нужно будет забрать снадобье и где искать алмаз?
— Всему свое время, — коротко ответила Люсинда и пропала.
«Ну вот, обиделась», — подумала Геля без всякого, впрочем, раскаяния, но тут же услышала голос Феи, звучавший с непривычной ласковостью:
— Просыпайтесь, миленький дружочек. В гимназию пора.
Геля открыла глаза и увидела Аннушку.
— Что, разве уже утро? — пробормотала сонно.
— Восьмой час. Да день какой хороший будет, столько солнца, — тараторила Аннушка, отдергивая шторы.
Солнечный свет, и правда, волной захлестнул комнату и мигом вынес Гелю из кровати.
Однако смутная тревога томила ее, никак не отпускала. Объяснив себе, что просто волнуется из-за Розенкранца, Геля, торопливо проглотив завтрак, отправилась к Григорию Вильгельмовичу. А в гимназию успеет, ничего.
Входная дверь флигеля оказалась запертой. Удивленная сверх всякой меры, Геля подергала ручку, побарабанила в дверь кулачком и даже пару раз крутанула пимпочку звонка.
Дверь распахнулась, и перед Гелей предстал Щур. Выглядел он так, что у девочки отвисла челюсть, — не хуже, чем вчера у дворника.
— Аполлинария Васильевна! — весело воскликнул хулиган, не замечая, какое сокрушительное впечатление произвел на барышню. — Милости просим. Я чайку согрею. Вильгельмович в лаболатории, титрование производит. Отвлекать не надо — зашумит.
— Что производит? — спросила Геля, следуя за мальчишкой на кухню. Видно, подобрать челюсть ей сегодня не судьба.
— Так титрование ж, — мальчик на минуту задумался, а потом выдал с характерной интонацией Розенкранца, — определение содержания какого-либо вещества путем постепенного смешения анализируемого раствора с контролируемым количеством реагента.
— А-а, — с понимающим видом покивала Геля и рухнула на стул.
— Со вчерашнего из лаболатории не вылазит. Едва его кормежкой выманил под утро — я уж от науки изнемог, говорю — Григорий Вильгельмович, нету ли чего пожрать? А он мне — извините, дорогой друг, я дома не ем. Кухарка, говорит, напужалась, когда у меня тут слегка взорвалась одна машина для опытов. И сбегла. Но в буфете, должно быть, есть какие-то деньги на хозяйство, — стрекотал Щур. Поставил чайник на огонь и принялся мыть посуду, горой громоздящуюся в тазу. — Я на рынок сгонял, селедочки принес знатной. Картохи наварил. Вильгельмович ничего. Поел, не побрезговал. И обратно за титрование — двужильный, не иначе.
Геля аккуратно прикрыла рот (не пристало приличной барышне щелкать зубами, словно собачонка, что ловит мух). Да и, по правде сказать, ничего особенного — если не считать припадка словоохотливости — со Щуром не произошло. Щупальца, как у Ктулху, не выросли, только вот…
Только вот Геля привыкла видеть его чумазым, в заношенном картузе с треснутым козырьком и в пиджаке с чужого плеча, в который можно было запихнуть штуки три таких Щура, — и в этом пиджаке он здорово напоминал краба.
Теперь же без дурацкого пиджака, начисто умытый, в застиранной до бледно-розового цвета косоворотке, стройный, высокий подросток казался еще и каким-то слишком взрослым. На упрямый чистый лоб свисала темная прядь, как у Джонни Деппа, а желтые волчьи глаза светились не насмешкой и вызовом, как обычно, а сосредоточенностью и заботой.
Взрослый. Чужой. Еще и посуду моет — ужас.
Тот, прежний, ей нравился больше.
Чайник, присвистывая и плюясь кипятком, заплясал на примусе.
— Вот же скандалист, — посетовал хозяйственный новый Щур. — С таким разве ж чаю хорошего сваришь? Надо Вильгельмовичу самовар завести.
Сноровисто заварив чаю и подав чашку девочке, Щур плюхнулся на стул и, по-купечески прихлебывая из блюдца, сказал:
— Пейте, пока горячий. Хорошо, что заглянули. У меня делов выше крыши, а как я его одного кину?
— Кого? — не поняла Геля.
— Так Вильгельмовича!
— Он что, плохо себя чувствует? Так я и знала! Надо было вчера папу привести! — заволновалась девочка.
— Вильгельмовича палкой не убьешь, — успокоил ее Щур. — Сказал же — двужильный. Как я от господина аптекаря новые очки притаранил, так он полночи опыты по химии показывал, а после сам за работу засел. Не спали, почитай, а ему хоть бы хны. — Мальчишка потер переносицу и отчаянно зевнул.
— Так что же ты, ступай спать, — жалостливо сказала Геля. — А о Розенкранце не беспокойся. Он не маленький…
— Дак хуже он мальца в сорок раз, — подавив очередной зевок, ответил Щур. — Он же малахольный! За ним глаз да глаз…
— Ничего он не малахольный! — обиделась за химика Геля.
— Много вы понимаете, — отрезал Щур.
— Конечно, ты один у нас все понимаешь!
— Спору нет — в лаболатории он ловко управляется, — неохотно согласился паренек. — Но у него ж вся голова химией забита, и никакой обнакновенной мысли туда уже не влазит! А знаете, куда он обедать шастает?
— Знаю. На Хитровку, — с независимым видом ответила Геля. Вот сейчас Щур начнет орать и, что самое противное, будет абсолютно прав.
На этот раз мальчишка не обманул ее ожиданий.
— Вы, я погляжу, ничем его не лучше! — разъяренно засопев, воскликнул он. — Мало что на Хитровку. Он в «Каторге» закусывать повадился! Хорошо, Рахмет бога своего, татарского, боится. Хоть и упырь…
— Кто это — Рахмет? — заинтересовалась Геля.
— Татарин. В «Каторге» трактирщиком, — мрачно пояснил Щур, — зверюга страшный, его даже деловые опасаются… Но Вильгельмовича трогать не велел. Говорит — грех тому, кто маджзуба обидит. Маджзуб — это по ихней, татарской вере юродивый.
