Лоцман - Крапивин Владислав Петрович (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
– Молодец твоя мама.
– Ага… – вздохнул он.
Я вытянул из-под ремешка на брюках Тетрадь. Еще раз быстро пролистал. Она была записана наполовину, каждый лист – с двух сторон. Это, выходит, не меньше чем по странице в день сочинял Сашка мою повесть… Зачем? Что его толкало на это?.. «Не задавай дурацких вопросов», – сказал я себе. Но все же задал вопрос:
– Долго ты это писал, Сашка?
Он сидел на кровати, кутаясь в платок, будто в плащ. Смотрел серьезно и ответил тоже серьезно:
– Не один же я писал.
– А кто еще?
Тогда он улыбнулся:
– А еще – вы…
– Ох и выдумщик ты…
– Ага… Я придумывал, будто я – это вы. И тогда получалось. Иногда придумывал, что я – это вы большой, а иногда – будто Решка… Смотрите, там и почерк даже не мой.
– Ну… и не мой. И в детстве я не так писал… Хотя, может, и похоже немного…
– Конечно! Потому что они смешались, наши почерки! Наложились друг на дружку, как фотокарточки в стереоскопе…
– Я смотрю, ты не забываешь свою теорию…
– А зачем забывать!
– И ты хочешь сказать, что потому и возникла Тетрадь? В новом измерении?
Сашка сказал спокойно и уверенно:
– Возникло еще одно новое пространство. В котором теперь вы и я… тоже чуть-чуть новые.
– Что-то я не замечаю в себе… ничего нового.
Сашка прыгнул с кровати. Стал шарить в сумке, достал картонный кружок и спички, соорудил волчок.
– Идите сюда, к столу. Попробуйте…
– Что?
Сашка запустил волчок. Взял мою ладонь, повернул ее над волчком, распрямил пальцы.
– Держите так. И попробуйте, чтобы завертелся обратно.
– Нет, дружище, поздно мне учиться таким премудростям.
Но Сашка удерживал мою руку. Спичка словно выросла, щекочуще, не больно воткнулась в ладонь, завертелась среди мышечных волокон. Это почему-то рассердило меня, я усилием нервов остановил зудящее вращение. И убрал руку, уверенный, что волчок лежит на боку. Но он вращался. А когда замедлил бег, стало ясно – крутится в обратную сторону.
– Ну вот, – довольно заметил Сашка. – Это первое упражнение. А потом надо попробовать увидеть через стены окружающее пространство. Кто умеет, тот, значит, уже чувствует четырехмерность.
– Не надо мне было допивать портвейн, – сказал я. – А то я теперь и десятимерность могу ощутить.
Сашка заливисто рассмеялся и опять сел на кровать. А я – в глубокое старомодное кресло. Никакого пространства сквозь стены я не видел, но ощущал, что оно есть. Громадное, бесконечное, оно вокруг и во мне. И я чувствовал, как журчащими ручейками течет по граням Кристалла время…
Мягкая, без сонливости, усталость окутывала меня. Я пересилил ее, опять подошел к столу. Крутнул волчок. Снова, снова… И держал над ним ладонь. Три раза ничего не получалось, а на четвертый он все-таки завертелся вспять.
– Смотри, Сашка, вышло!
Но Сашка уже спал на широченной кровати, свернувшись калачиком и накрывшись платком.
Я хотел растолкать его и сказать, что надо раздеться и лечь в постель по-человечески. Но не стал. Пусть пока спит под маминым платком, так, наверно, лучше… И опять сел в кресло. Взял Тетрадь. Открыл наугад.
3. Пока лоцман спит…
«…Жара стояла нестерпимая, а вода на третий день кончилась.
– Кажется, я не рассчитал расстояние, – признался Решка. Провел языком по сухим губам. На них была выступившая из трещинок и запекшаяся кровь…»
Это был рассказ, как Александр и Решка шли через горячие пески. Как маленький проводник в конце концов совсем изнемог и Александр нес его, увязая ногами в сыпучих оранжевых заносах, и голова рвалась на части от апельсинового солнца – громадного и беспощадного. Последнюю воду Александр отдал Решке и бросил фляжку в песок. Бросил и другие вещи. Он теперь уже ни на что не надеялся, просто шел из последних сил, решая две задачи: не уронить мальчишку и переставлять без остановки ноги. В оранжевой жаре поднимались иногда развалины желтых зданий, кое-где стояли каменные идолы и почему-то гипсовые горнисты с отбитыми руками и головами…
Зачем Сашка придумал все это?.. Или не Сашка?
…На исходе четвертого дня Александр с Решкой на руках добрался до края песков и увидел там локаторы и вагончики. Это была темпорально-радарная служба обсерватории «Кристалл». Лаборантка Рая – медик по совместительству – развернула в одном из вагончиков лазарет и двое суток возилась с путешественниками, приводя их в более или менее нормальное состояние. Впрочем, Александр был на ногах уже через сутки.
Таким образом, конец оказался благополучный. Но я перевернул пару листов назад и опять погрузился в оранжевый жар пустыни. И, несмотря на этот жар, мороз меня подрал по спине: что за фантазия у мальчишки! А может, он думает, что и впрямь будет такое? Нет уж, голубчик, ни на какое плато я с тобой не пойду.
Уж не вслух ли я это сказал? Потому что Сашка пробормотал сонно:
– Тогда я один пойду…
Я вздрогнул, уронил тетрадку. Но Сашка спал как ни в чем не бывало, посапывал. Показалось мне, что ли?
Кто-то весело засмеялся мелким кукольным смехом. Рядом с креслом, на полу, устроился, оказывается, тряпичный клоун. Свернулся калачиком, как Сашка: я, мол, тоже сплю.
– Ладно, не валяй дурака, Чиба, – сказал я.
Он стрельнул в меня живыми синими глазками и уткнул хитрую резиновую рожицу в кружевной воротник. Сунул под щеку ладошку.
– Пройдоха, – сказал я.
Чиба отозвался насмешливо-картавым голоском:
– Ну, чего пр-ристал? Спать хочу…
– Иди сюда, обормот, ухи надеру…
Он хихикнул, прыгнул и – шелковый, мягкий – упал мне на колени. Сел, скрестив ножки в острых башмачках, опять сверкнул глазками. Я накрыл его ладонью.
– Хитрюга…
– Ага, – весело выдохнул он. И превратился в пушистого бело-рыжего котенка. Повозился, заурчал у меня под рукой.
– С какой ты планеты, бродяга? – тихо спросил я.
– М-рр… Не помню…
Ночь за окном была спокойная, бездонная. И я ничуть не удивлялся (словно так и должно быть!), что ощущаю эту ночь сквозь опущенные холщовые шторы, сквозь некрашеные плахи стен. В тишине шелестел голубым лучом прожектор, с маху рассекая над морем темное пространство, а где-то совсем далеко (в лопухах Пустырной улицы!) шуршали бродячие кошки. Сашка тихо дышал на кровати. Он спал, подтянув к груди коленки. Платок сполз на пол. К густому, как морилка, загару Сашкиных ног прилипли сухие листики барбариса. Льняная рубашка сильно сбилась вверх, открыв коричневую спину, и на пояснице, над потертым клеенчатым ремешком, резко белела полоска незагорелой кожи с пунцовой набухшей царапиной.
Я вспомнил снова, как обвисал у меня на руках охваченный лихорадкой Сашка, и опять меня зазнобило – от нового мгновенного понимания, какой он беззащитный, этот шагающий сквозь пространства проводник… Но в то же время я знал, ощущал каким-то десятым чувством: стоит мне шевельнуться под влиянием этого страха, как Сашка проснется. Вскочит, вцепится в меня – перепуганный, плачущий, оскорбленный: «Вы что! Хотите сбежать? Слово давали!..»
На спине, у края сбившейся рубашки, торчал под коричневой кожей острый позвонок. На нем сидела мохнатая ночная бабочка. Сложила крылья и устроилась по-хозяйски. Я притворился петухом с красным прицельным глазом и метким клювом. Бабочка панически затрепыхалась и улетела к потолку.
Я глянул вверх. Сквозь доски и балки светили белые созвездия. Мигал маяк. Опять снизу вверх прошел шелестящий луч прожектора и затерялся среди звезд. Много раз (я не считал) пробили в отдалении часы… Светящаяся красная горошина быстро летела в небе – то ли метеор, то ли звездолет. Я вспомнил о «Даблстаре», о его правом модуле, мчащемся где-то в бесконечности. И холод непостижимого Пространства и Времени дохнул сквозь потолок. Так ощутимо, что Чиба дернул ушами и съежился посильнее. Я посмотрел на Сашку. Он тоже ежился и зябко шевелил ногами.
– Извини, дружище, – сказал я Чибе.
Переложил его на широкий подлокотник, встал, поднял платок. Укрыл Сашку от пяток до заросшей белым пухом шеи. Сашка благодарно притих. Я постоял над ним, потом вернулся к креслу. Чиба по-прежнему дрыхнул, только его кошачий хвост превратился в рыбий и свисал с подлокотника.
