Ампула Грина - Крапивин Владислав Петрович (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗
– Но там чушь какая-то и путаница! – вскинулась Света. – Бредут куда-то, катают по плитам какие-то шары, ищут их в песке…
– Не какие-то, а те, что ищет Гретхен, – отозвался Лыш. – Их не катать надо, а спускать в глубину этих… всяких сооружений. Тогда время делается послушней…
– Но Грета говорит, что это тоже игра, – напомнила Света. Их, отрядная. И следопытство…
– Иногда она говорит наоборот… – неохотно отозвался Лыш. И сменил разговор: – Грин у вас?
Света слегка удивилась вопросу:
– Конечно. Только он уже спит.
– Вы не спите, а он спит? – усомнился Лыш.
– Не веришь? Посмотри сам, – Света кивнула на дверь.
Лыш спустил ноги с табурета. Не верить было нехорошо, но любопытство пересилило. Он осторожно подошел к приоткрытой двери. В комнате на столике между кроватями горел желтый ночничок. Свет слабо отражался от потолка. На кровати с откинутым одеялом, разметав руки-ноги, спал вверх лицом светлоголовый мальчик Грин. Видно было – умаялся за день. Узелки-завязочки потуже затянулись в голове у Лыша. А тут еще Май со своим шаром. И что к чему?..
Оглянувшись через плечо, Лыш сказал:
– Жалко… Я с ним поговорить хотел. Узнать…
– Ты, если хочешь, можешь и так про него много узнать, – утешила Света. – Он рассказывал, а мы записали это на «коробочку». Сейчас будем скачивать Вите, договорились уже. Будешь слушать?
Лыш кивнул. Май протянул ему крохотный шарик-наушник на тонком проводе…
Запись истории мальчика Грина тянулась минут сорок. Когда закончилась, был уже двенадцатый час. Лыш все выслушал молча. Никаких суждений не высказал, протянул Свете наушник.
– Я пойду спать к «индейцам». Дайте какое-нибудь одеяло…
Света принесла большущий клетчатый плед и диванную подушку. С этим имуществом в охапке Лыш отправился в сад, где темнел конус обширного вигвама. Лыш сунулся внутрь.
– Эй… можно к вам?
Толя-Поля не спали. Разом обрадовались:
– Давай!
Лыш тихонько сопя, устроился между плетеной стенкой и Толей. Приготовился дремать и в этой дреме обдумывать все, что узнал. В состоянии полусна размышления – самые дельные и полезные. Но Поля спросила:
– Ты на Росике приехал?
– А на ком еще…
– Лыш, покатай! – выдохнули Толя-Поля.
– На ночь-то глядя… – отозвался он маминым тоном.
– Ну Лы-ыш…
– Только недолго…
– Ага! – близнецы радостно выкатились наружу.
Круглое сиденье было небольшим, но все же устроились втроем. Полю Лыш усадил перед собой, она спустила ноги из-под спинки. Толя пальцами встал на кромку сиденья позади Лыша.
– Росик, не сердись, что тяжело, – попросил Лыш. – Мы недалеко…
Росик не сердился. Взлягивая ножками, он обвез седоков вокруг сада, потом скакнул через забор, прокатил по темной заросшей улице, где одуряюще пахло сиренью. Прыгнул обратно в сад. Прочно встал на четыре ноги: хватит, мол.
– Спасибо, Росик! – дружно сказали Тополята, а Лыш погладил его по спинке. Росик убежал в кусты.
Когда легли, Толя спросил:
– А почему ты, Лыш, назвал его Росиком?
– Сокращенно от Росинанта. Это был конь дон Кихота.
– Ты читал про дон Кихота? – изумилась Поля. – Такая толстенная книга…
– Я тонкую читал, пересказ для младших классов. И кино смотрел…
Опять подал голос Толя:
– Я тоже смотрел… Но ведь Росик не похож на Росинанта. Тот старый и костлявый…
– Зато он очень преданный. И Росик преданный, он мой друг… Все стулья удирают, едва отвернешься, а этот привязался навсегда. Ни разу меня не бросал…
– Может, потому, что в давние времена на нем сидел такой же мальчик, как ты… – догадливо сказала Поля.
– Может быть… Спим.
– Ага… – согласились Толя-Поля и послушно засопели.
Лыш тоже стал засыпать и при этом думать про "давние времена".
…Он увидел Пески. Их плоская красноватая поверхность была приглажена ветром. Но приглаженность выглядела не совсем ровной, а мелко-ребристой, будто стиральная доска, которую мама берегла в память о бабушке.
Кое-где из-под песка виднелись мраморные плиты со стертыми письменами. Иногда в поле зрения торчали самые неожиданные предметы: мотоцикл без переднего колеса, безголовая статуя какой-то тетеньки, белый конский череп, мятый холодильник, зубчатое колесо великанских размеров, хвостовое оперение самолета… Солнце светило с блеклого неба размытым неярким пятном, но тени от предметов были четкие и черные. При этом – удивительные. Мотоцикл был с двумя колесами, статуя с головой (и волосы ее развевались), вместо холодильника чернел на песке мохнатый медведь, вместо колеса – громадное число 908…
Сухой жар солнца был крепким, но не изнурительным. И тяжести чугунного шара Лыш не чувствовал, потому что не тащил его на плече, как раньше, а вез на Росике – держал на сиденье перед собой. Ехать было легко. Лыш, как обычно, сидел задом наперед, грудью к спинке стула, чиркал носками сандалий по песчаным гребешкам (он слышал где-то, что эти гребешки называются «свей» – ветер свеял песок в мелкую рябь). Ножки Росика иногда увязали в песке, но он выдергивал их и потом легко, по жеребячьи, скакал, будто по травянистой лужайке.
Лыш левой рукой держался за спинку, а правой придерживал перед собой чугунный шар. Но делал это машинально. Думал он о другом шаре. О том громадном и прозрачном, что висел впереди над Песками, как хрустальная планета. Шар весил миллион тонн. И в то же время он был невесомым, потому что составлял часть пространства. Так погруженная в воду капля внутри этой воды не весит ничего. Лыш ощущал это и не удивлялся. Он просто радовался, что круглый Храм, оказывается, уже есть, что Май сумел сотворить его так быстро и что его, Лыша, знания про Время и невесомость здесь пригодились…
Шар в небе становился то почти невидимым, то наполнялся переливами света. В нем обнаруживались прозрачные слои, стеклянные изломы, на которых загорались миллионы искр. Хрустальные миры пронизывали тонкие, как струны лучи.
"Может быть, это лучи людских душ, о которых говорил Май?" – мелькнуло у Лыша. И он метнул в прозрачность Шара свой луч. И сразу ощутил, как легко ему стало. Пропала память о всяких обидах и неудачах. Исчезла боль в суставах. Она и раньше почти не замечалась, потому что была постоянная и привычная, а сейчас вдруг по-новому проткнула, тряхнула Лыша и… пропала совсем (неужели навсегда?) Ощутилось ясно и с особой силой, как он любит всех: маму, отца, Грету (хотя та и вредничает порой), всех ребят (в том числе и почти незнакомого Грина). И вообще всяких людей тоже… И даже учительницу Эльзу Генриховну, которая вкатала ему трояк по немецкому за год…
"Спасибо", – сказал Шару Лыш… И увидел впереди шагающего человека. Тот шел навстречу. Он был с посохом, в широкой, как балахон, белой куртке и в похожей на морскую зюйдвестку шляпе. Шагал молодо, легко. Лышу сперва показалось, что это знакомый. Уж не тот ли Валерий, с которым повстречались накануне? Но, когда путник подошел, стало видно, что он пожилой. Лицом и правда напоминал он Валерия, но это был словно его отец или дед.
– Таа-ха, лана-кассан а лана-то, – чуть улыбнулся путник. ("Привет тебе, юный всадник на маленьком коне.")
– Итиа танка, ната хоокко. ("Прохлады тебе, добрый путник.")
– Тта токко-сата? ("К Пирамиде?")
– Тта иа ("К ней"), – согласился Лыш, поскольку и правда держал путь к пирамиде, что черным треугольником торчала у горизонта.
И дальше они говорили все на том же языке.
– Как дела в городе Ча, мальчик? – спросил путник, опершись на посох.
– Не знаю, добрый странник, – смутился Лыш. – Я там не был тысячу лет.
Человек в зюйдвестке опять слегка улыбнулся:
– Ты ошибаешься, мальчик. Лет прошло не так уж много, и, к тому же, пески стирают их… Впрочем, это неважно… Скажи, ты уже бросал в Пирамиду шары?
– Бросал, добрый странник. И не раз… Может быть, поэтому… то есть немножко и поэтому… появился Большой Шар… – невольная горделивость скользнула в голосе Лыша. Впрочем, чуть-чуть. Оба посмотрели на хрустальное чудо, которое теперь было главным в мире. Путник снисходительно согласился:
