Синий треугольник - Крапивин Владислав Петрович (серия книг txt) 📗

– Только один. Скорей всего, бесполезный, но другого нету… Помни о патефоне.

– Что?

– Помни о патефоне! – звонким мальчишечьим голосом сказал Травяной и Песчаный заяц. И пропал.

А дверь залязгала. Открылась.

– Выходи…

Я сбросил брезент. В дверь нехотя втекал мутный рассвет. Я пошел. Спина противно ныла (как в снах о старости). Ноги затекли и еле двигалась. Ясно было, что вырвать у кого-то оружие и сотворить кинотрюк с побегом – нечего и думать.

Два конвоира с винтовками повели меня в дальний край двора. Мы оказались в проходе между кирпичным забором и кирпичным же зданием без окон. Утыкался проход в стену, сложенную и могучих плах. В дереве было много черных дырок. «Не рикошетят, значит…» – мелькнуло у меня.

Было не очень страшно. Тоскливо только.

У кирпичного забора лежал высокий дощатый ящик. На нем стоял открытый патефон. («Думать о нем? Зачем?») Рядом с патефоном стояли несколько чинов – двое из них с портфелями. И все в фуражках с синим верхом и красными околышами. Среди них я узнал Задницу и Завхоза. Оба держали в опущенных руках револьверы.

– Стоять, – велел конвоир.

Один из чинов – седоватый, в интеллигентных очках – открыл коричневую папку. Глянул на меня поверх очков

– Вы…? – И назвал мое полное имя.

– Вы не ошиблись, – сказал я.

Он вежливо кивнул и стал читать:

– Постановление чрезвычайной тройки военного трибунала Ермильского Управления Наркомата внутренних дел. На основании закона о военном положении, статья номер…

Формальности соблюдают, с-суки…

Читал он не долго. Захлопнул папку и шагнул в сторону.

Сыро было, пасмурно, зябко.

– Вперед! – скомандовал другой незнакомый энкавэдэшник. Весь в скрипучих ремнях. Кивком велел мне идти к деревянной стене, в тупик.

Я сделал несколько шагов, но тут же обернулся. Чин в ремнях опускал блестящую мембрану на край пластинки. Патефон зашипел, фройлен кокетливо запела о весне.

– Марш! – сквозь песню снова крикнул чин. – Лицом к стене!

– Обойдешься, – сказал я.

У меня кружилась голова и казалось, что я стою на краю громадного патефона – между диском и черным провалом-рупором, вделанным в корпус. Оглушительная песня толчками вырывалась из железного чрева. Рядом со мной проносился исполинский никелированный обод диска с черным краем пластинки. Чуть в стороне покачивалась на фоне рассветного неба чудовищная мембрана с лепестками ажурного узора.

Да, я стоял и просто на земле и как бы там, на патефоне.

Чин в ремнях что-то снова сказал мне. Потом пожал плечами и кивнул Заднице. Тот покрутил у нагана барабан, шагнул ко мне. Стал поднимать револьвер Часто дышал, но на лице – никакого выражения. Как на том самом месте.

– Стреляй скорее, ж…. не бойся, – сказал я. Потому что уже знал: когда он поднимет наган еще чуть-чуть, я брошусь, пригнусь, пуля пройдет над головой. Я вырву у гада оружие и… там видно будет! Помнилось, что во дворе у ворот стоит мотоцикл… И не было теперь в мышцах никакой скованности. Была упругая сила…

Я опоздал совсем немного. На крошечную долю секунды. В последний миг успел заметить, что Завхоз подошел сбоку, со стволом на уровне моего виска…

Упала темнота. И тут же голова моя – в этой темноте – взорвалась тысячей огней. Но огни сразу погасли. С тупой болью в виске я падал в черный провал патефонного рупора.

Звуки песенки догоняли меня, но… нет, это был уже не слащавый немецкий шлягер. Ноты рассыпались, перепутывались и сплетались в другую мелодию. Совсем в другую! Да… это была старая любимая «Рио-Рита»!

Музыка звучало негромко, но упруго. И даже со сдержанной победной силой. Это была моя музыка. Я сам сделался ею. Я превратился в дрожащий воздух, заскользил по трубчатым недрам патефона (они все сужались). Я взорвался струнным аккордом внутри мембраны, притих и тонкой нотой скользнул с иглы в черную борозду пластинки…

17

Несколько минут (или часов? или месяцев?) я лежал на чем-то твердом, пахнувшем смолой и асфальтом. Эта твердь была неподвижна. И в то же время она куда-то стремительно неслась вместе со мной в черном пространстве. В черном – потому что глаза были закрыты.

Я наконец разлепил веки. Все равно кругом была темнота. Ее заполняла мелодия «Рио-Риты». Откуда она? Зачем праздник, если случилось такое?

В виске сидела твердая, как деревянный кубик, боль. Я встал на колени – голова стразу сильно закружилась. Я потрогал висок, ожидая нащупать липкую дыру. Но покрытый волосками висок был невредим и чист. Тьму вдруг расчертил густой серебряный звездопад. Крупные, похожие на кристаллы звезды косо летели с высоты и сгорали у поверхности рассыпчатыми гроздьями искр. Потянуло прохладным луговым ветром. Он резко прогнал головокружение. Я встал.

В летящем свете звездопада я видел громадное черное поле, распаханное неровными бороздами. Они были глубиной чуть ниже колен. Это была не земля, а что-то твердое. Края борозд поблескивали.

Я пошел вдоль борозды, но какая-то сила тянула меня вбок, попрек борозд. А черное ребристое поле по-прежнему куда-то неслось в пространстве, хотя в то же время оставалось неподвижным. Звездопад прекратился, но полного мрака не было, в небе проступили серые мглистые облака.

Подчинясь тому, что неумолимо тянуло меня поперек поля, я стал прыгать через борозды. А тягучая, как резина, сила делалась все сильнее. И вдруг при очередном прыжке я понял – это центробежная сила! И несла она меня на край исполинской патефонной пластинки, которая вертелась в неведомом пространстве.

Чем ближе край, тем неумолимее центробежная тяга. Что будет, когда она меня сбросит с диска? И куда сбросит? Я упал, попытался застрять в борозде, но общий для всей вселенной закон центробежного движения вымел меня из скользкой канавы, как букашку. И понес через твердые борозды, перекатывая, словно легкую поролоновую куклу…

Ничего страшного не случилось Я слетел с края, покувыркался в сырой траве и замер, лежа ничком. Стал ждать: что же дальше? Боялся, что почувствую боль поломанных рук и ног.

Но боль была только от ушибов, не сильная. А Ерошкин сипловатый голос вдруг негромко сказал:

– Пожалуйста, выключи «Рио-Риту».

Лишь сейчас я понял: эта музыка все еще неустанно звучит во мне. Напрягся, погасил мелодию. И с закрытыми глазами замер, умоляя судьбу: пусть Ерошкин голос будет не галлюцинацией, не мгновенным бредом, а правдой…

Это была правда. Это был Ерошка. Я увидел его сразу и ярко, потому что над лугами стремительно взошло малиновое солнце.

Ерошка сидел передо мной на корточках. Исхудавший, грязный, со слипшимися волосами, в измызганной своей трикотажной одежонке.

Я быстро сел. Джинсы тут же промокли подо мной, потому что всюду был густой росистый клевер. Я мельком заметил, что росы стеклянными россыпями сверкают на лугах, а никакого патефона нигде нет. Ну, нет и не надо. Зато Ерошка – вот он!

Не веря небывалой этой радости, я смотрел на него и, кажется, глупо улыбался. А он глядел исподлобья. Рванул пук сырой травы, начал стирать им с ног черную грязь. Она не стиралась, только размазывалась. По ногам тянулись длинные царапины, они были еще чернее, чем грязь.

Я не знал, что спросить. Сидел во мне глупый страх, что любой вопрос может что-то разрушить и Ерошка исчезнет.

Он сказал наконец – сипло и сердито:

– Все же догнал я тебя… – И вдруг всхлипнул. Провел под носом ладонью и там тоже размазал грязь.

Я толчком встал, поднял Ерошку под мышки, взял на руки. Он был совсем не тяжелый. Я понес его, путаясь башмаками в сыром клевере и ромашках. Ерошкины ноги болтались и намокшие кроссовки колотили меня по бедру. Ерошка обмяк и полушепотом сказал опять:

– Все-таки догнал…

И ткнулся носом в мое плечо.

– Долго ты догонял меня, малыш?