Серебристое дерево с поющим котом - Крапивин Владислав Петрович (онлайн книга без TXT) 📗
– Надо Пим-Копытычу новое жильё подыскать, – озабоченно сказала однажды Варя. – Может, поближе к институту Маркони. У нас во дворе старый погреб есть…
Пим-Копытыч отмахнулся:
– Чего наперед загадывать. Может, и помру к осени-то. Совсем уже хворый стал, силушек нету…
Конечно, все заговорили, чтобы он не выдумывал глупостей. Тем более что силушка у Пим-Копытыча ещё оставалась. Днём он тренировал футболистов. В том числе и Лошаткина. Лошаткин оказался в футбольных делах очень кстати. Из него получился могучий нападающий. “Работали” они в паре с Андрюшей. Могучий Стёпа пробивался к чужим воротам, словно пущенный с горы валун, и, когда все противники бросались на его укрощение, подавал мяч Андрюше. И тот – маленький, незаметный – откуда-нибудь сбоку всаживал мяч в ворота, мимо остолбеневшего вратаря…
Да, в футбольном нападении Лошаткин был грозен и прекрасен. Матвей сказал однажды:
– Несётся как Буцефал.
Стёпа сперва обиделся. Но ему объяснили, что Буцефалом звали могучего коня Александра Македонского. (“Что, в ваше время историю не учили?”) Тогда Стёпе прозвище понравилось, хотя “Буцефала” сразу превратили в “Буцу”. Это короче, и к тому же буцами называются футбольные ботинки (хотя правильно говорить и писать следует “бутсы” – это придирчиво заметил Пека).
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Печаль
Давно уже стало получаться так, что Антошка и Сеня постоянно оказывались рядом. Во всех играх и делах. Это было не очень заметно и не обидно для других, не назойливо. Даже как бы случайно. Однако всё время. И ночевал Антошка у Сени чаще, чем у остальных. Веранда была просторная, удобная.
Когда укладывались, заходила к ним Сенина мама, говорила “не болтайте до утра” и “спокойной ночи” и каждого гладила по взъерошенной голове. Антошку – так же, как Сеню. Понимала, что приехавший издалека профессорский племянник скучает по своей маме. И Антошка однажды взял в свои очень тёплые пальцы руку Сениной мамы и молча держал несколько секунд. И мама руку не убирала…
Однажды сидели на кухне за ужином. Никита уже спал, а Сенин отец всё ещё не вернулся с работы, хотя давно ему было пора. Мама незаметно нервничала. И Сеня. И Антошка это чувствовал и нервничал тоже…
Наконец Сенин папа пришёл. Сказал, что у них в Управлении городского хозяйства было совещание. Скандальное. Директор ново-калошинского химкомбината “Красная резина” требовал, чтобы ему дали дополнительную территорию для новых складов и для этого оттяпали землю у Зареченского парка. На складах будут храниться усовершенствованные противогазы – перед тем, как их отправят для продажи гражданскому населению.
– А зачем гражданскому населению противогазы? – удивился Антошка.
– Ты у нас зимой не бывал, – вздохнул Сенин папа. – В ту пору постоянные западные ветры, и бывает, что в городе от резиновой вони не продохнуть. А когда начнут эту новую продукцию выпускать, вони будет ещё больше. И противогазы станут пользоваться большим спросом…
Антошка поглядел на Сеню, на папу: нет ли здесь шутки?
– Но ведь… если не делать противогазы, тогда и вони не прибавится. Зачем это всё?
– Так спрашивали многие, – опять вздохнул отец, – но директор сказал, что мы рассуждаем по-детски. Противогазы очень выгодная продукция, население будет расхватывать их за любую цену. Значит, комбинату прибыль. А иначе пришлось бы остановить несколько цехов и оставить рабочих без зарплаты.
– А нельзя разве выпускать что-нибудь другое? – спросил Антошка. – Полезное и не такое вонючее?
– Можно, – вздохнул Сенин папа. – Например, соски для малышей, этой мелочи никогда нет в продаже, мы с мамой замучились, пока Никитка не подрос… Но соски дешевые, их делать невыгодно. И пришлось бы для этого налаживать новую производственную линию, а такая наладка – сплошной убыток. Противогазы же скоро понадобятся всем… Правда, землю под склады пока не дали, но директор комбината – человек упрямый…
Легли в этот вечер пораньше. За стеклами было темно и зябко, шуршал в листьях дождь.
– Сеня, – сказал Антошка, – а нельзя ли придумать заклинание, чтобы этот комбинат не дымил, не отравлял, не пакостил?
– Нельзя, – печально отозвался Сеня. Уже все думали: и профессор, и Маркони, и Пим-Копытыч. Ничего не получается. Профессорский “Алик” и Марконин “Проныра” отвечают одинаково: комбинат – это результат человеческих безмозглых планов, а против глупости заклинаний не существует.
– Директор комбината, видимо, самый настоящий уу-гы…
– Самый настоящий, хотя с виду нормальный человек…
– По внешности ничего нельзя определить, – рассудил Антошка. – Вот, например, Пим-Копытыч. Не человек, не капля, а искорка-душа в нём настоящая…
– Он, бедный, всё ещё о Потапе горюет, – сказал Сеня.
…Пим-Копытыч очень грустил, что Потап куда-то исчез. Пропал, бедняга. То ли заблудился где, то ли украл его кто-то. Сперва Пим-Копытыч расспрашивал всех знакомых в округе: не встречался ли им серый котёнок с чёрным кончиком хвоста? Потом спрашивать перестал: может быть, что-то понял. От других котят он решительно отказывался, хотя предлагали ему всяких: серых, рыжих, белых, пёстрых и чёрных с белой грудкой. Красивых и ласковых. Погладит, вздохнёт и скажет:
– Спасибо, да только я к Потапу привык. Другого уж не надо…
Ребята прятали глаза, а Маркони старался вообще пореже видеть Пим-Копытыча. Придёт на пустырь – и скорее в свой “бункер”: проверить аппаратуру.
Транслятор, кстати, действовал безотказно, когда применяли морковку. Её купили на рынке целых три кило, хотя и дорогая была. Выбрали лучший сорт – “Коротель”.
Матвей сказал, что со временем, когда человечество узнает про изобретение Маркони, люди станут звать морковку “марковкой” – в память о Марке Афанасьевиче Шило…
Но Пим-Копытычу от всего от этого было, конечно, не легче.
– Трудно ему без Потапа, – прошептал в темноте Антошка. – Для него ведь… ну, прямо целый смысл жизни в этом котёнке был…
– Ну уж… – неуверенно возразил Сеня. Потому что котёнка было, конечно, очень жаль, но чтобы в нём смысл целой жизни… Так, наверно, всё-таки не бывает. Хотя кто его знает…
– Может, его вообще нет на свете, этого смысла, – насупленно сказал Сеня. Потому что на душе было пасмурно: не придумывался новый рассказ.
– По-моему, бывает, – отозвался Антошка. Тихо и без обиды.
– В чём?
– Ну… чтобы все разумные существа чаще радовались, а те, кто любит друг друга, никогда не расставались.
– Так не бывает…
– Тогда… чтобы расставались как можно реже, а потом обязательно встречались опять.
– Хорошо бы…
Поговорили ещё о смысле жизни и о всяких других важных вещах. И уснули.
А среди ночи Сеня проснулся будто от толчка. И услышал, что Антошка плачет.
Сеня не удивился. Он даже чувствовал и ожидал, что рано или поздно случится что-нибудь такое. Придвинулся, спросил шёпотом:
– Ты… отчего это?
– Не знаю, – всхлипнул Антошка.
– А всё-таки…
– Правда не знаю…
– Домой хочется?
– Конечно… Только и улетать не хочется. Просто хоть разорвись пополам…
Что тут скажешь. У Сени у самого набухли глаза. Хорошо, что темнота.
– Ну и вообще… – прошептал Антошка между всхлипами. – Столько всего… Я не знаю, как объяснить.
А объяснять было и не надо. Сеня и так понимал: слишком уж много навалилось маленькому Капу на душу: и событий всяких, и открытий, и радости, и печали. Слёзы – это просто как отдушина.
– Да ещё дождь этот… – опять прошептал Антошка. – Я не могу выносить здешние дожди. Капли сыплются, сыплются, и все неживые…
Сеня передёрнул плечами. Потому что в самом деле ведь для Капа это жутко. Словно вокруг миллионы мертвецов.
Антошка догадался, кажется, о Сениных мыслях. Посопел, остановил слёзы и разъяснил:
– Нет, они не мертвые. Мертвый – это тот, кто сперва был живой, а потом умер. А в этих каплях никогда не было искорок… Но это ведь тоже страшно. Вот подумай: будто ты попал в город, где одни манекены. Издалека – будто люди, а подойдёшь – они таращатся бессмысленно и не двигаются. За руку берешь, а он падает…
