Рассекающий пенные гребни - Крапивин Владислав Петрович (читать книги без .txt) 📗
Но не успел он спуститься и на десяток звеньев, как все изменилось. Пропали облачные клочья, ударил сбоку синий резкий свет, а на обрыве над Оськой возник не то солдат, не то полицейский в какой-то нелепой розовой форме со шнурами, в гусарском кивере. И с тяжелым автоматом. У автомата был тупой толстый ствол – как у старинного пулемета “Максим”.
Лица у солдата не было, просто ровный розовый блин с черными дырочками глаз и рта. Рот шевельнулся,
– Руки вверх, – бесцветно произнес солдат. И навел автомат.
Оська хотел объяснить, что не может выпустить цепь. А солдат расставил розовые сапоги и начал давить на спуск. Оська отчетливо видел похожий на сардельку палец солдата. Выход был один: Оська раскинул руки, толкнулся ступней от контрфорса и полетел вниз (опять же такое бывает лишь во сне). Жуть падения охватила Оську. Но все же он соображал: надо упасть не на камни, а в воду. И ладонями он, как воздушными рулями, пытался направить полет.
Вода ударила по телу тугими подушками. Плотная, гулкая. Обтянула на Оське юнмаринку – материя стала как вторая кожа. Его потянуло в черную глубь. “Вот и все. Тону”. Однако глубина не приняла Оську. Толкнула вверх, где зелень воды просвечивали желтые лучи. И оказалась вода не мутной и мазутной, как у Чернореченского причала. Была она чистая, прозрачная.
Оська вынырнул, отплевался от соли. Солнце вспыхнуло на ресницах. Непонятная сила – будто большая ладонь – выбросила Оську из воды по колени. И понесла вперед. Над пенными гребешками. Они мчались навстречу, иногда вырастали, и Оська разбивал их грудью. Пена ударяла в лицо, Оська смеялся. Было весело и бесстрашно. Оська вдруг понял, что сзади над ним гудят паруса. И тогда он догадался! Вскинул правую руку, и в ней оказался тяжелый сверкающий ключ! Тот, что отопрет все двери, откроет все тайны.
“Теперь-то я точно увижу Норика!”
Оська, отдувая шипучую пену, стал смотреть вперед. Среди гребней маячил кораблик. Возможно, тот пенопластовый клипер Норика, что когда-то застрял в поплавках. Рассмотреть его мешала темная размытая полоска, вертикально вставшая перед глазами. Оська досадливо заморгал, искры на ресницах выросли в солнечные шары, стали лопаться, рассыпаться фейерверками, и все исчезло…
Такой вот был сон – страшное начало, а конец хороший. С надеждой. И все же утром Оська снова чувствовал тревогу. Тем более, что полоска в глазах не исчезла. Нет, она не маячила все время, но порой возникала перед взором – как проведенная размытой тушью линия. Иногда сплошная, иногда частый пунктир из неясных пятнышек. Бывало, что она раздваивалась – если смотреть как бы мимо нее, вдаль… Что за напасть!
Чаще всего полоска появлялась, когда Оська смотрел на ярко освещенную страницу. Приходилось поворачиваться боком. Темная линия вместе с туловищем отъезжала в сторону и не спешила за взглядом, когда Оська вновь переводил глаза на книгу.
Скоро он приспособился читать, глядя на листы чуть сбоку. И неудобства не испытывал. И про полоску ничего никому не говорил. У мамы и без того хватало проблем. На работе всякие сложности, а главное – отец капитально застрял в Аргентине (“где небо жаркое так сине”… тьфу!). Капитан “Соловьевска”, прилетев на родную землю для выяснения дел, тут же сказался больным. Пароходство назначило капитаном старшего помощника Чалку.
Тоже мне радость – быть командиром арестованного судна! Отец присылал по Интернету сообщения в пароходство: для начальства и для семьи. Связь оплачивало русское консульство, но больше ничего оно сделать не могло. Из сообщений следовало, что выбраться домой пока никак не удастся. Капитан обязан отвечать за судно и за людей, заботиться о пропитании экипажа и следить, чтобы аргентинские власти не творили произвола. И тянуться это будет до тех пор, пока пароходство не расплатится с долгами “Соловьевска”.
А пароходство не спешило.
Мама однажды сказала в сердцах:
– Ну а чем там не жизнь? Заморский город, вечное лето, красавицы-креолки… Да шучу, шучу! Тоже мне, еще один капитан Чалка. Копия… – Это потому, что Оська буквально проткнул мать возмущенным взглядом. Как можно такое про папу?!
Конечно, она ничего такого всерьез и не думала. Вместе с другими женами моряков несколько раз ходила к директору пароходства: когда же он позаботится о “Соловьевске” и его экипаже? И облепленный адмиральскими шевронами директор клялся, что позаботится в самое ближайшее время… как только появятся деньги.
В общем, весь октябрь дома у Оськи было пасмурное настроение. У Анаконды вскочил на шее очередной чирей, и она приписала его Оськиным проискам. Оська злорадно подтвердил. Анаконда завопила:
– Тогда расколдовывай немедленно!
– Чирей, чирей, ты созрей, чтобы лопнуть поскорей!
– Когда это “поскорей”?
– Послезавтра.
– Мне надо сегодня!
– Чудовище! Это же закон природы, против него колдовать бесполезно.
– Я скажу маме…
С Эдиком у Оськи тоже что-то не клеилось. Тот был старше на восемь месяцев. В ноябре, к своим двенадцати годам, он получил от отца компьютер и торчал перед ним часами. Оська, конечно, тоже торчал в первые дни. Эдька великодушно уступал другу место за клавиатурой. А были и такие игры, где можно вдвоем. Но скоро Оське это приелось. Игры какие-то все про одно: прорваться через лабиринт, убить монстра (так, что красные брызги во весь экран), перепрыгнуть через пропасть, запастись оружием, опять кого-нибудь расстрелять… Выберешься на новый уровень, а там снова – прорвись, убей, перескочи…
Эдька заметил Оськины зевки.
– Не притворяйся, что надоело.
– Не надоело, а… домой пора. Если поздно приду, Анаконда опять: “Ма-аме скажу…”
И он шел читать “Властелина колец” или “Водителей фрегатов”. Про них в компьютере ничего не было. По крайней мере, в Эдькином. Да и вообще – одно дело, когда напрягаешься у экрана, другое, когда удобно устроился под лампой и уплыл в дальние дали. Пускай за окнами хоть самая отчаянная непогода…
Помня просьбу Сильвера, Оська однажды разыскал на верхней полке и прочитал от корки до корки старинный том “История морских катастроф”. Нет ли там чего-нибудь про бриг (то есть про шхуну) “Даниэль”? Или “Мальчик”… Нет, ничего не было.
Огорченный Оська опять пошел к Эдику. Тот, хотя порой и хмыкает насмешливо, но все же единственный друг. С кем еще поделишься печалями?
Правда, про “Мальчика” говорить Оська не стал. Не для Эдьки этот секрет. Он просто пожаловался на сумрачное настроение и на то, что все погано: и дома, и в школе (куча троек и две “пары” по математике), и вообще в жизни.
– Прямо завыть иногда хочется…
– Не надо выть. Все еще наладится, – снисходительно утешил Эдик. Его лицо румянилось от экрана, где расцветал розовый пейзаж.
– Наладится, жди, – буркнул Оська. И выдал недавно родившуюся у пятиклассников поговорку: – В другом пространстве…
Эдька глянул странно. Как-то нерешительно и вроде бы приглашающе.
– А можно ведь и правда в другое пространство… в натуре. Чтобы жить, не горевать…
– Ты это о чем?
– Будто не понимаешь. Нюхнул, ухватил кайф и “цвети, душа, как подсолнух”. Универсальное лекарство от всех печалей…
– Клей “Универсал”, что ли?
– Дошло…
– Идиот, – убежденно сказал Оська. – Дебил малосольный. Это же… как наркомания. Начнешь – потом не выберешься!
– Да кто тебе сказал?! Взрослые просто лапшу вешают! Ради своего спокойствия. Их послушать, дак ничего нельзя! Курить нельзя – а сами!.. Водку пить нельзя – а сами!.. И вообще… ничего нельзя. А сами… Никто еще не помер от “Универсала”. Наоборот…
– Что “наоборот”?
– Ты просто как новорожденный теленочек. Ничего не знаешь. А у нас в классе уже половина пацанов пробовала.
– Не ври!
– Ну, не половина… а все равно многие.
– И ты?
Эдька неопределенно повел плечом.
– Если ты… правда… – беспощадно выговорил Оська, – я с тобой больше… никуда… и никогда…
– Да ладно, ладно, – хмыкнул Тюрин. – Чего ты расплакался? Я пошутил.
